Данное исследование посвящено анализу проблем, связанных с возникновением и развитием русской лингвистической мысли, эволюцией деривато-логического учения, с особенностями языковой личности ученых-лингвистов прошлого, формированием терминов морфемики и словообразования1 в ранний период русской лингвистики.
Вторая половина XX в. отмечена бурным развитием морфемики и словообразования как самостоятельных разделов науки о языке. В течение этого периода были поставлены «кардинальные вопросы дериватологии. К ним прежде всего относятся вопросы дифференциации морфемного состава и словообразовательной структуры, определение основных понятий деривационного анализа (словообразовательное значение, тип, модель, моделирование слова, словообразовательные форманты, основы разных типов, словообразовательная цепь, парадигма, гнездо)» [Лемов, Йрачек, 1985: 292]. С решением данных проблем связано обретение словообразованием статуса самостоятельной науки и последующее «отпочкование» от него морфемики.
Выделению словообразования в особый ярус языковой системы предшествовали длительные дискуссии среди выдающихся лингвистов XIX — XX вв. Так, Ф. Ф. Фортунатов [1957], Л. А. Булаховский [1952, 1954], В. А. Богородицкий [1904], П. С. Кузнецов [1950, 1953] включали словообразование в морфологию, а А. И. Смирницкий [1955], В. М. Марков [1974, 2001а, 2011 б, 2011 в, 2011 г, 2011 д], Г. А. Николаев [1987, 1988] - в лексикологиюГ. О. Винокур [1959 а, 1959 б] считал его принадлежностью семасиологии.
В русском языкознании словообразование в качестве самостоятельного раздела грамматики впервые было выделено А. А. Шахматовым [1941]. Вслед.
1 Термины «морфемика» и «словообразование» употребляются в двух значениях:
1) морфемика — морфемный состав языкасловообразование — процесс образования производных слов;
2) морфемика — раздел языкознания, изучающий морфемы и морфемный состав слов- 2) словообразование — раздел языкознания, изучающий процессы образования производных слов, их строение, а также систему, в которую они входят. за ним А. М. Пешковский, по словам Ф. М. Березина, «переносит центр тяжести с форм словоизменения на формы словообразования» [Березин, 1998: 89]. Чёткая специфика словообразования как самостоятельной науки, занимающей промежуточное положение между морфологией и лексикологией и имеющей свою собственную проблематику, была выявлена в работах В. В. Виноградова [1951, 1975 а, 1975 б, 1986]. Эта точка зрения на место словообразования среди других разделов лингвистической науки отражена в академических грамматиках русского языка. Однако споры среди языковедов о статусе словообразования и морфемики, о природе деривационных процессов и морфемных единиц [Герд, 1990; Голанова, 2001; Голев, 1998, 2010; Глухин, 1997; Еремин, 1999; Крысин, 1997; Лыкова, 1981; Муравьева, 2000; Шарандин, 1998 и др.], об особенностях словообразовательного анализа [Блинов, 1966; Потиха, 1972; Капел-лович, 2000 и др.], о методике преподавания дериватологии [Вознюк, 1998 и др.] продолжаются до сих пор.
Для дальнейших исследований по дериватологии большое значение имели разработанная В. В. Виноградовым [1951, 1975 а, 1975 б, 1986] классификация способов русского словопроизводства (затем ее параллельно развивали и уточняли В. М. Марков [1974, 2001 а, б, в, г, д] и Н. М. Шанский [1968, 1970, 1997]) и выдвинутый Г. О. Винокуром [1959 а, 1959 б] принцип необходимости разграничения синхронии и диахронии. Вопрос о приоритете синхронического изучения языка перед диахроническим или, наоборот, диахронического перед синхроническим остро стоит по сей день.
Первоначально (после тезиса Ф. де Соссюра, на отечественной почвеИ. А. Бодуэна де Куртенэ, затем Г. О. Винокура [1959], о дифференциации синхронного и диахронного подхода к языковым явлениям) научный интерес был направлен на изучение синхронного состояния языка [Винокур 1959 а, 1959 бШанский 1968, 1970; Шанский, Боброва 1997; Тихонов 1985 а, 1985 б, 2002 а, 2002 бСоболева 1964; Виноградова 1984; Земская 1992, 1997; Кубрякова 1965, 1980; Боброва 1981 и др.]. Это вызвало резкое неодобрение со стороны историков языка, которое можно выразить словами Н. Н. Дурново, сказанными еще в начале XX в.: «.История языка является не наукой об отдельных сепаратных изменениях в языке, а наукой об изменении самого языка как системы и является в науке о языке не менее важной частью, чем синхронное2 изучение языка, поскольку они одинаково оперируют языковой системой как целым» [Дурново, 1969: 294].
В 50 — 60-е гг. XX в. появляются труды, посвященные истории языка в целом и историческому словообразованию в частности [Кузнецов, 1950, 1953, 1958, 1960]. В конце 60-х — начале 70-х гг. и в последующие годы их количество заметно увеличилось [Очерки., 1964; Варбот, 1969; Ефимов, 1971; Биржако-ва с соавт., 1972; Верещагин, 1972; Рогова, 1973; Вялкина, 1974; Марков, 1974, 2001; Прокопович, 1978; Силина, 1978; Азарх, 1978, 1984; Колесов, 1983, 1986, 1991 а, 1991 бЗверковская, 1986; Николаев, 1987, 1988, 1991; Аверина, 1991; Демьянов, 2001; Незаметдинова, 2003; Зализняк, 2003; Акимова, 2006]. Ключевую мысль этих работ можно передать словами Л. П. Якубинского: «.язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего исторического содержания» [Якубинский, 1986 г: 77].
Лингвисты-историки утверждают, что при изучении современного словообразования диахронические экскурсы необходимы, так как в отрыве от истории многие словообразовательные явления могут остаться не понятыми и не-объясненными [Демьянов, 2001].
Некоторые даже высказывают мнение (и мы с ним вполне согласны) об искусственности деления дериватологических единиц, явлений на синхронные и диахронные. Действительно, словообразование, будучи процессом, по своей природе исторично, а следовательно, «для словообразовательных процессов обязательным является временной параметр» [Николаев, 1988: 21]. А. А. Кре-тов считает бедой российской словообразовательной науки тот факт, что явления синхронии и диахронии долгое время понимались по учению Ф. де Соссю.
2 Здесь и далее по всей работе выделения в цитатах (полужирным шрифтом и курсивом) наши. — О. А. обозначении: первые называют понятие, вторые — представление. Однако «понятие» и «представление» часто семантически пересекаются.
Ср.: Понятие. 1. Логически оформленная общая мысль о классе явлений, предметовидея чего-н. 2. Представление, сведения о чем-н. [Ожегов, Шведова, 1997: 561]. Представление. 4. Воспроизведение в сознании ранее пережитых восприятий. 5. Знание, понимание чего-н. [Там же: 582].
Если принять за основу, что понятие динамично, то оно, эволюционируя, усложняется. И от представления в пятом значении поднимается до понятия в первом значени. С трудом можно вообразить, что прототермин обозначал процесс воспроизведения в сознании ранее пережитых восприятий, если, конечно, это не прототермин «боль» и т. п. Рассмотрим, например, термин (прототермин?) Л. Зизания «значащая часть слова» — прототип (сигнификативный компонент) современной морфемы. Явно, что он не обозначал того, что соотносится с четвертым значением, а соотносился с пятым значением слова «представление», а далее логически оформился в общую мысль.
Само понятие «донаучный период», безусловно, имеет право на существование, однако нужно определиться с его хронологическими границами. О. В. Фельде (Борхвальдт) говорит о XI — XVII вв., поясняя, что в этот период было две функционально-семиотических системы — русская и церковнославянская (в последней она не отрицает наличия собственно терминов) [Фельде (Борхвальдт), 2001]. С. В. Гринев-Гриневич пишет, что «между донаучным и научным периодом (и уровнем) развития мышления в последнее время был обнаружен переходный этап (протонаучный период), который оперирует еще не научными понятиями, но уже не общими, а специальными представлениями, наименования которых являются прототерминами» [2008 а: 20]. Как нам кажется, донаучный и протонаучный периоды у каждой науки свой, и лингвистику, зародившуюся в русле античной философии, нельзя сравнивать, например, с ядерной физикой.
Напомним, лексема слово имела огромный спектр значений: лексическая единица, словоформа, предложение, высказывание, выступление, наставление (поучение), письменная работа, книга и т. п. Причем в самих грамматических трудах единица слово функционирует в нескольких значениях. Так же проявляет себя и термин часть слова, который употребляется и в значении часть речи (что в буквальном «переводе» на современный метаязык означало, впрочем, «часть предложения») и в значении морфема: «часть слова», «значащая часть слова».
Анализируя сведения дериватологического характера в первых славянских грамматиках, мы предположили, что различие могло также передавать идею изменяемой части слова, «подчиняемой склонению», т. е. словоизменительной морфемы — окончания. Нашу гипотезу подтвердили факты, согласно которым: 1) артикль может быть представлен в виде аффикса в постпозиции- 2) флексии полных форм прилагательных в славянских языках образовались от указательных местоимений (либо определенных артиклей, либо местоимений в функции артикля), поэтому полные формы называют также местоименными, или членными, а в старославянском языке местоимения и, я, е и полные формы прилагательных, флексии которых генетически восходили к данным местоимениям, существовали синхронно. (Так, формы склонения местоимений и, я, е (иже, яже, еже), приводимые славянскими грамматистами как языковые иллюстрации парадигмы различия, совпадают с окончаниями полных прилагательных при их словоизменении (если не учитывать частицу же), ср. для единственного числа: иже, егоже, емуже, имже, егожеяже, еяже, ейже, еюже, южееже, егоже, емуже, имже, еже [Зизаний]).
Думается, средневековые грамматисты сознательно отнеслись к совпадению местоименной парадигмы с парадигмой полных прилагательных, употреблявшегося в грамматиках прошлого. Исходя из этого, попытаемся построить терминологическую микросистему.
Единообразный.
Продолженный.
Сокращенный (Полуслог).
Причина нестабильности научных понятий обусловлена асимметричным характером терминологических единиц, который проявляется в таких языковых процессах, как омонимия или полисемия.
В научной речи XVI — XVII вв. полисемия и омонимия в ряде случаев контекстом не снимались, и это, безусловно, мешало взаимопониманию ученых, составляющих грамматики, и адресатов. Грамматики Нового времени уже насыщены дефинициями, поэтому в большинстве случаев вопрос о разграничении омонимии и полисемии в лингвистической терминологии, функционирующей в текстах ломоносовского периода, не возникает.
Полисемия терминов дериватологии этой поры часто возникает на основе метонимического и метафорического переноса.
Омонимия лингвистических терминов в грамматиках ломоносовского периода была менее распространенным явлением по сравнению с полисемией.
В грамматических трудах XVI — XVIII вв. асимметрия формы к содержанию была более ярко выражена (многочисленные вариации и широкая синонимия терминологического знака) по сравнению с асимметрией содержания к форме (явления полисемии и омонимии не получили широкого распространения в терминологии ранней дериватологии).
Динамика понятийных характеристик, зависящая от стабильности — нестабильности денотативного компонента термина, определяется следующими факторами: 1) динамикой, обусловленной отсутствием денотата- 2) динамикой, связанной с недискретностью языкового явления- 3) динамикой сигнификата концептуального характера.
Ориентация, заложенная в экспоненте термина может влиять на его сигнификативный компонент, обусловливать его динамику.
Ложно ориентирующие термины лишь теоретически можно относить к терминам с нестабильным экспонентом (к таким, чья знаковая оболочка обязательно должна смениться). На самом деле в языке прослеживается обратная тенденция: ложно ориентирующие термины «пересматриваются» не с.
38. Арискина О. JI. Как, зачем и почему нужно изучать историю словообразовательной науки? / О. Л. Арискина // Культура речи и деловое общение: материалы Всероссийского научно-практического семинара (г. Саранск, 24 — 29 сентября 2008 г.). — Саранск, 2008 б. — С. 22 — 25.
39. Арискина О. Л. Качественные и количественные характеристики терминологической ориентации / О. Л. Арискина // Труды и материалы меж-дунар. науч. конф. «В. А. Богородицкий: научное наследие и современное языковедение». Т. 2. — Казань, 2007 а. — С. 175 — 177.
40. Арискина О. Л. К исследованию языковой личности лингвистов прошлого: В. Е. Адодуров / О. Л. Арискина, Е. А. Дрянгина // Русское национальное сознание в его языковом воплощении: прошлое, настоящее, будущее. XXX Распоповские чтения: мат-лы Междунар. конф., Воронеж, 2−4 марта 2012 г. / [под ред. Л. М. Кольцовой]- Воронежский государственный университет. — Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского государственного университета, 2012 а. — С. 22 — 27.
41. Арискина О. Л. Логико-семантический метод исследования терминологической ориентации / О. Л. Арискина, И. А. Ребрушкина // Мова: науково-теоретичний часопис з мовознавства. — Одесса «Астопринт», 2012. — № 17.-С. 132- 134.
42. Арискина О. Л. Методы исследования терминологической ориентации / О. Л. Арискина // Вестник Университета Российской академии образования. — 2011 з. — № 3 (56). — С. 111−115.
43. Арискина О. Л. Морфемика и словообразование в «Грамматике славянской.» Л. Зизания / О. Л. Арискина // Вестник Мордовского университета. — Вып. 1 — 2. — Саранск, 2004 а. — С. 31 — 35.
44. Арискина О. Л. Морфемы в науке и школе / О. Л. Арискина // Материалы XII научной конференции молодых ученых филологического факультета Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева. -Саранск, 2007 б. — С. 13 — 14.
45. Арискина О. Л. Начальный этап становления учений о словообразовании и морфемике / О. Л. Арискина // Вестник Челябинского государственного университета. Научный журнал. Филология. Искусствоведение. — 34 (215).- 2010 ж-Вып. 49.-С. 10−14.
46. Арискина О. Л. Об одной проблеме лингвистической коммуникации / О. Л. Арискина / О. Л. Арискина // Языковые коммуникации в системе социально-культурной деятельности: Мат-лы науч.-практич. конф. (Самара, 16−17 мая 2005 г.). — Самара, 2005 а. — С. 127 — 130.
47. Арискина О. Л. О картине мира в средневековье / О. Л. Арискина // Язык. Культура. Коммуникация. Мат-лы V Всероссийской заочной научно-практич. конф., г. Ульяновск, март 2011 г. — Ульяновск, 2011 и — С. 62 — 66.
48. Арискина О. Л. О когнитивной функции терминологического знака / О. Л. Арискина // Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков: материалы третьей международной научно-практической конференции: Т. 1. — СПб., 2012. — С. 31 — 36.
177. Голев Н. Д. Словообразование как эволютивный процесс / Н. Д. Голев // Рус. яз. в шк. — 2010. — N 12. — С. 39 — 44.
178. Голованова Е. И. Категория профессионального деятеля: Формирование. Развитие. Статус в языке / Е. И. Голованова. — М.: Изд-во «Элпис», 2008. — 304 с.
179. Голованова Е. И. О понятии «концепт» в современном термино-ведении / Е. И. Голованова // Терминология и знание. Мат-лы I Международного симпозиума (Москва, 23−24 мая 2008 г.). — М.: Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова РАН, 2009 а. — С. 201 — 204.
180. Голованова Е. И. Эвристический потенциал когнитивных терминов и развитие терминоведения / Е. И. Голованова // Терминология и знание. Мат-лы I Международного симпозиума (Москва, 23 -24 мая 2008 г.). — М.: Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова РАН, 2009 б. — С. 51 — 65.
181. Головин Б. Н. Каталог словообразовательных значений русских приставочных глаголов / Б. Н. Головин // Лексика. Терминология. Стили: Межвуз. науч. сб. — Горький, 1976. — Вып. 5. — С. 11 — 25.
182. Головин Б. Н. Лингвистические основы учения о терминах: Учеб. пособ. / Б. Н. Головин, Р. Ю. Кобрин. — М.: Высш. шк., 1987. — 104 с.
183. Головин Б. Н. Лингвистические термины и лингвистические идеи / Б. Н. Головин // Вопросы языкознания. — 1976. — № 3. — С. 20 — 34.
184. Головин Б. Н. О некоторых доказательствах терминированности словосочетаний / Б. Н. Головин // Лексика, терминология, стили: Межвуз. сб. — Горький, 1973. — Вып. 2. — С. 60 — 69.
185. Головин Б. Н. Термин и слово / Б. Н. Головин // Термин и слово: Межвуз. сб. — Горький, 1980. — С. 3 — 9.
186. Головин Б. Н. Типы терминосистем и основания их различения / Б. Н. Головин // Термин и слово: Межвуз. сб. — Горький, 1981. — С. 3 — 11.
187. Гончарова Н. А. Ономастическое пространство как проявление языковой личности автора: на материале произведений С. Н. Сергеева-Ценского: Дис.. к. филол. н. / Н. А. Гончарова. — Тамбов, 2007. — 189 с.
188. Горелов И. Н. Основы психолингвистики / И. Н. Горелов, К. Ф. Седов. — М.: «Лабиринт», 1997. — 220 с.
189. Городецкая Л. А. Психолингвистический эксперимент в терминоведении: понимание терминов специалистами и неспециалистами / Л. А. Городецкая // Терминоведение и профессиональная лингводидактика. -Вып. 1.-М., 1993.-С. 30−38.
190. Городецкий Б. Ю. Термин и его лингвистические свойства / Б. Ю. Городецкий // Структурная и прикладная лингвистика. — Вып. 3. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. — С. 54 — 62.
191. Горшкова Т. М. Термины языка и термины речи / Т. М. Горшкова // Термины в языке и речи: Межвуз. сб. — Горький, 1985. — С. 21 — 25.
192. Григорьев В. П. О границах между словосложением и аффиксацией / В. П. Гигорьев // Вопросы языкознани. — 1966. — № 4. — С. 23 — 31.
193. Гринев-Гриневич С. В. К вопросу о методах лингвистических исследований / С. В. Гринев-Гриневич, Э. А. Сорокина // Вестник Московского.
