Интерпретация события в филологических науках

Проблематика события и событийности занимает большое место в научном наследии М. М. Бахтина, признаваемого одним из крупнейших мыслителей XX века, работы которого в области философии и филологии, в частности современной нарратологии, ныне считаются классическими. Бахтин мыслил категорию события этимологически: как со-бытие, взаимодействие, встречу двух реальностей. «С появлением сознания в мире событие бытия становится совершенно другим, потому что на сцену земного бытия выходит новое и главное действующее лицо события — свидетель и судия. И солнце, оставаясь физически тем же самым, стало другим, потому что стало осознаваться отразилось в сознании другого (свидетеля и судии): этим оно в корне изменилось, обогатилось, преобразилось» (Цит. по Тюпа 2016:27). По мнению исследователя творчества М. М. Бахтина В.И. Тюпы, бахтинское событие интенционально, его событийный статус зависит от ценностной направленности сознания, которая, по словам М. М. Бахтина, «не может изменить бытие, так сказать, материально она может изменить только смысл бытия (признать, оправдать и т. п.), это — свобода свидетеля и судии. Она выражается в слове. Истина, правда присущи не самому бытию, а только бытию познанному и изреченному» (Тюпа 2016: 27−54). Событийность определяется М. М. Бахтиным как это особый (нарративный) способ отношения человеческого сознания к бытию (альтернативный процессуальности и ритуальности), а событие — это нарративный статус некоторого отрезка жизни в нашем опыте. Ибо без нарративной (фрактальной) оформленности со стороны сознания ни о каких событиях невозможно помыслить, созерцая континуальный поток происходящего (Там же).

Отметим, что А. И. Тюпа видит сходство между взглядами М. М. Бахтина и нарратологической концепцией событийности, Вольфа Шмида. Ответ на вопрос, «сколько событийности необходимо, чтобы изменение состояния могло стать событием», по мысли Шмида, зависит: «1. от представления о событии, формируемого в данную эпоху, в данном литературном жанре, в данном литературном направлении; 2. от событийностной модели, выдвигаемой самим произведением; 3. от смысловой позиции и герменевтической компетенции данного читателя» (Шмид 2008, 23—24). Иначе говоря, продолжает В. И. Тюпа, событийность события определяется нарративной интенцией «свидетеля и судии», кем и выступает нарратор, который «событием рассказывания» инспирирует коммуникативную интенцию адресата.

Российский семиотик, лингвист, филолог, культуролог и философ. В. П. Руднев в своей книге «Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы» (Руднев 2007) обращается к понятию событие в связи с критическим анализом господствующей в теории литературы с 20-х годов ХХ века доктрины о разграничении сюжета и фабулы. В классическом понимании, фабула представляет собой «правильную» последовательность событий, как они протекают в физическом мире; сюжет противопоставляется фабуле как искусственная последовательность событий, в которой располагает их автор для художественных целей и которая может не совпадать с правильной хронологической последовательностью. Вступая в полемику с «формалистами и Л. С. Выготским, автор ставит перед собой задачу показать, что разграничение сюжета и фабулы ошибочно в том смысле, что понятию фабулы ничто не соответствует ни в реальности, ни в языке, описывающем реальность, что «простой хронологической последовательности событий» просто не существует. Для доказательства своей точки зрения В. П. Руднев проводит весьма убедительный анализ нескольких литературных произведений: новеллы Акутагавы «В чаще», рассказа Борхеса «Три версии предательства Иуды» и фильма К. Шаброля «Супружеская жизнь». В последнем изображается жизнь молодых супругов, но сначала— глазами мужа, а затем — глазами жены. По мнению В. П. Руднева, события описываются как будто одни и те же, но их понимание мужем и женой настолько различно, что получается, что это совсем разные события. Главное в его интерпретации то, что эти две интерпретации несводимы к одной последовательности событий. Фабула несводима к простому перечислению действий; она обязана отражать связь между событиями. Однако эта связь совершенно различна в интерпретации двух героев фильма: у мужа она причинно-следственная (жена потому устроила скандал, что напилась), а у жены телеологическая (она для того устроила скандал, чтобы спровоцировать мужа уехать в Париж). Важный вывод, к которому приходит В. П. Руднев, заключается в следующем: чтобы описать событие, недостаточно указать на то, что жена стреляла из ружья на приеме, необходимо понять, какое это имело значение. В противном случае мы описываем не события, а физические процессы, которые не имеют отношения к жизни человеческого сознания. Если мы знаем обе интерпретации события и не знаем точно, какое из них истинное, мы должны включить обе эти интерпретации в описание события (Руднев 2007). Такое понимание события, продолжает автор, подразумевает принципиальную неодномерность времени, в котором оно происходит. В представлении В. П. Руднева проблема события связана как с одновременностью и неоднородностью времени, так и с недостоверностью и неполнотой знания. Эта неполнота вызвана тем, что одно и то же событие может иметь разные, вплоть до противоположных, значения в зависимости от того, кем воспринимается это событие. Так, например, убийство по-разному воспринимается убийцей, сообщниками, родственниками жертвы, прокурором и защитником. Если бы знание о событии было полным, то это не было бы событием и не было бы знанием. Человеческое знание предполагает принципиальную неполноту знания, утверждает автор.

Далее он подчеркивает, что жизнь человеческого сознания, представленная в виде событий, есть не последовательность событий, а система событий. Лишь в этой системе событий событие и становится собственно событием. При этом хронология лишь частный способ изложения системы событий. Важно подчеркнуть, что система событий в целом задается господствующей в культуре моделью исторического времени и каждый раз тем, кто описывает конкретную систему событий. По мнению автора, ссылка на авторитет Августина, сформировавшего линейную эсхатологическую философию истории, позволяет объяснить, почему именно хронологический порядок описания событий стал основным в христианской культуре (Руднев 2007).

Особый интерес с точки зрения лингвистики представляет тот факт, что В. П. Руднев рассматривает событие как форму речевого акта. Как любой речевой акт это прежде всего акт говорения, рассказ о событии: ведь если никому не стало известно о том, что и как произошло, на феноменологическом уровне это не произошло вовсе. «То, что рассказано в виде события, притом, что оно может быть симулировано, имеет шанс остаться событием порой даже на значительное время, а может быть, и навсегда. Просто „факт“ — упавший с горы камень, если он не задавил никого и не встревожил, — не только не является событием, но даже не является фактом, если некому сказать, что он имел место» (Руднев 2007).

Таким образом, можно считать, что произошло событие, если выполняется три условия: во-первых, тот, с кем происходит событие, обязательно должен обладать антропоморфным сознанием (когда событие происходит с Каштанкой или Холстомером, то они наделяются способностью к анализу, оценке и описанию). Во-вторых, необходимо, чтобы происходящее должно стать для личности — носителя сознания чем-то из ряда вон выходящим, более или менее значительно меняющим его поведение в масштабе либо всей жизни, либо какой-то ее части. Событие меняет модальный оператор у высказывания, которое описывало положение дел в мире до того, как оно произошло. Событие влечет за собой другие события, так что, если модальный оператор вначале сменился с негативного на позитивный, он может вновь смениться на негативный вместе со следующим событием. Наконец, в третьих, событие действительно становится событием, когда оно описано как событие. Автор иллюстрирует данный тезис следующим образом: если человека убило молнией в лесу, а потом лес сгорел и этого человека никто не хватился, то никакого события не произошло. «В сущности, событие — это в значительной степени то же самое, что и рассказ о событии, не имеющий ничего общего с физическим действием» (Руднев 2007).

Поскольку в нашей магистерской диссертации в центре внимания находится языковая репрезентация События Падение берлинской стены в англоязычном политическом дискурсе, необходимо остановиться на интерпретации понятия событие в лингвистике. Здесь также представлены разные точки зрения (См., например, Pustejovsky 1991, Dretske 1979, Bennet 1988, Voorst 1988 и мн.др.).

Н.Д.Арутюнова связывает переключение интереса философов, логиков, а затем и лингвистов с предметно-пространственного аспекта мира на его событийно-временные характеристики с изменением общей модели мира. Мир не только осмысляться, но и ощущаться прежде всего в его динамическом изменчивом аспекте; событийное представление мира выдвинуло на первый план идею связей и отношений (Арутюнова 1998:403−404). Событие и факт автор относит к концептам, моделирующим кванты происходящего, и в отдельном разделе своей книги «Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт» подробно останавливается на анализе значения имени событие и номинируемого им концепта. В результате анализа Н. Д. Арутюнова формулирует целый ряд признаков концепта и имени событие; автор не считает свою характеристику исчерпывающей, однако она позволяет создать достаточно полное представление об описываемом явлении. Назовем некоторые из выделенных автором двенадцати признаков, отличающих, по мнению автора, событие от таких понятий как явление, инцидент, ситуация, процесс, поступок и т. д.

Так, событие характеризует:

• 1) Отнесенность к жизненному пространству (в противовес явлению).
• 2) Принадлежность магистральной линии жизни (в отличие от инцидента).
• 3) Динамичность и кульминативность (наличие «точки осуществления, которая в социальных акциях может фиксироваться условно) — в отличие от ситуации.
• 4) «Сценарность», которая при отсутствии «естественного» сценариясоздается ритуалом; сценарность события противостоит градуированности процесса.
• 5) Неконтролируемость (в отличие от поступка).
• 6) Слабая структурированность (в отличие от целенаправленных действий) и.т.д. (Арутюнова 1998:509).

Раскрывая суть выделенных признаков события, Н. Д. Арутюнова особо подчеркивает личностный и социальный характер событий: события не только происходят в жизни людей, но в них должны принимать участие люди. Событие, по мысли автора, обладает троякой локализацией: оно локализовано в некоторой человеческой (единоличной или общественной) сфере, определяющей ту систему отношений, в которую оно входит; оно происходит в некоторое время и имеет место в некотором пространстве. Важно, что ни временной, ни пространственный параметр не определяет основную область локализации события,? уточняет Н. Д. Арутюнова. События мыслятся как происходящие не в пространстве «безграничного мира», а в его более узкой сфере — жизни личности, семьи, группы людей, коллектива, общества, нации, государства. Три указанные координаты события отражаются в структуре соответствующих сообщений: В 1965 году в Москве в жизни Иванова произошло знаменательное событие: он впервые выставил свои полотна на художественной выставке (Арутюнова 1998:508−509).

Ссылаясь на Т. В. Радзиевскую, полагающую, что с понятием ситуации ассоциируется прежде всего представление о трудности (из ситуации принято искать выход), в то время как с понятием события связано представление о маркированности, Н. Д. Арутюнова констатирует особое, выделенное место события на оси жизни. По ее образному выражению, событие — это веха, а иногда и поворотный пункт на жизненном пути, зарубка на шкале жизненных уровней, отмечающая высоты взлета или глубину падения; событие нельзя не заметить (Арутюнова 1998:509).

Солидаризируясь с Т. В. Радзиевской, отмечавшей отсутствие агентивной семы в именах событий (Радзиевская 1981:17), Н. Д. Арутюнова рассматривает событие как нечто, происходящее спонтанно, как независимое или не полностью зависящее от воли человека, который может ожидать или даже планировать то или иное событие, но далеко не всегда в состоянии обеспечить его наступление или предотвратить нежелательное событие: «Даже в тех случаях, когда событие „рукотворно“, то есть отвечает планам и замыслам человека, он не может стать его „единоличным“ творцом (ибо не ведаем, что творим», утверждает автор.

Разносторонне исследование понятия событие дано в работе В. З. Демьянкова «Событие» в семантике, прагматике и в координатах интерпретации текста" (1983).

Исходя из того, что, несмотря на широкое использование термина «понятие» в лингвистической литературе, оно требует уточнения, автор предпринимает попытку приложить к анализу данного понятия интерпретирующий подход и выделить те признаки, которые приписываются событиям в интерпретации текста.

Автор указывает на чрезвычайную важность понятия событие, поскольку именно через него определяются и прагматические условия приемлемости (уместности), и семантические условия истинности высказываний. Чтобы претендовать на квалификацию приемлемости, предложение должно описывать возможное событие; в то же время из набора различных толкований предложения выделяются те, которые определяются условиями истинности относительно описываемых событий (Демьянков 1983:321).

Однако такая трактовка событий — как того, что описывается (характеризуется и т. п.) высказываниями, существуя самостоятельно, продолжает автор, не является не единственно возможной. «Другой подход к событию — как к тому, что вне речи не существует: событие создается предложением или текстом, а точнее — их интерпретацией. При первом, более распространенном подходе (как в высказываниях типа „Предложения в перфекте описывают события уже произошедшие, но актуальные для настоящего момента времени“) предполагается, что событие существует само по себе: высказывания дают его портрет, более или менее сходный с оригиналом. Второй же подход отказывает событиям в самостоятельном существовании вне мышления и речи» (Демьянков 1983). По мнению автора, ни один из этих подходов не полностью соответствуют интуитивному представлению о том, что такое событие. Он предлагает различать внутри этого понятия три разновидности:

• а) событие как идея (именно к этому виду относится уподобление тени); его аналогом, видимо, является интенсионал имени или дескрипции; два неидентичных идеи-события могут в пространстве и времени полностью накладываться друг на друга;
• б) собственно событие, или референтное событие. Его аналог — конкретный референт (экстенсионал) имени — конкретный объект, занимающий конкретное же положение в пространстве-времени; это прообраз для идеи-события, которая в свою очередь дает его интерпретацию.
• в) текстовое событие в его атрибутах, «осциллирующих» в интерпретации (отдаленная аналогия его — «звуковая оболочка» имени). Так, текстовое событие может устанавливать течение событий плавно, без возвращения на начало и без исправлений, а может быть переполнено противоречивыми деталями, заставляющими выбирать то одну, то другую гипотетическую интерпретацию, т. е. соотносить текстовое событие то с одной идеей-событием, то с другой, при этом то предполагая наличие референтных событий, то полностью осознавая их невозможность (Там же).

Важным аспектом концепции В. З. Демьянкова является формулирование критериев, лежащих в основе выделения события в тексте. Основой выделения автор считает «координаты интерпретации» — своего рода вехи, устанавливаемые самим ходом интерпретирования и по отношению к которым выдвигаются гипотезы о смысле текущего отрезка текста. К основным характеризующим координатам событий В. З Демьянков относит а) подтвержденность (или неподтвержденность) ожиданий относительно дальнейшего изложения, б) место события среди эпизодов дискурса, в) точку зрения. Развивая свою мысль, автор утверждает, что о событии можно говорить только как о чем-то, лежащем в ряду других эпизодов одного дискурса. Связанный дискурс может быть посвящен одному целому событию, подразделяемому на фазы (тоже события, но рассматриваемые как составляющие более крупную единицу), а может и не содержать никаких событий (как описание пейзажа). Представляется, что если в интерпретации связанного дискурса имеется хотя бы одно (текстовое) событие, то весь дискурс можно разделить полностью на события (возможно, пересекающиеся) (Демьянков 1983:322−323). Говоря о точке зрения как критерии выделенности события, автор использует выражение «фокус эмпатии»: «В текстовом событии точка зрения (например, фокус эмпатии) остается постоянной: когда она передвигается, мы переходим к другому событию или к разрыву связанности дискурса в результате его переориентации» (там же). Благодаря постоянству фокуса эмпатии событие и воспринимается как целое, а именно как «сплющенное» целое. Следует обратить особое внимание на важный вывод, к которому приходит автор: в интерпретации дискурса проявляется — на каждом ее этапе — локация, позиция, Эго интерпретатора.

Большая часть анализируемой работы посвящена выделению признаков, позволяющих определить и различить такие понятия как ситуация и событие. К ним автор относит 1) статичность — динамичность. Важно, что событие определяют через понятие изменения, которое в свою очередь включает в себя понятие отрицания; 2) контролируемость — неконтролируемость. Этот признак связан с наличием или с отсутствием агенса — действующего лица, обладающего (в оценке интерпретатора) волей и вследствие этого контролирующего те свои изменения и/или действия, которые могут быть расценены как преднамеренные; 3) моментальность — длительность — повторительность. Здесь автор вносит следующее уточнение: моментальное событие часто называют «скачком» (в широком смысле); тем не менее при этом речь идет об идее-событии: так, даже если одно референтное событие длится дольше другого, оно может быть «представлено» в виде скачка, а более короткое — в виде процесса (Демьянков1983:323). Далее автор останавливается на таких параметрах события как достигнутость — недостигнутость цели, степень достоверности, ролевые функции участников события, противопоставление известного, желательного и предпочтительного событий, пространственно-временная локализация события, квантифицируемость события и причинность — беспричинность (Демьянков 1983: 232−328).

Проведенное В. З. Демьянковым исследование позволило ему заключить, что, несмотря на имеющиеся «перекрытия» проанализированных им признаков события, вполне возможны в интерпретации противоречивые идеи-события. Несмотря на подобные «перекрытия», идеи-события могут недвусмысленно соотноситься со строго устанавливаемыми референтными событиями и связно описываться в тексте.

Целый ряд работ последнего времени (например, Трещева 2009, Попова 2011, Трощенкова 2012 Щербакова 2013 и др.) во многом основаны на монографии «Событие и текст» В. Я Шабеса, который определяет «событие» как «отраженную в сознании единую динамическую систему взаимосвязанных общих и существенных параметров (признаков) некоторого однородного класса сцен, основными содержательными признаками которой являются „деятели“ и „действие“, рассматриваемые как двуединство» (Шабес 1989:126). Сцена, под которой понимается воспринимаемый из объективной реальности или иконически воспроизводимый из памяти конкретный фрагмент отражаемого движущегося мира, ограниченного рамками объема внимания, признается автором самой маленькой единицей фоновых знаний. Событие также рассматривается как одна из единиц фоновых знаний, представляющая собой комплексную когнитивно-семантическую единица, фиксирующую определенное изменение фрагмента отражаемой действительности, и обладающую трехчленной структурой, которая включает пресобытие, гиперсобытие, постсобытие (Шабес 1989: 128−129).

В статье Е. Г. Трещевой предпринята попытка выяснить путем анализа ассоциативных данных, как события отражаются в сознании носителей языка. Полученные автором результаты показывают, что не все из выделенных В. Я. Шабесом в структуре события элементов обязательны для любого рассматриваемого события. В своем исследовании автор оперирует понятиями «событийный фрейм», «событийные стимулы» и «слоты событийной структуры». Поскольку у каждого события в большинстве случаев имеются его активные и неактивные участники, наиболее актуальным оказывается слот «участники события». Это хорошо вписывается в концепцию В. Я. Шабеса, который категоризирует понятие событие через понятия «деятель» и «действие». Е. Г. Трещева определяет общий «для всех стимулов с событийной семантикой набор слотов, которые регулярно заполняются в ходе проведенного автором ассоциативного эксперимента. Это основные компоненты события: участники данного события, его локализация во времени и в пространстве, стадии события, его связь с прошлым и будущим, атрибуты и признаки события, его оценка и характеристики, определенные действия» (Трещева 2009: 23−24).

Особенно актуальным в свете современной когнитивно-дискурсивной парадигмы представляется работа Е. В. Трощенковой «Психолингвистический эксперимент „событие с заданной оценкой“ (в американской культуре)» (Трощенкова 2012), в которой событие рассматривается как ментальная репрезентация. Подробно остановившись на анализе исследований схемных ментальных репрезентаций в когнитивной лингвистике и близких к ней дисциплинах, автор предлагает собственную трактовку события. Это тип ментальной репрезентации, представляющий собой когнитивный гештальт, потенциально разложимый на отдельные параметры, но не сводимый к их сумме. Он формулируется в индивидуальном сознании на базе накопления и обобщения опыта наблюдения/непосредственного участия/встречи с вербальным описанием и т. д. сходных сцен (Трощенкова 2012:236). Исходя из сформулированного понимания события, Е. В. Трощенкова останавливается на социокультурном аспекте события и методологии его изучения. Для автора очевидно, что сам факт выделения некоторого события из непрерывного потока изменений действительности дает основания для признания его социальной и культурной значимости. «Если принять определение культуры как субъективной стороны знания. Способа и технологии деятельности, то в сущности события как ментальные репрезентации — это важный элемент культуры» (Трощенкова 2012:237). Проведенный автором эксперимент «событие с заданной оценкой», основанный на интеррогативном эксперименте на событие высокой степени генерализованности В. Я. Шабеса, подтвердил исходное положение автора о том, что на основе такого важного компонента ментальных репрезентаций как ценности проводится оценка происходящего, которую следует рассматривать как важный компонент событийной ситуации (Трощенкова 2012:238). Е. В. Трощенкова формулирует главные выводы следующим образом: «Заданная вербально оценка ситуации актуализирует в сознании носителей языка и культуры комплексную ментальную структуру события, которая представляет собой сочетание знаний о компонентах собственно произошедшего со знаниями о коммуникативном событии по поводу данного (Трощенкова 2012:243).

Рассмотрев разные подходы к трактовке понятия событие в философии, исторических и филологических науках, в качестве рабочего выбираем определение, сформулированное Е. Г. Хомяковой, согласно которому под событием принято понимать любое изменение состояния социальной и природной реальности, локализованное в определённых пространственно-временных координатах, воспринимаемое субъектом (участником или очевидцем события) и оцениваемое им как обладающее личностной либо социальной значимостью. К основополагающим признакам события относятся его динамичность, консеквентность и причастность к жизни человека (Хомякова 2015:139). На наш взгляд, данная дефиниция содержит все основные характеристики события, релевантные для настоящего исследования и позволяет наилучшим способом задать важнейшие компоненты событийной ситуации, предложенной Е. Г. Хомяковой в качестве инструмента для исследования языкового представления события.