Подходы к интерпретации этнолингвистической картины мира

ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ МИРА

В.Ю. Синцов Подходы к интерпретации этнолингвистической картины мира ориентированы на исследование соотношения концептуальной и языковой моделей мира.

Данная проблематика была впервые сформулирована в трудах В. фон Гумбольдта. Излагая суть рассматриваемого вопроса, ученый подчеркивал, что разные языки фиксируют не просто различные обозначения одного и того же предмета, а различные видения его (Ansichten)¹. Согласно концепции В. фон Гумбольдта, сам факт многообразия языков обогащает знание людей о мире и то, что ими познается в этом мире.

В исследовании «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества» немецкий филолог предельно четко сформулировал свое понимание языковой категоризации действительности: «Человек преимущественно — да даже и исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его представлений, — живет с предметами так, как их преподносит ему язык. каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка»².

Теория В. фон Гумбольдта получила дальнейшее развитие в исследованиях Э. Сепира и Б. Л. Уорфа. Гипотеза данных ученых, известная в лингвистической науке в качестве концепции лингвистической относительности, основывается на следующем постулате: «Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле „реальный мир“ в значительной степени бессознательно строится на основаниии языковых норм данной группы Мы видим, слышим или воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения»³.

Таким образом, согласно гипотезе лингвистической относительности, соответствующий естественный язык детерминирует категоризацию объективной действительности, ее когнитивное членение. Так, в английском языке нет прямых соответствий русскому слову «сутки». Отсюда делается вывод о том, что в языковом сознании англоязычных этносов нет представления о сутках. В языке индейцев хопи такие объекты действительности, как метеор, пламя, волна и т. п. обозначаются не существительными, а глаголами как «события краткой длительности». В языке индейцев нутка вообще нет аналогов частей речи, свойственных индоевропейским языкам. Отсюда формулируется тезис о том, что концептуальная картина мира у хопи и нутка совершенно иная по сравнению с картиной мира индоевропейцев, что эта модель мира зависит не от объективной действительности, а от типа языков, сквозь призму которых их носители видят мир. Критическому анализу концепции лингвистической относительности полностью или частично посвящено множество работ ⁴.

В противовес концепции лингвистической относительности Г. А. Брутян сформулировал концепцию лингвистической дополнительности, согласно которой концептуальная модель мира у всех народов одинакова, но специфика языковой категоризации действительности создает дополнительное видение мира, образуя «языковую картину (модель) мира»⁵. А. Ф. Лосев считает, что специфика языка создает и специфику мышления его носителей, называя эту специфику по названию типа (строя) языка: инкорпоративный язык — инкорпоративное мышление, номинативный язык — номинативное мышление и т. п.⁶ По мнению Р. Г. Авояна, концепция лингвистической дополнительности представляет собой лишь более умеренный вариант концепции лингвистической относительности. Он полагает, что различия в сегментации и категоризации действительности между разными языками никакой дополнительной информации не несут; они относятся не к внешнему миру, а к исторически сложившимся особенностям обозначения действительности в конкретных языках. Эти особенности становятся источником дополнительной информации лишь при сопоставительном исследовании языков, то есть когда объектами познания становятся сами языки.

В современных исследованиях принимается умеренный, «мягкий» вариант концепции лингвистической относительности, и в научный обиход прочно входят такие термины, как «этническая картина мира», «национальная модель мира», «национальный образ мира», «этническая психология» и т. п. Всякого рода этнокультурные (в том числе этнолингвистические) различия описываются в терминах лакун или безэквивалентности.

Таким образом, гипотезы лингвистической относительности и дополнительности дали толчок к развитию этнолингвистики, которую некоторые авторы называют также «лингвистической герменевтикой»⁸, занимающейся проблемой «языковой ментальности» — различными способами языкового представления мира⁹. Как полагает Г. Д. Гачев, различного рода этнические факторы, в том числе специфика «языковой ментальности», накладывают свой отпечаток даже на точные науки¹⁰.

В контексте сказанного выше представляется правомерным констатировать следующее: все разнообразие подходов к интерпретации этнолингвистической картины мира сводится к двум основным направлениям. Во-первых, объектом анализа являются отдельные, специфические для данного языка концепты, своего рода лингво-культурные изоглоссы и пучки изоглосс, если оперировать терминологией Ю. Д. Апресяна¹¹. Речь идет о стереотипах языкового и более широкого культурного сознания (например, типично русские концепты `душа', `тоска', `судьба', `задушевность', `удаль', `воля', `даль', `авось'). Так, концепт `душа' используется не только в сакральных текстах, художественной литературе, но и в коллоквиальном субъязыке в значении «средоточие внутренней жизни человека, важнейшая часть человеческого существа». В этой связи интересно отметить, что, говоря о настроении человека, мы используем предложно-падежную форму «на душе», при изложении чьих-то сокровенных мыслей — «в душе». Как справедливо отмечают Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев, «если бы мы говорили по-английски, упоминание души в указанных случаях было бы неуместно. Не случайно мы иногда используем выражение „русская душа“, но никогда не говорим об „английской душе“ или „французской душе“»¹². Кроме того, в рамках первого подхода к исследованию этнолингвистической картины мира анализируются специфические коннотации неспецифических концептов (например, символика цветообозначения в различных лингвокультурных социумах).

Второе направление исследования заключается в реконструкции присущего языку интегрального, целого, хотя и «наивного», донаучного взгляда на мир¹³.

Ю. Д. Апресян выделяет четыре аспекта данного подхода: 1. Естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (концептуализации) мира. 2. Способ концептуализации действительности (взгляд на мир) отчасти универсален, отчасти национально специфичен. Таким образом, представители различных лингвокультурных социумов могут видеть мир немного по-разному, через призму соответствующих языков. 3. Способ концептуализации действительности «наивен» в том смысле, что во многих существенных деталях отличается от научной картины мира. 4. В «наивной» картине мира выделяют наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, наивную психологию и т. п. Например, из сопоставления пар типа «хвалить» и «льстить» можно сделать вывод относительно важнейших этических норм в русской наивно-языковой картине мира: недостойно преследовать узкокорыстные цели.

Сопоставляя два указанных подхода к исследованию этнолингвистической картины мира, представляется целесообразным сделать следующий вывод: первый подход является одним из важнейших компонентов второго. Причем реконструкция интегрального, присущего соответствующему национальному менталитету способа концептуализации действительности является задачей отдельного исследования. Например, как отмечает Ю. Д. Апресян, «сверхзадачей системной лексикографии является отражение воплощенной в данном языке наивной картины мира — наивной геометрии, физики, этики, психологии и т. д.»¹⁵.

этнолингвистический языковой герменевтика.

Примечания

• 1 Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. Фон Гумбольдт. — М.: Прогресс, 1984. — 400 с.
• 2 Там же. — С. 80.
• 3 Уорф, Б. Отношение норм поведения и мышления к языку / Б. Уорф // Звегинцев, В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II /М.А. Звегинцев. — M.: Учпедгиз, 1960. — С. 198.
• 4 Авоян, Р. Г. Значение в языке: Философский анализ / Р. Г. Авоян. — М.: Высш. шк, 1985. — C.75−86; Звегинцев, В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II / В. А. Звегинцев. — М.: Учпедгиз, 1960. — С. 198; Коул, М. Культура и мышление / М. Коул, С. Скрибнер; пер. с англ. — М.: Прогресс, 1977. — 262 с.; Щедровицкий, Г. П. Концепция лингвистической относительности Б. Л. Уорфа и проблема исследования «Языкового мышления» / Г. П. Щедровицкий, В. М. Розин // Семиотика и вост. языки. — М.: Наука, 1967. — C. 19−47.
• 5 Брутян, Г. А. Язык и картина мира / Г. А. Брутян // Филол. науки. — 1973. — Вып. № 1. — С. 34−48.
• 6 Лосев, А. Ф. Знак. Символ. Миф / А. Ф. Лосев. — М.: МГУ, 1982. — 480 с.
• 7 Авоян, Р. Г. Значение в языке: Философский анализ. — C. 81−82.
• 8 Маковский, М. М. Теория языка Фридриха Ницше и современные лингвистические концепции / М. М. Маковский // Вопр. языкознания. — 1991. — № 1. — С. 150.
• 9 Почепцов, О. Г. Языковая ментальность: способы представления мира / О. Г. Почепцов // Вопр. языкознания. — 1990. — № 6. — С. 110−112.
• 10 Гачев, Г. Д. Наука и национальные культуры (гуманитарный комментарий к естествознанию) / Г. Д. Гачев. — Ростов-н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1993. — 320 с.
• 11 Лихачев, Д. С. Концептосфера русского языка / Д. С. Лихачев. // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. — 1993. — № 1. — С. 3−9.
• 12 Булыгина, Т. В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) / Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелев. — М.: Языки рус. культуры, 1997. — С. 488.
• 13 Апресян, Ю. Д. Избранные труды. Т. II. Интегральное описание языка и системная лексикография / Ю. Д. Апресян. — М.: Шк. «Языки рус. культуры»: Вост. лит. РАН, 1995. — С. 350.
• 14 Там же. — С. 350−351.
• 15 Там же. — С. 351.