Мужчина-позер. 
Исследование гендернего аспекта в романе М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"

Еще один мужской образ, который представляет в романе мужское начало — Грушницкий. Про него можно сказать, что это мужчина-позер. Об этом свидетельствует портрет, который дает ему Печорин: «Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект — их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами — иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи».

И дальше: «Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель — сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..

Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать" [29, т. IV, с. 63].

В портрете Грушницкого также можно рассмотреть мужское и женское начало: с одной стороны храбрость, а с другой стороны трусость. Про него можно сказать, что этот молодой человек оторвался от действительности.

Эта сторона в образе Грушницкого сказывается малопонятной, так как некоторые из них плохо разбираются в терминах «романтик», «романтичный» и часто не представляют общественного смысла этого сложного явления. Полезно показать разницу между понятием романтизм в смысле литературного направления и романтизмом или романтичностью в житейском смысле слова. Отрыв от действительности может произойти в результате незнания жизни, и романтики при первом же столкновении с жизнью либо гибнут (Ленский), либо теряют свое романтическое оперение (Адуев младший у Гончарова в «Обыкновенной истории»).

Но иногда, и именно так было в России 20−30-х годов, романтический уход от действительности был своеобразной формой протеста против этой действительности, формой неприятия жизни и ее общественного устройства. Многие молодые люди 30-х годов, начав с романтического отрицания действительности, утвердились затем в этом отрицании, не пытались найти выхода и других форм протеста и со временем приходили к полному разочарованию во всем. Представителем подобной разочарованности был Печорин, страдавший как подлинно романтический герой, не веривший до конца никакому чувству.

Постепенно же разочарование сделалось «модой», которой начали подражать. «Разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его «донашивают», — замечает автор в «Бэле». Грушницкий в романе как раз и олицетворяет «моду» на разочарование, он драпируется в обноски уже обветшавшего к тому времени романтического плаща разочарованного героя. Он сам уверился и пытается уверить других, что он существо исключительное, «не созданное для мира». На самом же деле в Грушницком нет ничего исключительного, кроме, разве, желания казаться особенным человеком. Считая себя разочарованным в жизни и людях и постоянно говоря об этом, Грушницкий в то же время театрально восхищается обычным поступком Мери, поднявшей ему стакан. Он декламационно заявляет, что не верит в постоянство женщин, — и тут же начинает театрально превозносить «божественный образ» Мери. То есть разочарованность у него показная, внешняя, это поза, нужная ему, чтобы привлечь внимание к своей особе, стать заметным в обществе. То, что в Печорине искренне и трагично, в Грушницком фальшиво и смешно. Ничтожеством интересов, ограниченностью ума Грушницкий противостоит Печорину, помогая увидеть глубину действительного разочарования и оттеняя трагизм героя. В этом композиционное значение образа Грушницкого.

Грушницкий — фальшивый романтик, позер, у него нет настоящего разочарования, нет никаких вольнолюбивых стремлений и истинных идеалов. Если Пушкин в образе Ленского показал несостоятельность романтического отношения и жизни, то Лермонтов в образе Грушницкого высмеял ложный, напускной романтизм как моду. И если из Ленских при благоприятных общественных условиях жизнь могла создать борцов, трибунов, то Грушницкие при любых обстоятельствах «под старость делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, — иногда тем и другим».

Типизируя в образе Грушницкого черты, свойственные представителям модного романтизма, Лермонтов высмеивал его. Если у Бестужева-Марлинского люди, подобные Грушницкому, чаще всего изображались героями и, в свою очередь, порождали толпы подражателей, то в романе Лермонтова они получили справедливую оценку. Это позволило Белинскому считать роман «Герой нашего времени» противоядием против повестей Марлинского. Великий критик писал, что по художественному выполнению Грушницкий стоит Максима Максимыча; подобно ему, это тип — представитель целого разряда людей, имя нарицательное. Грушницкий, по мнению Белинского, — это идеальный молодой человек, который щеголяет своей идеальностью, как записные франты щеголяют модным платьем, а львы — «ослиною глупостью». Когда этот щеголяющий своей идеальностью человек оказывается рядом с Печориным, легко обнаруживается его несостоятельность и фальшь. В глазах Мери, как только она узнала Печорина, Грушницкий сразу потускнел и перестал казаться интересным. И, напротив, соседство Грушницкого ярче оттеняет незаурядность Печорина, его самобытный и острый ум, действительное неприятие им дворянского общества и его кумиров, тоску о настоящей жизни и душевное благородство [32].

Таким образом, можно сказать, что в образе Грушницкого есть мужское, а также женское начало. В нем много фальши, позерства, он способен на подлость по отношению к человеку (заговор против Печорина). Этот молодой человек душевно не созрел. Его сила и храбрость является лишь внешней, напускной, на самом же деле это далеко не так. Он смел во время дуэли, когда уверен в том, что их заговор никто не знает. Вот как описывает свои чувства Печорин: «Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такой уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакое опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса. Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку» [29, т. IV, с. 124].

Позже, когда Печорин разоблачает шайку Грушникого, последний «…стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный» [29, т. IV, с. 125].

Конечно, в Грушницком есть мужское начало, но оно не такое, как в других мужских образах романа. Ему не чужда лицемерность, подлость и трусость.