Право и правительственность. С. Б. Чичерин против В. Соловьева

НИУ МЭИ Реферат по философии по теме:

«Право и правительственность. С. Б. Чичерин против В. Соловьева»

Выполнил: студент группы Э-15−14

Богомолова Мария Станиславовна Проверил:

Калинин Эдуард Юрьевич

1. Связь права и нравственности

1.1 Минимальное добро по Соловьеву

1.2 Роль государства в совершенствовании человечества

1.3 Национальный вопрос

1.4 Мистицизм

1.5.1 Право и нравственность — различные понятия

1.5.2 Право и нравственность — тождественные понятия

2. Право и его основные черты

2.1 Определение права Соловьева

2.2 Теория воздаяния и смертная казнь

2.2.1 Позиция Соловьева

2.2.2 Позиция Чичерина

2.3 Определение права Чичерина

3. Итоги и выводы

3.1.1 Классический подход Чичерина

3.1.2 Оценка критики Чичериным Соловьева

3.2.1 Новаторский подход Соловьева

3.2.2 Отношение Соловьева к критике Чичерина В конце XIX века в российской философской среде произошла весьма примечательная дискуссия двух выдающихся личностей — Владимира Сергеевича Соловьева, русского религиозного мыслителя, мистика, поэта, публициста, литературного критика; почетного академика Императорской Академии наук по разряду изящной словесности, и Борисом Николаевичем Чичериным, выдающимся русским юристом, публицистом, историком, философом, общественным деятелем, оставившим заметный след в отечественной юридической науке.

1. Связь права и нравственности Соловьев так высказывает свои идеи: «Требование личной свободы, чтобы оно могло осуществиться, уже предполагает стеснение свободы в той мере, в какой она в данном состоянии человечества несовместима с существованием общества или общим благом. Эти два интереса, противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нравственно, в действительности сходятся между собою. Из их встречи рождается право»

Здесь мы невольно переходим к вопросу о соотношении права и нравственности, о котором несколько слов ниже.

1.1 Минимальное добро по Соловьеву В «Мнимой критике» Соловьев, указывая на то, что принудительная собирательная организация минимального добра образует область права, а воплощением этого права является государство, заявляет: «Когда я говорю о принудительном добре или о его принудительной организации, то я с своей точки зрения могу разуметь только ту окраину добра, которая подлежит юридическому определению и государственному охранению, которая допускает и требует принуждения, — словом, те минимальные требования доброго поведения и уважения к чужим правам и интересам, без обязательного исполнения которых невозможна жизнь общества, а следовательно и никакая человеческая жизнь»

И Соловьев, И Чичерин отчетливо представляют себе, что государственные меры по отношению к человеческой личности по большей мере имеют принудительный характер. Но их расхождения начинаются в вопросе, можно ли связать эти принудительные меры, и в какой степени, с нравственными понятиями, с вопросом о совершенствовании нравственности. Соловьев пытается найти и определить в государственных мерах определенную долженствующую принудительную организацию минимального добра, которая могла бы вписаться в общую картину нравственного совершенствования человечества, и, более того, служить одним из оснований (внешних) этого общечеловеческого процесса. Не отрицая того, что в нравственной области добро существует само по себе, не связанное ни с чем юридическим, и не нуждающемся ни в каком государственном воздействии, он, однако же, полагает, что если взять всю область добра в совокупности, то целая нравственность человечества в своем историческом процессе не может быть отделена от права и его воплощения в государстве.

Для Чичерина же такой подход неприемлем — или мы займемся ролью государства в историческом развитии человечества, что уже само по себе предполагает отвлечение от нравственности, или же мы будем заниматься решением тех или иных нравственных задач, стоящих перед человечеством. Эго две совершенно различные сферы. Его исходным пунктом служит тезис о принципиальной несовместимости метафизического понимания свободы воли (являющейся, по его словам, основой всякой нравственности) и принуждения (как основной функции государства). Чичерин не принимает аргументации Соловьева о возможности их рассмотрения под несколько иным yглом зрения, так как это противоречит егo основополагающим принципам. Даже после ответа Соловьева на его критику («Мнимая критика») он остается непреклонным: «…цель, которую ставит г. Соловьев, есть осуществление Царствия Божьего на земле, а путь есть принудительное воздействие государственной власти. Это и есть точка зрения инквизиции, которая тоже ставила себе целью осуществление безусловного добра, спасение, и за этим обращалась к содействию государства «Здесь Чичерин довел до крайности свои обвинения в адрес Соловьева. Надо заметить, что в данном случае Чичерин проницательно указaзал на один из действительно слабых по аргументации и неустойчивых моментов мировоззрения Соловьева, а именно, на идею теократического государства, которая выдвигалась им в разное время, в разной форме и с различной cтепенью убежденности. Это, пожалуй, одна из тех идей, которые то занимают чуть ли не rлавное место в том или ином теоретическом построении Соловьева, то незаметно уходят почти что в небытие, но, при этом, никогда не выходят из поля его зрения.

1.2 Роль государства в совершенствовании человечества Надо сказать, что взгляды Соловьева на роль государства в нравственном совершенcтвовании человечества, хотя и носят утопический характер в своем конкретном выражении, все же являются попыткой раскрыть аксиологические аспекты функции государства с точки зрения нравственных понятий, что представляет вполне определенный интерес. Как пояснял позже, в предисловии ко второму изданию «Оправдания добра» Соловьев главным притязанием его нравственной философии было уcтановить внутреннюю и всестороннюю связь между истинной религией и здравой политикой. Здесь же он подчеркивает: «Вместе с тем нравственная философия решительно отказывается от всякого руководительства частными лицами чрез установление каких-нибудь внешних и безусловно определенных правил поведения. Если бы читателю показалось в каком-нибудь месте этой книги что-нибудь похожее на такую „мораль“, то пусть 0н знает, что или он не так понял, или я не так выразился» Как можно видеть, Соловьев через год после рассматриваемой здесь полемики все же учел то обстоятельство, что некоторые его идеи могут быть восприняты неадекватным, по его мнению, образом, т. е. приблизительно так, как это произошло с Чичериным. Именно поэтому он и поспешил оградить себя от таких упреков.

1.3 Национальный вопрос В одном лишь пункте Чичерин почти готов согласиться с Соловьевым: «С удовольствием отмечаем, что национальный вопрос, несмотря на некоторые довольно существенные неверности в исторических взглядах и некоторое преувеличение в выводах, разрешается г. Соловьевым правильно». Таким преувеличением Чичерин полагает требование Соловьева любить чужие народности как свою собственную. Соловьев в «Оправдании добра» выступил в качестве критика национализма и ложного патриотизма. Его понимание соотношения общечеловеческого и национального вполне выражено в следующих словах: «История всех народов — древних и новых, имевших прямое влияние на судьбы человечества, говорит нам одно и то же. Все они в эпохи своего расцвета и величия полагали свое значение, утверждали свою народность не в ней самой, отмечено взятой, а в чем-то всеобщем, сверхнародном, во что они верили, чему служили и что осуществляли в своем творчестве, — национальном по источнику и способам выражения, но вполне универсальном по содержанию или предметным результатам. Народы… живут не для себя только, а для всех. Соловьев противопоставил национализму и ложному патриотизму космополитизм, под которым он понимал требование безусловного применения нравственного закона без всякого отношения к национальным различиям. Такая трактовка национального вопроса вполне соответствовала его идее будущего всеединства человечества. Конечно, Чичерин прав, указывая на факт требования любви к другим нациям как к своей собственной, как не соответствующий действитeльности. Но, с другой стороны, ведь Соловьев только лишь указывает на него как на необходимый, с его точки зрения, нравственный принцип, это не констатация настоящего положения вещей. В данном случае Соловьев смотрит на национальный вопрос как бы из будущего, из того идеального будущего, которое представляется ему единственно возможным для человеческого общества.

1.4 Мистицизм Как уже указывалось выше, для Чичерина грандиозная утопическая философско-историческая конструкция Соловьева представлялась в целом как нечто мистическое, вызванное субъективной фантазией, свойственное только пламенному воображению г. Соловьева. То же самое он говорит и по поводу исходных положений его нравственной философии: «Высокие стремления г. Соловьева к осуществлению безусловного добра похожи на занятия людей, которые ставят себе задачею устройство perpetuum mobile, долженствующем излить на человеческий род неисчислимые блага» Все это Чичерин считает полной мистикой (здесь, кстати, можно вспомнить более раннюю работу Соловьева «Критика отвлеченных начал», по поводу которой Чичерин написал «Мистицизм в науке» (1880 г.), но тогда Соловьев не отвечал). Резюмируя свое мнение по этому вопросу, Чичерин полагает: «г. Соловьев ощущает в себе Божество и считает слепорожденными всех, кто не ощущает его так же, как он. Против этого бессильны всякие рассуждения» Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать это положение. Действительно, основные постулаты Соловьева произвольно выбраны, а его философско-историческая концепция в целом крайне утопична и, более того, фантастична. Здесь мы уже переходим в область веры, и Соловьев сам это прекрасно осознавал. В его книге мы найдем такие примечательные слова: «Только Богочеловечество, или церковь, основанная на внутреннем единстве и всестороннем сочетании явной и тайной жизни в порядке Царства Божия, только церковь, утверждающая существенное совершенство духа и обещающая воскрешение плоти, oткрывает человеку область положительного осуществления его свободы, или действительного удовлетворения его воли. Верить в это, или не верить — не зависит oт философскогого рассуждения». Оставим и мы вопросы веры, так как разбираемая здесь дискуссия представляет свой главный интерес в попытках решения именно теоретических проблем и перейдем к проблеме соотношения права и нравственности, которая уже была затронута несколько выше.

1.5 Право и нравственность — различные понятия Итак, с одной стороны, Соловьев пытается найти то общее, что связывает между собою право и нравственность, с другой, Чичерин доказывает разнонаправленность этих понятий. Здесь, казалось бы, возникла парадоксальная ситуация: Чичерин, которого общепризнанно считают главой государственной школы в русской историографии, отвергает попытки своего оппонента поставить вопрос о нравственном влиянии мер государcтвенного воздействия,. но никакого парадокса здесь нет.

Чичерин считает, что кроме нравственного закона, существyют другие законы, и нравственность (для своего осуществления) должна с ними сообразовываться. Он прямо говорит: «из того, что нравственный закон для своего осуществления в мире нуждается в общественной среде, вовсе не следует, что-то, что нужно для поддержания этой среды, составляет требование нравственного закона.» Другими словами, государство развивается по своим собственным законам и представляет собой внешнюю сторону исторической жизни", нравственные же вопросы относятся к сфере метафизической и являются внутренней стороной человеческой жизни.' Насколько Чичерин не может себе даже вообразить какую-либо общность между правом и нравственностью, насколько он не может представить себе, -что какое бы то ни было право может в какой-то степени содействовать улучшению нравственности (а такие интенции присутствуют в концепции Соловьева. хотя и не явно) говорит следующая его сентенция: «В пределах, установленных законом, человек может пользоваться своим правом, а как — юридического закона не касается. Мало того: юридический закон не только дозволяет, но сам помогает ему совершать безнравственные действия». Именно здесь наиболее рельефно видно разное миросозерцание двух спорящих сторон.

В самом начале своей брошюры «Право и нравственность» Соловьев пишет: «Как безусловный отрицатель всех юридических элементов жизни высказывается знаменитейший русский писатель. граф Л. Н. Толстой, а неизменным защитником права, как абсолютного, себе довлеющего начала, остается самый многосторонне образованный и систематический ум между современными русскими, а может быть и европейскими учеными, Б.Н. Чичерин». Чичерин, в какой-то мере, признает такое разделение, но, в свою очередь, указывая на то, что Соловьев пытается занять промeжyточную позицию (что, в общем, соответствует истине), заключает: «Во всяком случае, то крайнее положение, которое занимает гр. Толстой, несравненно крепче того, которое хочет занять г. Соловьев». Ошибкой Толстого он считает непризнание им ничего, кроме нравственности, заблуждением же Соловьева он считает попытку подчинить нравственности все.

1.5.1 Право и нравственность — тождественные понятия Остановимся подробнее на понимании соотношении права и нравственности у Соловьева. Взаимное отношение между нравственной областью и правовой Соловьев считает одним из коренных вопросов практической философии. «это есть, — пишет он, — в сущности вопрос о связи между идеальным нравственным сознанием и действительною жизнью; от положительного понимания этой связи зависит жизненность и плодотворность самого нравственного сознания». Соловьев отнюдь не считает, что сферы права и нравственности совпадают между собой, что можно смешивать этические и юридические понятия, но между этими двумя сферами существует тесное внутреннее отношение.

2. Право и его основные черты

2.1 Определение права Соловьева Переходя к определению права, Соловьев указывает на три его основные черты. Первая черта — это то, что право представляет собой низший предел или определенный минимум нравственности. Вторая — это требование реализации этого минимума, или, другими словами, осуществление определенного минимального добра. Третья — внешнее осуществление определенного законом порядка допускает прямое или косвенное принуждение. Окончательная дефиниция права в этом случае выглядит так: «…право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла. Но здесь сразу бросается в глаза ужасное, отталкивающее (по крайней мере, для всякого свободомыслящего человека) слово «принуждение». Естественно, что такое же действие оно произвело и на Чичерина. Но попробуем разобраться: о каком конкретно принуждении здесь идет речь? Выше мы уже касались этого вопроса, так что остается еще, раз повторить. что Соловьев говорит здесь о внешнем принуждении, он специально делает оговорку, что требование нравственного совершенствования, как внутреннего состояния, предполагает свободное или добровольное исполнение, принуждение здесь (и физическое, и психологическое) и нежелательно, и невозможно; принуждение допускается лишь при внешнем осуществлении законодательных мер. Таким образом, Соловьев не отрицает свободы человеческой воли, он ставит принуждение как ограничение для абсолютно свободных поступков, внешних действий человека, живущего в определенном обществе. Он не призывает ограничивать свободу человеческой мысли (мало того, он считает это вообще невозможным), принудительная функция проявляется лишь в непосредственном внешнем контакте личности и общества. Как можно видеть, в этом случае отталкивающий образ принудительных мер принимает несколько иной вид.

В брошюре «Право и нравственность» Соловьев определяет право и как свободу, обусловленную равенством, то есть, он пытается связать индивидуалистическое начало свободы с общественным началом равенства; их синтез и есть, по его мнению, право. Два интереса — индивидуальной свободы и общественного благосостояния для Соловьева представляются противоположными только для отвлеченной мысли, но в действительности они сходятся между собой. Право же рождается из их встречи. Отсюда появляется новая дефиниция: «право есть исторически-подвижное определение принудительного равновесия между двумя нравственными интересами: формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравственным интересом общего блага.» Соловьев хочет подчеркнуть этим, что принудительная функция права, негативная в своем отношении к абсолютной свободе, направлена лишь на ограничение зла, существующего в действительном мире.

Недаром он пишет: «Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царствие Божие, но только в том, чтобы он со временем не превратился в aд» .

2.2 Теория воздаяния и смертная казнь право нравственность соловьев чичерин

2.2.1 Позиция Соловьева Рассматривая в «Оправдании добра» Вопросы уголовного права, Соловьев подвергает критике так называемую теорию воздаяния: «Угoловно-прав0вая теория безусловной вины и равномерного возмездия при всех своих утонченностях выросла на почве самых ребяческих представлений и есть только трансформация первобытного взгляда». С этих позиций он выступал непримиримым критиком практики применения смертной казни. Здесь, к сожалению, невозможно более подробно коснуться этого интересного вопроса, рассмотрим хотя бы в общем виде аргументацию Соловьева. Но, в том, что касается рассматриваемой темы, можно отметить один очень интересный теоретический вывод, который делает Соловьев на основе конкретного анализа правовых норм в их соотношении с нормами нравственности: «…если какой-нибудь положительный закон находится в принципиальном противоречии с сознанием добра, то мы можем быть заранее уверены, что 0н не отвечает и существенным требованиям нрава, и правовой интерес относительно таких законов может состоять никак не в их сохранении, а только в их правовой отмене». К числу таких законодательных мер, которые противоречат нравственному сознанию и нуждаются в отмене, соловьев относит практику применения смертной казни.

В этих мыслях, хотя и смутно, но угадывается та интенция сознания Соловьева, на которую выше уже было указано. А именно, его стремление найти в праве и его нормах не только надежный заслон против существующего в мире зла, но и попытаться найти в праве союзника, может быть, и не прямого, а косвенного, но все же союзника в целях осуществления великой задачи нравственного совершенствования человечества. То есть, Соловьев хотел бы, чтобы право несло на себе не только негативные, ограничительные функции, но и выполняло бы хоть в какой-то мере и функции позитивные. Но, надо признать, что эти идеи остаются у Соловьева только в области желаний. Прямо он об этом не говорит, да и не может: окружающий его реальный мир не дает никаких фактов в подтверждение подобных суждений.

Возвращаясь же к вышеприведенной цитате, уместно заметить, что в данном случае намечается попытка на практике связать понятия права и нравственности.

2.2.2 Позиция Чичерина Чичерин воспринял уголовно-правовые изыскания Соловьева как «печальное явление». Его мнение по поводу теории возмездия полярно противоположно: «Вопреки презрительным отзывам г. Соловьева, осмеливаемся думать, что теория воздаяния в уголовном праве есть единственная, опирающаяся на глубочайшие основы Человеческого разума и человеческой совести, а потому представляющая в себе полноту истины.» Оставим оценку этих сугубо профессиональных вопросов историкам правоведения. В связи же с рассматриваемым вопросом любопытно то, которое дает Чичерин факту отрицания в новейшее время теории воздаяния. Он полагает, что это происходит из-за того, что вместе с отрицанием метафизики, а с ней и всей философии, поколеблены и философские основания права. Справедливость оттесняется в область метафизики, право стало сводиться к интересу, а нравственность к пользе. Он прямо связывает эти процессы с «успехами в новейшее время материализма и позитивизма». Довольно оригинальное объяснение. Что же касается самой сути этого вопроса, то заметим, что сам факт возможности, а иногда и необходимости, подхода с нравственных позиций к правовым действиям и правовым нормам, представляется отнюдь не предосудительным. Во всяком случае, история человеческой мысли говорит о том, что нравственная оценка правовых действий и норм всегда в той или иной мере занимала человеческие умы, это можно наблюдать и в настоящем, и, с достаточной долей уверенности, можно утверждать, что она будет существовать до тех пор, пока существует само право.

2.3 Определение права Чичерина Подвергая критике понимание права Соловьевым, Чичерин утверждает: «г. Соловьев, по-видимому, не подозревает того, что можно найти во всех учебниках, а именно, что термин право принимается в двояком смысле: субъективном и объективном». Разъясняя это положение, Чичерин показывает, что субъективное право есть всегда чье-то, а право в объективном смысле представляет собой общую норму, которой определяются права лиц. Здесь следует заметить, что Соловьев понимал право как обязательно чье-нибудь, то есть в объективном смысле. Чичерин по этому поводу отмечает: «Не различая значения терминов, он (Соловьев) и в законе ищет субъект права». Вообще говоря, в области юридических вопросов позиция Чичерина выглядит значительно предпочтительнее, но это и не удивительно.

Другое дело, вопрос о принципиальном подходе к соотношению понятий права и нравственности. Чичерин замечает, что область права действительно ближе всех остальных областей человеческой деятельности стоит к нравственности. Происходит это от того, что оба эти начала происходят из одного источника, а именно, из природы человека как разумно-свободного существа. Поэтому и начала справедливости относится одинаково и к праву, и к нравственности. Но дело в том, отмечает Чичерин, что право и нравственность управляют двумя разными сферами свободы: первое — внешними отношениями свободы одного лица к свободе других, второе — внутренними побуждениями человека, определяемыми совестью. Отсюда окончательный вывод Чичерина: «Таким образом, право может быть определено как свобода, определенная законом. Свобода, которою в пределах закона пользуется человек, есть право в субъективном смысле; закон, определяющий эту свободу, есть право в объективном смысле. Во всяком случае, основное понятие тут — свобода. И на основе этого Чичерин считает, что мало того, чтобы философски определить отношения права и нравственности (Задача Соловьева), необходимо возвыситься до понятия свободы, показать ее источник, исследовать различные области ее приложения. Другими словами, Чичерин предлагает решить чисто метафизическую задачу.

3. Итоги и выводы Итак, мы имели возможность ознакомиться с некоторыми общими положениями двух русских мыслителей по ряду важных теоретических проблем, и с более частным контраргументами, высказанными в ходе дискуссии. Совершенно очевидно, что этим далеко не исчерпывается вся фактическая сторона их спора. Но все же можно подвести некоторые итоги и сделать несколько выводов.

3.1 Классический подход Чичерина Позиция Чичерина в этой полемике представлена как выражение традиционного, классического идеалистического подхода к философской проблематике. Его понимание частных вопросов полностью подчинено основным идейно-теоретическим понятиям, которые сложились в его сознании и приняли систематическую форму. Положительная сторона такой позиции состоит в строгой логике опровержений и доказательств. И в этом смысле многие соображения, высказанные Чичериным в споре с Соловьевым, заслуживают самого пристального внимания. Но, с другой стороны, для того, чтобы полностью встать на его сторону, принять всю его аргументацию, необходимо всецело разделять его теоретический подход к решению философских вопросов, пронизанных духом его философской системы. А это вряд ли было возможно и конце XIX в. Его философскую систему уже в то время можно было подвергнуть разрушительной критике, так как она покоилась на идеалах, выработанных философской мыслью предшествующего периода.

3.2 Оценка критики Чичериным Соловьева Нельзя не отметить в позитивном смысле, те критические высказывания Чичерина, в которых он показал всю утопичность (особенно философско-исторических) положений нравственной философии Соловьева. Но при этом оставим на его совести обвинения Соловьева в мистике. Видимо, с точки зрении его философской доктрины многие аспекты философского осмысления мира Соловьевым действительно представлялись мистическими, и, исходя из такой позиции, он был, вероятно, прав. Но, объективно рассуждая, такое понимание философии Соловьева является, по меньшей мере, преувеличенным, если искаженным. Утопизм и фантастичность, несомненно, присутствуют в философских построениях Соловьева, но делать на этой основе вывод о мистицизме русского мыслителя — в этом можно и даже должно усомниться. По крайней мере, философско-историческая концепция Соловьева представляется грандиозным мифом, но отнюдь не мистическими видениями.

3.2.1 Новаторский подход Соловьева Касаясь же позиции Соловьева. и памятуя обо всех тех негативных аспектах его доктрины, о которых уже приходилось говорить выше, нельзя не отметить его неординарного, даже новаторского подхода к решению многих сложных и спорных философских вопросов, его попыток под новым углом зрения осветить вечные проблемы человеческого существования.

3.2.2 Отношение Соловьева к критике Чичерина Здесь, видимо, необходимо обратиться к небольшому отрывку из «Мнимой критики» Соловьева, в котором он в сжатой форме поясняет свое принципиальное отношение к критике Чичерина: «Чичерин представляется мне самым многосторонне образованным и многознающим из всех русских, а может быть, и европейских ученых настоящего времени. Это преимущество при уме догматического склада, не столько пытливым и размышляющем, сколько систематизирующем и распределяющем, так сказать, распорядительным, при характере решительном и самоуверенном, имело неизбежным последствием постепенное атрофирование критической способности. Я говорю про уменье сомневаться в своих мыслях и понимать чужие. Когда мысленный кругозор со всех сторон резко очерчен, постановлены определенные и окончательные решения по всем делам, когда на всякий вопрос есть под рукой готовый ответ в виде заранее определенной и, так сказать замороженной формулы, то как возможна серьезная критика, какой может быть интерес входить в круг чужих заранее осужденных мыслей, вникать в их внутреннюю связь и относительное значение?»

Буквально опираясь на эти мысли Соловьева, Э. Рaдлов, оценивая значение Чичерина в истории философии, отмечал догматичность его мышления, считал, что цельность и законченность мировоззрения Чичерина делает его философский анализ мало полезным. Eгo вывод: «Критика Чичерина не есть имманентная критика, вытекающая из рассматриваемого им учения, а чисто внешняя, прилагающая к новым маниям заранее заготовленные категории»

Понять несколько преувеличенное болезненное отношение Соловьева к критике Чичерина вполне возможно: он, уловив некоторые действительно присущие Чичерину черты, гипертрофировал их и поставил это ему в вину. Но понять Радлова, который возвел эти мотивы в принципиальную оценку всего творчества Чичерина, вряд ли возможно, во всяком случае, представить Чичерина только лишь как догматика и систематизатора — значит в значительной мере упрощать и искажать его истинное место в истории русской философской мысли. Что же касается вышеприведенной реакции Соловьева на критику Чичерина, то в ней содержатся, несомненно справедливые ноты.

Это, В первую очередь, касается указаний Соловьева, что у его контрагента нет «переливов мышления», нет «живого движения идей», у него нельзя найти никаких оттенков суждений, никаких степеней одобрения или порицания. Здесь Соловьев объективен: для Чичерина не важны нюансы мысли, он не привык разбираться в их оттенках, для него важно другое: а именно, самое существенное и главное, и если оно не соответствует его пониманию, то оно должно быть отвергнуто. Здесь сказывается его генерализованный взгляд на те или иные идеи. Тем самым он как бы отказывается признать тот факт, что эти «оттенки», «переливы», «нюансы» могут играть не только вспомогательную роль в филиации идей, что иногда они оказываются не только у истоков тех или иных отдельных догадок и гипотез, но и сами в некоторых случаях становятся основой программных положений. В принципе, это, конечно, вопрос спорный, но хотелось бы подчеркнуть, что полное отрицание такой возможности чрезвычайно ограничивает творческие потенции философского мышления.

Но как бы ни оценивалась критика Чичериным Соловьева, факт остается фактом: эта дискуссии явилась действительно событием в истории русской философии конца XIX в.