Концепция гуманизации экономического развития: становление и эволюция

Контрольная работа

Концепция гуманизации экономического развития: становление и эволюция

1. Эволюция теоретических представлений о гуманизации экономического развития в экономической теории

2. Содержание дискуссии по вопросу исходной категории политической экономии социализма Литература

1. Эволюция теоретических представлений о гуманизации экономического развития в экономической теории

Становление концепции гуманизации экономического развития непосредственно связано с эволюцией теоретических представлений о месте и роли человека в системе общественного производства.

В конце XIX — начале ХХ веков логика развития производства вызвала необходимость в экономической теории и производственной практике обратить особое внимание на глубокие резервы, заложенные в творческом потенциале человеческой природы.

Первые попытки определить роль человека в экономическом развитии обнаруживается еще у классиков экономической теории. В пределах своего теоретического кругозора А. Смит и его последователи считали человека не только источником, но и частью общественного богатства. Рассмотрение человека в качестве цели общественного производства можно найти в трудах представителей и других школ. Косвенное отражение это нашло, например, в принципе рационального поведения человека в рыночной экономике в неоклассической теории, в концепции экономического человека. Даже в рамках этой теории, основанной на методологии индивидуализма, обнаруживаются проблески мыслей о связи накопления богатства с развитием человека. Так, один из её основоположников А. Маршалл, писал: «Производство богатства — это лишь средство поддержания жизни человека, удовлетворения его потребностей и развития его сил — физических, умственных и нравственных. Но сам человек — главное средство производства этого богатства, и он служит конечной целью богатства…». 41, с.246] Однако, данное высказывание лишь фрагментарный тезис в общей концепции «экономического человека», не раскрывающий её суть, а, скорее всего отрицающий её.

Концепция «экономического человека» занимает особое место в проблеме гуманизации экономического развития, поэтому рассмотрим её более конкретно. Обстоятельно, на наш взгляд, модель экономического человека, которая сложилась на протяжении почти двухвековой эволюции западной экономической науки, рассмотрена в монографии В. С. Автономова «Модель человека в экономической науке». Суть её состоит в следующем:

1. Экономический человек осуществляет своё поведение в условиях ограниченности ресурсов, поэтому он вынужден делать выбор, поскольку не может одновременно удовлетворить все свои потребности.

2. В своём выборе экономический человек руководствуется предпочтениями и ограничениями, которые характеризуют соответственно его субъективные потребности и объективные возможности. При этом существенным моментом является то, что действия индивида основываются на его собственных предпочтениях, и не учитывают принятые в обществе нормы, традиции, а так же предпочтения других индивидов. И в силу обособленности экономических субъектов, их интересов, взаимодействие между ними выступает в форме обмена, как обособленной сферы воспроизводственного процесса.

3. Экономический человек обладает способностью оценивать возможные для него варианты выбора с позиции наибольшего соответствия их результатов его предпочтениям, т. е. с точки зрения максимизации его целевой функции (полезности). Главная характеристика экономического человека, подчёркивает В. С. Автономов, заключается в максимизации целевой функции[42,с.10−12].

С учётом вышеизложенного возникает вопрос: какое место занимает концепция экономического человека в осмыслении проблемы гуманизации экономического развития? Прежде всего, следует отметить, как правильно пишет В. С. Автономов, что рациональность экономического человека тесно связана с принципом методологического индивидуализма экономической теории, в соответствии с которым экономические процессы и явления объясняются как результат деятельности преследующих свои частные цели обособленных индивидов[42,с.15]. В характеристике целевой функции экономического человека содержится главный ответ на поставленный вопрос. Эта функция в условиях ограниченности ресурсов выражает способ удержания человека в жёстких границах необходимости борьбы с природой, при котором, как уже отмечалось, сама борьба за существование остаётся в качестве мотива, определяющего поведение человека. Максимизация полезности означает, что господствующим мотивом человека является материальный интерес. Конечно, сам по себе принцип рационального поведения, играющий важнейшую роль в методологии экономической теории, выражающий максимизацию целевой функции при оптимальном использовании средств к жизни, не противоречит принципу гуманизма. Высшая форма рационального поведения — это поведение, основанное на знании. Однако, применение этого знания зависит от экономического интереса и может нанести ущерб другим индивидам. Поэтому всё дело не в самом принципе рациональности, а в способе и условиях его реализации. В условиях объективной ограниченности средств к жизни реализация принципа рационального поведения при неравенстве индивидуальных сил неизбежно порождает его собственную противоположность: чрезмерную максимизацию полезности для меньшинства и минимизацию полезности для большинства, бесполезность самой человеческой жизни. Степень ограниченности средств к жизни определяется уровнем развития производительных сил. Способ же реализации принципа рациональности с учётом этого зависит от сложившихся производственных отношений, способа присвоения экономических благ, т. е. от характера трудовых отношений, отношений собственности и т. д. Всё это и определяет, в конечном счёте, многоликую галерею экономических персонажей, среди которых максимизирует полезность наиболее сильный. Реализация принципа максимизации полезности в условиях ограниченности средств к жизни связана с жестокой борьбой за существование, с конкуренцией, которая в конечном итоге, приводит к монополии, войнам, истощению природных ресурсов, к обострению социальных проблем, т. е. к тем «провалам рынка», которые обстоятельно раскрыты современной экономической теорией.

Таким образом, экономический человек в современной западной экономической науке — это обобщённый образ отчуждённого, дегуманизированного человека, отражение в зеркале капиталистической рыночной системы его собственно системного качества. Он в высшей степени выражает философию грубого экономического материализма западной экономической науки, в котором почему-то до сих пор обвиняют К. Маркса. Хотя на самом деле всё обстоит в точности до «наоборот». Маркс как раз и отрицал «экономический материализм», системно, теоретически изобразив это отрицание на диалектической основе в «Капитале» и обосновав необходимость перехода к подлинно гуманистическому типу экономического развития.

Нерасшифрованный образ экономического человека сам по себе, оторванный от представлений о самом обществе, не даёт возможность осмыслить реальный и многоликий социально-экономический статус человека, объяснить не только различие, но и антагонизм экономических интересов людей. Делая акцент на максимизации полезности, степени удовлетворения потребности модель экономического человека фактически игнорирует вторую сторону сущностных сил человека — развитие его способностей. С этой точки зрения модель экономического человека в осмыслении гуманизации экономического развития малопродуктивна.

Гуманизация экономического развития предполагает такой уровень производительных сил, при котором снимается проблема ограниченности средств к жизни и создаются предпосылки того, когда принцип рациональности в поведении человека приобретает действительно человеческое содержание в форме высокой культуры производства и потребления, т. е. совпадает с принципом гуманизма. Принцип рационализма, осуществление которого максимизирует полезность для всех вместе взятых и является условием их свободного развития и есть высший принцип гуманизма. Но это уже не утилитарный индивидуалистический рационализм, а рационализм, обогащённый ценностным содержанием, осмысление которого возможно на базе методологического коллективизма. Такое осмысление связано с социологической проблематикой человека и общества, которой, как известно, в экономической науке впервые стала заниматься немецкая историческая школа.

Что же касается социологической науки, то с момента её зарождения в конце ХIХ века она пошла своим обособленным путём в определении мотивов поведения человека, выделив понятие «социологический человек». Один из основателей социологии как самостоятельной науки Э. Дюркгейм отметил в человеке борьбу социального и индивидуального начал, причем первое из них является господствующим над вторым в детерминации сознания и поведения человека[43,с.542−543]. Модель социологического человека в социологии Э. Дюркгейма это модель исполнителя социальной роли под воздействием общества, который воплощает в себе требования общества, и ориентируется на его ценности и нормы.

Длительное время экономическая теория и социология существуют как обособленные науки, между которыми сложилось разделение «территорий» в исследовании, основанном на различиях в применяемых моделях человека. Против такого обособления выступил крупнейший представитель социологической науки М. Вебер, который, не отрицая за экономической теорией права на самостоятельное существование, призвал к созданию «социальной экономии», которая «охватывает всю совокупность культурных процессов"[44,с.361].

В рамках же экономической теории, как известно, более решительный шаг в сторону истинного человека был сделан в теории и методологии институализма (Т. Веблен, Дж. Коммонс, и их последователи), для которого характерно критическое отношение к модели «экономического человека» и стремление заменить её более широкой интерпретацией, основанной на междисциплинарном подходе, а так же убеждение в необходимости поворота экономической теории к социальным теориям. Как известно, Т. Веблен, опираясь на новые идеи в физиологии и психологии, пытался сконструировать альтернативу утилитаристкой модели «гедониста оптимизатора», предложив концепцию человеческого поведения под воздействием «инстинктов». Главными из них он считал родительский инстинкт, мастерства, праздного любопытства, стяжательства, завистливого сравнения и привычки. Определяя в качестве движущей силы общественного развития институты, под которыми представители этой теории понимали или социальные явления (семья, государство, монополии, профсоюзы и т. п.), или проявление общественной психологии, мотивы поведения и способ мышления, а также правовые, этические и другие проявления, институционализм, по сути дела, впервые в западной экономической науке обнаружил более широкий, а именно аксиологический (ценностный) подход к пониманию социально-экономических процессов. Это подход в рамках западной экономической теории можно рассматривать как первую ступеньку к концепции гуманизации экономического развития.

Конечно, в основе методологии Т. Веблена лежит ошибочное применение дарвинизма к экономической науке. В своей работе «Теория праздного класса» он писал: «Жизнь человека в обществе, точно так же как жизнь других видов, есть борьба за существование и, следовательно, представляет собой процесс отбора и приспособления. Эволюция общественной структуры есть процесс естественного отбора институтов"[45,с.188]. В этом его высказывании явно просматривается отождествление общественных закономерностей с биологическими. Тем не менее его социологическая концепция по сути дела провозглашает в явном или не явном виде выход за пределы такого экономического порядка, который построен на модели «экономического человека». И при всём критическом отношении к методологии институционализма нельзя не отметить тот парадоксальный факт, что наша бывшая социалистическая школа не обнаружила это главное достоинство теории институционализма, обвинив её сторонников в том, что они стоят на идеалистических позициях, изучая нравы, обычаи, привычки, инстинкты, не признают действия объективных экономических законов и анализируют не развитие производительных сил и производственных отношений, а эволюцию общественной психологии, что является якобы упразднением политической экономии[46,с.374]. Не увидев в теории институционализма «рациональное зерно», представители политической экономии социализма сами фактически оказались в плену «экономического материализма», приверженцами «экономического человека». Поскольку именно в ценностных аспектах поведения человека обнаруживается его наиболее глубокая сущность, его тождество с обществом.

Вместе с тем, на протяжении длительного времени индустриального развития общества, экономическая наука в целом находилась всё же под влиянием процессов, происходящих в области материального производства. Отражением объективной тенденции изменения места и роли человека в общественном производстве явилась теория «человеческого капитала» в экономических концепциях зарубежных ученых. Оценки перемен в капиталистическом производстве в этих концепциях, представляют значительный теоретический интерес, поскольку они рассматривают эти перемены под углом зрения социального процесса, его человеческого измерения. В этих концепциях просматриваются черты новой модели развития экономики, эволюция взглядов исследователей на роль человека в производстве.

Одним из первых на исследование резервов, заложенных в человеческом факторе в сфере материального производства, обратил внимание американский инженер Ф. Тейлор, создавший систему «научного управления». В этой системе экономический человек предстаёт уже не в абстрактной форме, связанной с максимизацией полезности, вообще, а как человек вполне конкретный — как наёмный работник. Поэтому главными элементами этой системы являлись профотбор рабочих кадров, система заработной платы, направленная на повышение производительности труда, нормирование и управление производственных процессов, конструирование рабочих мест, чередование элементов труда и отдыха на протяжении рабочего дня. Эти инструменты, по мнению сторонников концепции «научного управления», призваны заставить работника трудиться производительнее.

Однако, модель «экономического человека», сформулированная Тейлором, к концу 30-х годов обнаружила свои пределы в дальнейшем развитии общественного производства. Материальная заинтересованность и чисто экономические стимулы перестали оцениваться учеными и практиками в качестве единственных движущих факторов работающих. Именно в этот период времени появляются оппозиционные тейлоризму исследования, которые подчеркивают необходимость по-новому рассматривать мотивацию человека к труду. В них прослеживалась идея о признании важности в мотивации работников не только материальных потребностей, но и социальных, поскольку необходимо учитывать не только способность человека к труду, а подходить к человеку как к целостной личности с учётом совершенствования и использования ее физических и интеллектуальных способностей. Такой подход к человеческому фактору производства был связан с массовым интересом к теории «человеческих отношений» в промышленности. Главные идеи этой концепции были разработаны группой американских ученых под руководством Э. Майо[47]. В центре внимания стала проблема человеческого фактора производства путём мобилизации умственных способностей и личностных возможностей на повышение производительности труда рабочих промышленности, на преодоление отчуждения на производстве с целью пробуждения сознательных стимулов повышения эффективности производства.

В то же время представители социально-технического подхода начинают анализировать взаимосвязи между человеком и особенностями техники, технологии, вопросы организации труда. Научный анализ резервов человеческого фактора производства позволил западным ученым определить основные моменты этой новой концепции, направленной на активизацию фактора человека в сфере материального производства. Их суть такова: использование на рабочих местах не только материальных, но и морально-психологических стимулов; увеличение производительности труда; воспитание и утверждение добросовестного, ответственного и творческого отношения к труду, выполняемым операциям и функциям; развитие и совершенствование коллективных форм организации труда; введение новых, более прогрессивных форм оплаты труда. Следует отметить, что все эти положения организации труда выдавались сторонниками человеческих отношений за мероприятия гуманизации труда, но, несмотря на вполне новые формулировки принципов организации труда, она в определенной степени сохраняет принципы системы Э. Майо и направлена на максимально эффективное использование живого труда, т. е. физических и интеллектуальных потенций человека сферы производства[48].

Однако, теория «человеческих отношений» в 70-х годах ХХ века стала терять свою привлекательность как средство активизации человеческого фактора производства и преодоления отчуждения рабочих на производстве. Возникла необходимость в более глубоком осмыслении проблем активации и развития человеческого фактора. В результате во второй половине ХХ века появилась теория «человеческого капитала», одним из авторов которой стал американский ученый Т.Шульц. В поисках истоков роста производительности труда он выделил в самостоятельный фактор некоторый параметр, который сначала получил название «остаточный фактор», отождествлённый впоследствии со способностями человека к труду. И, по его мнению, «неквалифицированные рабочие стали капиталистами в том смысле, что приобрели много знаний и навыков, которые имеют экономическую ценность"[49,с.10]. Известно, что теория «человеческого капитала» возникла и развивалась в рамках неоклассической теории, и в понятие «капитал» в этом случае вкладывается смысл, соответствующий духу её методологии. В связи с этим уместно привести слова К. Маркса, который, критикуя теории, отождествляющие рабочую силу и капитал, заработную плату и процент, писал: «К сожалению, имеется два обстоятельства неприятным образом опрокидывающих это безмозглое представление: во-первых, рабочий должен работать, чтобы получать эти проценты и, во-вторых, он не может обратить в звонкую монету капитальную стоимость своей рабочей силы путём её передачи другому"[4,т.25,ч.2,с.8]. Поэтому сравнивать представления о капитале неоклассиков и теорию капитала К. Маркса — это всё равно, что сравнивать теорию трёх китов (трёх факторов, на которых держится плоская Земля) с научной теорией о строении Вселенной. Тем не менее, концепцию «человеческого капитала» можно рассматривать как «социальный прогресс» в области неоклассической теории, как очередную ступеньку в её эволюции в направлении осмысления гуманистических тенденций в экономическом развитии. В этом смысле она сближается с институционализмом с той лишь разницей, что в отличие от него, объясняющего экономические процессы социальными факторами, анализирует социальные явления с помощью экономических и экономико-математических категорий и инструментов.

Последователи Т. Шульца, такие как Пол Рошер, Роберт Лукас, Гэрри Беккер, Л. Хансен и др., развили концепцию человеческого капитала, под которым стала пониматься совокупность знаний и квалификации, выполняющая двойственную функцию средств производства предмета длительного пользования. Она была нацелена на изучение воздействия человеческого капитала на темпы роста стран в долгосрочном плане. За исследования в этой области Г. Беккер был удостоен Нобелевской премии по экономике за 1992 год[50]. Теория «человеческого капитала» отражает новые реальности изменения системного качества западной экономики и позволяет определить важным источником экономического роста знания и компетенцию, изменить традиционные представления о роли образования, науки, здравоохранения как непроизводительных сфер. Понятие «человеческий капитал» отражает переориентацию экономической науки с проблем использования трудовых ресурсов, их занятости на проблемы создания качественно новой рабочей силы в условиях НТР, связанной с повышением требований к уровню образовательной и профессиональной подготовки работника. Поэтому, как уже отмечалось, теория «человеческого капитала» стала определённым шагом в отражении социогуманизации экономики, общей тенденции повышения роли образования, здравоохранения, культуры и других отраслей социальной сферы.

Недостатком рассматриваемых выше направлений исследования человеческого фактора была их ограниченность пределами производственного процесса. За рамками анализа оставались вопросы формирования человеческого фактора, его роли в преобразовании социальной среды, изменения самой экономической системы. Но реалии социально-экономического развития вызвали необходимость преодоления этих рамок, выхода на более высокую траекторию полёта теоретической мысли. В связи с этим современные экономические исследования западных ученых сосредоточены и на проблеме человека в системе экономических отношений, связанной со взаимодействием человека со средой обитания. Исходя из гуманистических соображений, западные учёные делают попытки прогнозировать будущее развитие человека. Так, например, члены так называемого «Римского клуба» Д. Х. Медоуз, Д. П. Медоуз, И. Рандерси и В. В. Беренс в своей книге «Пределы роста» (1972) утверждают, что если развитие общества будет происходить в соответствии с современными тенденциями, то в ближайшем будущем человечество ожидает экологическая катастрофа в результате истощения природных ресурсов, загрязнения окружающей среды при одновременном возрастании народонаселения. Предотвратить надвигающуюся катастрофу, по их мнению, можно в государстве «всеобщего равновесия» путём принудительного регулирования роста населения, ограничением объёма производства и т. п. Такое обобщение вплотную подводит к выводу о необходимости рассмотрения человека в неразрывной связи с обществом в целом, с его системным качеством.

В связи с этим характерной чертой, определяющей направления разработок проблемы человека на современном этапе развития общества является всесторонний анализ взаимодействия человека и общества. Западная научная мысль начинает определять в качестве важного источника общественного развития культуру и идеологию, формирующие образ мысли человека, его поведение, образ жизни в целом. Разработка соответствующих показателей роли человека в социально-экономической среде прошла в своем развитии ряд этапов — от экономических, распространенных в 70-е годы, до всех без исключения аспектов развития мирового сообщества — экономических, политических, социальных, технологических, моральных, демографических и т. д. Большое значение имел и тот факт, что формирование западных концепций человека во многих аспектах было связано с идеологическим противостоянием капиталистических и социалистических стран, что в разной мере взаимно обогатило научный аппарат отечественной и зарубежной мысли в сфере знания о человеке и обществе. Во всяком случае, современная западная научная мысль постоянно в исследовании роли человека в общественном производстве активно использовала достижения социалистических стран в этой области. Обратный же процесс, к сожалению, был более медленным и менее эффективным.

Поэтому неудивительно, что новейшие западные методы активизации человеческого фактора дали более высокий результат, чем в социалистических странах. Нельзя игнорировать более высокий уровень экономического сознания, трудовой дисциплины на предприятиях капиталистических стран, что связано с совершенствованием их хозяйственных механизмов на основе активизации человеческого фактора во всем многообразии общественных отношений.

Таким образом, эволюция взглядов западной научной мысли на роль человека в общественном производстве прошла ряд этапов — от экономического человека до многостороннего представления о нём, требующего усилий всех наук, изучающих его. Такая интеграция ведёт к взаимопроникновению экономической и других общественных и гуманитарных наук, к возникновению «стыковых» отраслей знания (экономическая социология, социальная экономика, экономическая психология и др.). При этом формируются новые понятия и категории, с помощью которых описываются те или иные черты экономического поведения человека: «экономический» и «социальный» человек, «человеческие отношения», «человеческие ресурсы», «человеческий капитал», «качество жизни» и др. Иначе говоря, возникает новый синтетический категориальный аппарат, отражающий новое качественное социально-экономическое состояние общества.

В самой экономической науке можно привести множество примеров модификации экономических понятий и категорий, которая характеризует изменение системного качества экономического развития. Одним из них является пример с «конкуренцией», различные разновидности которой описывают так называемые рыночные структуры: совершенная конкуренция, монополистическая, олигополия и, наконец, монополия, являющаяся результатом развития самой конкуренции, отрицающая последнюю и характеризующая новое качественное состояние капиталистической экономики. Так и в данном случае. Становление нового социально-экономического языка науки отражает тенденцию социогуманизации экономического развития. Конечно, этот новый язык во многом носит эклектический характер, в котором «смешиваются» экономические и социальные, социальные и природные явления, общечеловеческие и частные текущие проблемы и т. д., что пока не даёт возможность изобразить социогуманизацию экономического развития в целостной логике на системной основе. Различные течения современной науки, рассматривая с приоритетной точки зрения те или иные аспекты этого процесса, по-разному характеризуют связи между его структурными составляющими. Например, сторонники принципа технологического детерминизма убеждены, что любые изменения в технике автоматически ведут к преобразованиям в социальной системе общества. Приверженцы же субъективно-психологического подхода считают, что сама техника является, в конечном итоге, результатом эволюции социальных отношений, которые, в свою очередь, обусловлены взаимодействием духовных факторов. В основе вышеупомянутого эклектизма в современном социально-экономическом исследовании лежит теоретический взгляд на человека как производственный фактор, как живое средство увеличения прибыли, обеспечения экономического роста. Корни такого подхода находятся в вопросе о форме собственности на средства производства, по поводу которого в западной экономической науке продолжает господствовать положение об уникальности частной собственности в активизации человеческого фактора. Поэтому понятия «человеческий капитал», «фактор» и т. п. несут на себе печать узкоэкономического подхода, в соответствии с которым человек является придатком производственных систем, элементом издержек производства. Между тем, целостное, интегральное осмысление проблемы человека, гуманизации экономического развития предполагает рассмотрение его в качестве приоритетной цели этого развития.

В конце 80-х годов XX века в понимании этого положения в западной экономической науке обозначился прорыв — экспертами ООН была разработана концепция человеческого развития, которая провозглашает важнейшей целью общественного прогресса развитие человека. Ориентиры общества, связанные с развитием человека, стали вытеснять мотивы, направленные только на получение прибыли. Концепция человеческого развития базируется на ряде принципов, которые обогащают понимание экономического развития и включают в себя: возможность трудиться за справедливое вознаграждение; равенство начальных возможностей для развития людей; устойчивость, понимаемая как сохранение благоприятных условий для развития следующих поколений; расширение возможностей, трактуемое в качестве проявления людьми активности в обеспечении своего развития[см.51,с.48−50]. В данной концепции подчеркивается, что развитие человека не исчерпывается ростом его материальной обеспеченности, поскольку у него есть творческие потребности. К тому же сводные показатели национального дохода не показывают, как распределяются доходы среди населения, кто получает от них наибольшую выгоду и почему это происходит. Кроме этого в системе жизненных ценностей не менее важными оказываются такие как здоровье, правовая защищённость, социальная стабильность, экономическое благополучие, доступ к образованию, социальная справедливость, свобода, участие в управлении обществом.

Концепция провозглашает, что повышение уровня производства — это только средство для достижения высшей цели — свободного развития человека. Поэтому практической задачей она объявляет обеспечение взаимосвязи между экономическим ростом и человеческим развитием. В связи с этим концепцию человеческого развития следует оценить как крупный шаг в сторону понимания гуманизации экономики.

Как правильно отмечает А. В. Золотов, появление теории, специально разрабатывающей проблему развития человека и критикующей абсолютизацию роли материального богатства, безусловно, знаменательное событие в истории экономической науки немарксистской направленности. В ней свободное развитие человека предполагает и социально-экономическое равенство членов общества, а свобода развития немыслима без совместного контроля всех членов общества за формированием условий их жизнедеятельности. Вследствие этого вполне объясним растущий интерес, в том числе в отечественной науке, к концепции человеческого развития[см.52, 14−15].

Концепция человеческого развития рассматривает развитие человека с одной стороны, как расширение человеческих возможностей путем укрепления здоровья, приобретения знаний, совершенствования профессиональных навыков, а с другой — как процесс реализации людьми приобретенных ими способностей в ходе жизнедеятельности во всех её проявлениях. В этом состоит принципиальное отличие концепции человеческого развития от концепции человеческого капитала, которая связывает человеческое развитие с формированием ресурсов для производственной деятельности. Концепция человеческого развития объединяет исследование таких важных проблем общественного развития как экономический рост, занятость, распределение материальных и духовных благ, социальная защита, равноправие, рассматривая их с точки зрения интересов человека.

Формирование возможностей во многом, по определению ПРООН, зависит от жизненных условий, которые включают в себя в той или иной стране экономические, политические, социальные, культурные и другие обстоятельства. При этом понятие возможностей подразумевает свободный доступ к ресурсам, к осуществлению самой деятельности, а так же личные способности человека, позволяющие ему осуществлять экономический и социальный выбор и пользоваться жизненными средствами. По сути дела, в концепции в общих понятиях выражена необходимость решения двух главных исторических задач: 1) снятие ограниченности жизненных средств; 2) формирование социально-экономических условий, обеспечивающих совпадение развития человека и общества. Их решение фактически предполагает становление нового системного качества экономического развития, основанного на соответствующих технологическом базисе, отношениях собственности, трудовых отношениях, демократизации общественной жизни и т. д. Интегральным и жизненно важным понятием, характеризующим степень решения этих задач человеческого развития, является свобода, обретение которой предполагает не только удовлетворение наиболее полных материальных и духовных потребностей и развития всех членов общества, но их большее влияние и контроль за формированием условий жизни. А это тесно связано с их большими властными полномочиями — экономическими, не только в форме участия в трудовой деятельности, но и в регулировании экономических процессов; социальными, посредством повышения активного участия в общественной жизни; политическими, на основе реализации права формирования систем управления на любом уровне.

В связи с этим возникает вопрос об измерении человеческого развития. При всей сложности этой проблемы в рамках данной концепции осуществлена попытка такого измерения с помощью индекса развития человеческого потенциала (ИРЧП), в основу исчисления которого положены долголетие, образованность и материальный уровень жизни. Конечно, невозможно в полной мере оценить человеческое развитие на основе данного показателя. Но он сыграл важную роль в привлечении внимания к вопросам человеческого развития. Принципиально важное положение концепции как раз и состоит в том, что развитие ею не связывается только с экономическим ростом, и, следовательно, традиционные макроэкономические показатели не характеризуют развитие во всем его многообразии. В его оценке необходимо учитывать весь комплекс жизненных условий человека, включая неэкономические параметры. По сравнению с чисто экономическими показателями индекс человеческого развития позволяет оценивать развитие более всесторонне.

В целом концепция человеческого развития базируется на следующих четырёх основных элементах:

1) Продуктивность, которая характеризует возможность людей трудится и получать адекватное денежное вознаграждение;

2) Равенство, означающее наличие для всех людей равных возможностей в развитии, безотносительно к их полу, национальности, классовой принадлежности и т. д.

3) Устойчивость, под которой понимается обеспечение справедливого распределения возможностей развития (финансовых, природных, ресурсных и т. п.) между нынешними и будущими поколениями, а так же внутри каждого поколения, без ущемления чьих-либо интересов.

4) Расширение возможностей, которое связывается с активностью людей, с участием их, как уже отмечалось, в процессе принятия управленческих решений, определяющих их жизнь[51,с.49−50].

Безусловно, данная концепция, ставящая человека в центр внимания, означает становление в рамках западной экономической науки качественно нового, более перспективного подхода к пониманию общественного прогресса. Тем не менее, её еще нельзя назвать целостной концепцией развития человека и общества. Во-первых, в ней не просматривается субстанциональная основа этого развития, которая была бы выражена в виде целевой функции. Нормализация различных составляющих ИЧР не дает возможность ответить на вопрос о том, что же, собственно говоря, измеряется, какова целевая функция этого развития. Во-вторых, в этой концепции отсутствует системный подход в исследовании общества, в ней слабо просматривается взаимосвязь человеческого развития с развитием самого общества в целом. Выдвижение в качестве главной цели социально-экономического прогресса развитие человека неразрывно связано с вопросом о новом способе общественного развития, о новом социально-экономическом устройстве общества, о его новой социально-экономической природе, которая принципиально не является капиталистической.

Между тем, создается впечатление, что авторы концепции, прямо или косвенно, предполагают, что изменение целевой ориентации капиталистического общества не изменяет его природы. Оборотной стороной медали этой позиции является отсутствие в характеристике развития человека его существенных качеств, выражающих его гуманистическую природу: мораль, совесть, справедливость и др. Поэтому, в данной концепции нет описания принципиального нового социально-экономического механизма человеческого развития, и это не случайно, поскольку принцип экономического индивидуализма в понимании человеческого развития в этой концепции остаётся преобладающим.

И все же появление Концепции человеческого развития в западной экономической науке — знаменательное событие. Она вплотную подводит эту науку к такому теоретическому рубежу, где возможен синтез ее достижений с достижениями марксистской науки, синтез теории человека и теории общества в гармоничное целое на системной и диалектической основе. Однако, как не парадоксально, но достижения политической экономии социализма, как составной части марксисткой науки, в области теории человека, а, следовательно, и гуманизации экономического развития, далеко не соответствуют историческому опыту этого общественного строя. Политическая экономия социализма долгое время не проявляла глубокого теоретического интереса в исследовании проблем человеческой личности. Во всяком случае, в этом вопросе теоретического прорыва в ней не произошло, хотя методологические и теоретические предпосылки для этого имелись. В самом деле, в политической экономии социализма впервые в экономической науке в качестве основного экономического закона было провозглашено «обеспечение полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества путём непрерывного роста и совершенствования общественного производства"[53,с.90]. В соответствии с этим утверждалось: «Высшая цель общественного производства при социализме является выражением гуманистического начала, которое не привносится в экономику извне, из сферы социальной (не экономической), духовной, а заложено, прежде всего, в самом общественно-экономическом строе коммунистической формации, в его сущности. К ней относится направленность самого производства не только на рост материального благосостояния, но и на всестороннее развитие личности. Такая направленность генетически объективно предшествует политике идеологии, всей духовной сфере"[54,с.303]. Эти приведённые положения, которые в разных вариантах «тиражировались» во многих монографиях, научных статьях, казалось бы, должны были неизбежно выдвинуть проблему человека в центр теоретических изысканий. Однако, само гуманистическое начало «как выражение высшей цели общественного производства при социализме» так и не получило глубокой теоретической проработки. Более того, анализ выше приведённой цитаты свидетельствует о том, что «гуманистическое начало», «сущность человека» и сущность «коммунистической общественной формации» — это разнопорядковые, обособленные понятия. Между тем, утверждение в качестве основного закона, цели общественного производства «обеспечение всестороннего развития всех членов общества» неизбежно предполагает понимание того, что сущность человека, как высшее гуманистическое начало, в этом случае совпадает с сущностью самого общества. В этом главная суть дела.

Парадоксальной ситуация с проблемой человека в политэкономии социализма выглядит ещё и потому, что в отечественной философской науке эта проблема была исследована глубоко. Конечно, и в экономической литературе советского периода «человек» присутствовал, но в статусе главной производительной силы, рабочей силы в нетоварной форме, трудящегося, «человеческого фактора». Но в содержании этих понятий «человек» системно не просматривался в качестве гуманистического начала нового общественного строя.

Одной из серьёзных теоретических попыток увязать человеческое и социально-экономическое развитие в указанный период является исследование, представленное монографией «Экономические основы всестороннего развития личности», в которой проанализировано осуществление специфической цели социалистического производства на различных уровнях экономической системы[21]. Достоинством этой работы является то, что всестороннее развитие личности здесь рассмотрено через призму общественной организации труда, формирования соответствующей материально-технической базы, общественной формы рабочей силы, создания необходимого и прибавочного продукта, системы потребностей, личного потребления, свободного времени, социального планирования. Однако комплексный научный подход, обозначенный здесь в решении данной проблемы, к сожалению, не стал всеобщим ориентиром в развитии отечественной экономической науки. И проблема человека в ней в 80-е «перестроечные» годы прошлого века выродилась в проблему «человеческого фактора» со всеми теоретическими последствиями. С началом рыночной трансформации в нашей стране с изменением теоретической и методологической парадигмы отечественной экономической науки, её интерес к проблеме человека заметно угас. И лишь в последние годы в связи с обострением социальных проблем в стране, теоретический интерес к ней оживился, прежде всего, в рамках институционального направления и в экономической социологии. При этом соединение индивидуального и общественного начал, преодоление разрыва в теории между человеком и обществом остаётся центральной проблемой в осмыслении гуманизации экономического развития. Её рассмотрению и посвящено дальнейшее исследование.

2 Содержание дискуссии по вопросу исходной категории политической экономии социализма

Итак, анализ эволюции теоретических представлений о гуманизации экономического развития привел к выводу о необходимости осмысления этого процесса на системной основе, т. е. помощью системы категорий.

Гуманизация экономического развития как процесс становления его нового системного качества связан самым непосредственным образом с формированием целостной социально-экономической системы посткапиталистического общества — общества в его развитой гуманистической определенности, т. е. общества, как ставшего, осуществленного целого. Такое общество, по мысли Маркса, возможно лишь как «всемирно-историческое существование», т. е. как такое существование, которое «непосредственно связано со всемирной историей"[55,с.35]. И стало быть, понимание общества в его развитой гуманистической определенности как развитого целого связано с пониманием его как высшего результата всей предшествующей человеческой истории. Постижение логики социально-экономической системы такого общества предполагает выявление ее общей генетической основы, ее родового начала. В связи с этим возникает вопрос об исходной категории построения этой системы, так как в соответствии с принципом монизма ее нельзя построить, как уже отмечалось, начав с любого произвольного пункта.

Теоретическая разработка проблемы «начала» активно осуществлялась в рамках политической экономии социализма в качестве обоснования исходной категории этой науки. Одна из научных заслуг ее состоит в том, что в ней накоплен большой теоретический опыт решения этой проблемы. И этот опыт сегодня должен быть востребован. В решении вопроса об исходной категории теоретической системы гуманистического общества как в капле воды в концентрированной форме высветились все методологические, теоретические и мировоззренческие проблемы развития современной экономической теории. От его решения зависела и судьба самой политической экономии социализма как науки. Попутно следует отметить, что в западной экономической науке подобная проблема никогда не ставилась. Это связано с тем, как правильно отмечает В. Н. Черковец, что экономиксы не доводят «анализ процессов социализации внутри капиталистической экономики до обобщений трансформационного характера в отношении данной системы в целом, не пытаются даже определить вектор ее трансформации, поскольку исходят из предпосылки идеальности, неизменности коренных принципов самой системы. Их интересуют эмпирические, феноменологические закономерности ее функционирования, а не развития"[56,с.30], поэтому, по его мнению, нужна экономическая теория, политическая экономия в «широком смысле слова», выходящая за рамки капитализма как во времени, так и в пространстве"[56,с.28]. Концепция человеческого развития «тянет» экономикс за эти рамки.

В политической экономии социализма была сделана научная попытка создания теоретической системы общества нового типа на основе определения ее исходной категории. К сожалению, в современной отечественной экономической науке этот вопрос предан забвению, хотя на наш взгляд, решение именно его во многом определяет перспективы развития экономической теории в широком смысле.

Правда, в последнее время предпринимаются попытки осмысления теоретического опыта политической экономии социализма, чему посвящена, в частности, книга ученых экономистов МГУ «Политическая экономия в экономической теории ХХI века"[57]. В целом положительно оценивая эту работу, отметим, что в ней не нашел отражения вопрос о теоретическом опыте обоснования исходной категории этой науки. Попробуем в какой-то мере устранить этот пробел.

Проблема «начала» в политической экономии социализма сформулировалась как двузначная проблема: как проблема исходного и основного отношения. То есть в качестве синонима «начала» одни ученые употребляли понятие «исходное отношение», другие — «основное». Причем в экономической литературе встречались самые разнообразные определения этих понятий. Так, исходное отношение определялось как «необходимое условие всех других отношений», как «общая предпосылка анализа», как «простейшее отношение», как «исходный пункт системы производства» и т. д.

Основное отношение в научной литературе того времени характеризуется как такое, которое должно быть главным, определяющим отношением среди всех общекоммунистических отношений. Многие ученые считали, что отсутствие должной ясности относительно содержания понятия «начало» и является причиной тому, что на эту роль в политической экономии социализма выдвигались самые различные категории.

Существование в политической экономии социализма двух различных терминов («исходное отношение» и «основное отношение») неизбежно привело к вопросу о выяснении их соотношения. Чтобы ответить на тот вопрос, писали Д. В. Валовой и Г. Е. Лапшина, «необходимо добиться хотя бы элементарного единства в понимании содержания этих категорий. Надо знать, что искать"[58,с.27]. Однако установление «элементарного единства в понимании содержания этих категорий» затрудняется тем, что оно неизбежно опять приводит к вопросу об их соотношении, ибо «содержание составляет само соотношение, иначе говоря, содержание есть определенное соотношение"[13, т.2,с.30].

Эта внутренняя противоречивость данного вопроса и обусловила существование двух внешне различных точек зрения в его решении. Так, по мнению Я. А. Кронрода, «для социализма исходное и основное отношение — это одно и то же отношение"[59,с.187]. Такого же мнения придерживались и другие экономисты. В самом деле, при сопоставлении приведенных определений исходного и основного отношений нетрудно обнаружить, что они во многом схожи. Однако, если не замечать внутренней противоречивости известных определений «исходного» и «основного» отношений, а фиксировать лишь их внешнее сходство, то формально их отождествить, конечно, можно. Но вопрос состоит в том, а является ли истинным такое тождество?

Большинство экономистов считали, что в теоретическом и методологическом плане отождествление исходного и основного отношений является ложным, что эти категории являются разными, самостоятельными. Так, Н. А. Цаголов писал, что «различие исходного и основного производственного отношения применительно к социалистическому способу производства является совершенно обязательным"[60,с.36]. Однако, определяя соотношение этих понятий, сторонники данной позиции утверждали, что обнаружение исходного отношения всегда требует предварительного анализа основного отношения.

Например, А. М. Еремин писал, что «исходное отношение данного строя может быть понято… лишь в результате выявления и анализа основного его отношения"[61,с.4−5]. При самой поверхностной оценке этого положения обнаруживается, что исходным пунктом построения логической системы категорий на самом деле признается основное отношение, ибо оказывается, что отношение, называемое исходным, может быть выявлено лишь в результате анализа основного отношения, и фактически последнее и признается в качестве исходного. В результате создается впечатление, что критика А. М. Ереминым позиций тех авторов, которые отождествляют основное и исходное отношение при социализме, им самим же как бы опровергается. Таким образом, очевидна альтернатива: либо основное отношение есть результат развития исходного, но тогда эти отношения действительно различны, либо исходное отношение может быть выявлено в результате анализа основного отношения, но последнее в таком случае следует признать исходным.

Многие экономисты высказывались о необходимости применения диалектического метода для понимания исходного и основного отношений. «Выбор исходного и основного пункта уже сам по себе диалектичен"[35,с.37], — отмечали они, и следовательно, «разорвать» круг, «расчленить» систему производственных отношений можно лишь на основе законов диалектической логики"[62,с.16].

В связи с этим в советской экономической литературе было уделено большое внимание диалектическому описанию понятий «исходное» и «основное» отношения. Отправным пунктом при этом является то положение, согласно которому между «исходным» и «основным» отношениями существует такое взаимодействие, которое исключает всякое абсолютно первичное и абсолютно вторичное. Основное отношение есть действительный исходный пункт исследования, вместе с тем, исходное отношение составляет исходный пункт самого основного отношения, потому что «в исходном производственном отношении, — как отмечал Г. Т. Ковалевский, — содержится ядро, зародыш основного производственного отношения"[63,с.16]. В свою очередь «исходное производственное отношение представлено в основном отношении, и в этом смысле оно — абстракция последнего. Проблему исходного отношения, таким образом, нельзя решить в отрыве от основного отношения"[64,с.58]. При этом «исходное и основное отношения, — правильно писал В. В. Радаев, — на разных логических этапах связаны неодинаково. На одном логическом этапе — до начала построения системы — исходное отношение выделяется с учетом общего представления об основном отношении. На другом — в пределах самой системы — основное отношение выводится из исходного"[65,с.243].

Можно было бы продолжить общее описание диалектического соотношения этих понятий, которое встречается в экономической литературе того периода. Однако описание это будет общим до тех пор, пока оно не будет выражено строго категориально. В связи с этим возникает вопрос: в каких категориях можно строго научно описать «логику» исходного и основного отношений?

При рассмотрении данного вопроса обнаруживается, что с чисто логической точки зрения описание утвердившихся в политической экономии социализма понятий «исходное» и «основное» отношения есть не что иное, как изложение самой диалектики, «всеобъемлющее и сознательное изображение… всеобщих форм движения"[4,т.23,с.22] которой впервые дал Гегель. То есть понятия «исходное» и «основное» отношения, их логические свойства, признаки, а также переход из одного в другое можно описать лишь на основе категорий диалектики, причем в той последовательности, в которой они изложены в диалектической логике. Таким образом, в политической экономии социализма для решения проблемы исходной категории возникла необходимость как бы в «новом описании» диалектики. Однако здесь встает другой вопрос: а не является ли это «новое описание» диалектики в политической экономии социализма выведением свойств исходной категории мышлением из самого себя?

В самом деле, предварительное определение свойств начальной категории, создание «логической схемы» и последующее наложение ее на действительность выглядит как сведение реального процесса развития к логическому движению мысли. Не будем настаивать на категоричности такого вывода. Обратимся к высказываниям некоторых экономистов.

О.И. Ожерельев задает вопрос: «О какой исходной категории идет речь? О категории, с которой начинается этап созерцания, или же о категории, с которой начинается объективный ход исторического, а потому логического развития системы производственных отношений социализма"[66,с.49−50]. О. И. Ожерельеву представлялось, что «опущение» от самой «поверхностной» категории к наиболее глубокой не является диалектическим методом освоения экономической действительности.

Еще более определенно на этот счет писал П. Гилис. По его мнению, «экономические явления не могут восприниматься непосредственно, фиксироваться органами ощущения. Не существует чувственно воспринимаемой «экономической материи"[67,с.14]. Подобная точка зрения, которой придерживались и другие авторы, обосновывается тем, что материальность экономических отношений не означает того, что они воплощаются в каком-то веществе, что классики марксизма никогда не отождествляли материю и вещество, как нельзя отождествить, например, камень и электромагнитное поле. Экономические отношения этими авторами интерпретируются как своеобразное «экономическое поле», «в котором происходит взаимодействие субъектов, агентов экономических отношений"[68,с.27].

Однако отрицание на основе этих положений в качестве исходной той «категории», которую можно «созерцать» и выдвижение на эту роль «категории», которую невозможно «обнаружить» невооруженным глазом, хотя и с указанием на то, что с нее «начинается объективный ход истории» и означает выведение наукой начала из самой себя. Действительно, если мы не можем эмпирически наблюдать, непосредственно созерцать «экономическую материю», с которой начинается объективный ход истории, то мы эту «материю», следовательно, можем только мыслить.

Может, конечно, возникнуть возражение: физики ведь исследуют действительные процессы природы, многие из которых они, однако, не могут непосредственно наблюдать (например, электромагнитное поле). Это возражение могло быть принято лишь в том случае, если бы в арсенале средств экономического анализа имелись химические реактивы и т. п. И тогда, вероятно, исходную категорию политической экономии социализма можно было бы выявить, например, с помощью электронного микроскопа. Однако в политической экономии и химические реактивы, и микроскоп при анализе должна заменить сила абстракции. Стало быть, в соответствии с положением О. И. Ожерельева «наблюдение» исходного пункта экономической системы социализма доступно в лучшем случае только политикоэконому.

Абсолютизация логического процесса, которая сводится к логическим категориям, отражающим явления, которые нельзя «созерцать», а можно только «мыслить», ведет к искажению материалистической диалектики. Но было бы ошибкой ограничиться только критикой вышеприведенных утверждений. Дело в том, что они отражают в себе противоречие объективного и субъективного, материального и идеального, которое представлено всем ходом развития политической экономии социализма в категориях, выдвигаемых на роль исходных. Среди них мы обнаруживаем и «категории», выступающие в их обнаженной чувственно-предметной форме (непосредственно-общественный продукт) и категории в их прозрачной абстрактности, лишенные свойства чувственно восприниматься (планомерность и др.). Противопоставление чувственного и рационального, материального и идеального, сложившееся в ходе поиска исходной категории политической экономии социализма, имеет глубокие гносеологические корни, ведущие к основному вопросу философии.

И если подвести некоторый итог нашему изложению, то следует констатировать, что проблема «начала» в политической экономии социализма ведет к диалектике, основному вопросу философии, к теории познания. Следовательно, рассуждения о познании «начала» вне самой теории познания, вне основного вопроса философии, вне диалектики лишены всякого смысла, ибо в таком случае «начало» растворяется в самом себе и становится загадочно неуловимым.

В конечном счете в политической экономии социализма выкристаллизовался вывод о том, что основное отношение есть целостная, существенная характеристика способа производства, а исходное отношение является его элементарной формой. Однако, всякое понятие, любая категория лишь тогда чего-то значат, если они имеют глубокие корни в самой практике. Поэтому уместен вопрос: что выражают собой эти голые абстракции, если их перевести на практический язык, понятный любому человеку? В связи с этим следует вспомнить, что политическая экономия возникла как наука о богатстве, и не случайно то, что К. Маркс начал изложение «Капитала» с характеристики богатства капиталистического общества и его элементарной формы. Это обстоятельство наводит на мысль о том, что основное и исходное отношения выражают собой суть богатства общества и его элементарной формы, определение которых и составляет первую предпосылку построения целостной теоретической системы общества. Богатство общества в концентрированной форме выражает родовую суть общества и в единстве ценностного и рационального моментов содержит в себе достоинство всеобщности и непосредственной действительности. В этом понятии полностью реализуется диалектический принцип совпадения практического исходного пункта исследования (движение мышления от чувственно-конкретного) с начальным пунктом построения целостной теоретической системы (движение мышления от абстрактного к реально-конкретному).

Начав анализ капиталистического способа производства с товара — элементарной формы его богатства, К. Маркс создал стройную теоретическую систему капиталистической рыночной экономии, превратив политическую экономию капитализма в действительно систематическую науку. Вместе с этим экономическое знание приобрело подлинное системное качество.

Как же конкретно решалась проблема «начала» в политической экономии социализма?

В ходе ее решения на роль начальной категории политической экономии социализма выдвигались общественная собственность на средства производства, планомерность, непосредственно-общественный продукт (труд) и др.

Рассмотрим вышеприведенные точки зрения. Однако предварительно поставим вопрос: а с какой категории, выдвигаемой на роль начальной в политической экономии социализма, следует начинать критический анализ? Этот вопрос на первый взгляд кажется не заслуживающим внимания. Между тем, его постановка уже ведет к решению рассматриваемой в работе проблемы. Но трудность ответа на него состоит в том, что категория «заслуживающая» того, чтобы быть рассмотренной первой, может обнаружена только в ходе анализа политикоэкономического материала. Поэтому обратимся пока лишь к фактам.

Наиболее распространенной в научно и учебной литературе являлась точка зрения, согласно которой исходной (основной) категорией политической экономии социализма является общественная собственность на средства производства. Авторами и последователями этой позиции являлись К. В. Островитянов, Я. А. Кронрод, Н. Д. Колесов, С. И. Сдобнов, П. Г. Заостровцев, А. Ф. Тарасов, М. К. Васюнин, В. И. Логвиненко, С. И. Ожерельев и другие. «Отношение собственности на средства производства, — писал Н. Д. Колесов, — является не только основным, но и исходным, первоначальным отношением… Достаточно поставить вопрос, что предшествует чему — собственность на средства производства предшествует планомерности, социалистическому сотрудничеству и взаимопомощи или последние предшествуют общественной собственности, и ответ на этот вопрос, само собой, станет ясным: планомерность, социалистическое товарищеское сотрудничество и взаимопомощь могли появиться лишь после того, как возникла и утвердилась социалистическая общественная собственность"[64,с.103].

В качестве главного аргумента в обоснование данной точки зрения сторонники ее приводят то, что исторически социализм как экономическая система начинается с утверждения общественной собственности на средства производства. При этом они опираются на известное теоретическое положение марксизма о том, что пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность.

Исследование общественной собственности предлагалось проводить по различным направлениям: по различию материально-вещественного содержания и социально-экономической формы, субъектам и способу присвоения и т. д. Попутно заметим, что у разных авторов общественная собственность выступает или исходным, или основным отношением, или в том и другом качестве одновременно. Рассмотрим одну из модификаций вышеприведенной точки зрения.

Те экономисты, которые проводили различие между исходным и основным отношением, в качестве исходного отношения выделяли общественную собственность на средства производства, а основным отношением считали способ соединения вещественного и личного факторов производства[66]. При этом они ссылались на известное высказывание К. Маркса о том, что «тот особый характер, и способ, каким осуществляется это соединение (вещественного и личного факторов производства — авторы.) отличает различные эпохи общественного строя"[4,т.24,с.43−44].

Вышеприведенная точка зрения экономистов, на наш взгляд, как раз и является подтверждением тому, что формально понимаемое различие исходного и основного отношения на самом деле оказывается их тождеством. Действительно, как справедливо считают многие экономисты, способ соединения вещественных и личных факторов производства и форма собственности есть одно и то же. Например, А. М. Еремин писал, что «именно собственность представляет собой соединение факторов производства… Отношения собственности — это и есть отношения соединения факторов производства"[61,С.7].

Это мнение ясно выражено также в следующем определении общественной собственности, которое приводит Р. И. Тонконог: «Социалистическая общественная собственность — это планомерное, непосредственное соединение средств производства и ассоциированных производителей, при котором все члены общества выступают как равноправные совладельцы общественного достояния"[69,С.41].

В самом деле, соединение вещественных и личных факторов материального производства не является актом чисто сферы обращения, или актом, характеризующимся как состояние статического сцепления этих факторов. Соединение указанных факторов материального производства есть прежде всего процесс общественного производства. Очевидно также, что способ соединения этих факторов является не технологической характеристикой функционирования производительных сил, а выступает прежде всего как социально-экономическое отношение. Способ соединения факторов производства есть способ (форма) производства, способ присвоения, форма собственности. «Собственность есть способ, форма соединения производителя с условиями производства"[70,С.58]. Если же исходить из того, что сначала возникает собственность, а уже потом происходит соединение факторов производства, т. е. начинается само общественное производство, то это значит преднамеренно отрывать собственность от производства. «…Та или иная форма собственности — это внутренне присущая производству, неотъемлемая его сторона, а не внешняя предпосылка"[71,С.24]. Невозможно понять собственность вне производства, как нельзя понять и само производство вне собственности.

В связи с этим следует отметить, что способ соединения факторов производства рассматривался в качестве основного отношения авторами и других точек зрения по вопросу исходного отношения. Причем конкретными формами соединения факторов производства при социализме одни экономисты считают коллективизм, сотрудничество и взаимопомощь свободных от эксплуатации людей, другие — планомерность, третьи — форму общественного труда и т. д. Однако эти категории более подробно будут рассмотрены ниже. А сейчас продолжим рассмотрение категории общественная собственность на средства производства.

Противники выдвижения общественной собственности на роль начальной (определяющей) категории рассматривали переход средств производства как политический или как правовой акт, и не видели в нем экономического содержания, а, следовательно, и политико-экономического аспекта исследования. Утверждение о том, что общественная собственность предшествует планомерности, отмечали они, конечно же, правильно, если под собственностью понимается ее юридическая форма.

В самом деле, переход средств производства в собственность государства в ходе социалистической революции был осуществлен путем сознательного захвата политической власти. Да и сами экономисты, рассматривающие собственность как начальную категорию политической экономии социализма, признают, что единственным путем, ведущим к началу новой формации, является лишь сознательное установление новых общественных отношений. Но данное признание означает признание первичности субъективного фактора по отношению к объективному. «Выходит в конечном счете, — пишет В. И. Андреев, — что становление социалистических производственных отношений и действие экономических законов социализма вызываются к жизни действиями государственной власти"[72,с.14−15].

Однако, как известно, марксистская наука исходит из того, что надстроечные отношения возникают на основе экономических отношений, которые в конечном счете определяют их функцию. «…Юридическое отношение…, — подчеркивал К. Маркс, — есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение. Содержание этого юридического, или волевого, отношения дано самим экономическим отношением"[4,т.23,с.94]. Поэтому, если характеризовать отношения общественной собственности с точки зрения экономического содержания, то они должны быть представлены «не в их юридическом выражении как волевых отношений, а в их реальной форме, т. е. как производственных отношений"[73,с.26] И в этом смысле, конечно, отношения общественной собственности должны входить в предмет политической экономии. Именно так и рассматривают общественную собственность те экономисты, которые считают ее начальной категорией, представляя ее вместе с тем отдельным производственным отношением.

Однако здесь их встречает новая трудность. Их оппоненты утверждали, что собственность нельзя ставить в ряду других отношений как отдельное отношение, ссылаясь при этом на некоторые теоретические положения К.Маркса. Так, например, Маркс подчеркивал, что «разделение труда и все прочие категории… суть общественные отношения, которые в совокупности образуют то, что в настоящее время называют собственностью"[74,с.406]. Поэтому, по их мнению, собственность, в том числе и общественная социалистическаяэто не отдельное отношение, а совокупность производственных отношений.

Таким образом, получается, что если общественная собственность на средства производства есть совокупность общественных отношений социализма, то утверждение о том, что общественная собственность есть исходный пункт производственных отношений, выглядит как тавтология. В то же время, при постановке вопроса о том, с чего нужно начинать исследование самой совокупности производственных отношений, неизбежно возникает представление об отдельном производственном отношении. В связи с этим, если посмотреть, как на деле сторонники точки зрения на общественную собственность как на начальную категорию реализуют понимание ее как отдельного отношения, то легко увидеть, что эта реализация выглядит полной противоположностью этому пониманию. Обычно «экономисты, кладущие собственность в основание системы производственных отношений социализма, — отмечает В. П. Шкредов, — ведут речь о том, «кто и что присваивает», кому принадлежат средства производства, перечисляют вещественные объекты и т. д."[75,с.56].

Но подобная характеристика собственности как отдельного отношения фактически является общим описанием социалистических производственных отношений, их общей характеристикой. И логическое воспроизведение развития экономической системы оказывается невозможным. «Начать… политическую экономию с анализа социалистической собственности, — пишет, например В. М. Агеев, — это значит начать с общих рассуждений о собственности, не раскрывая ее содержания"[76,с.27]. В самом деле, если общественную собственность рассматривать в качестве начальной категории системы производственных отношений социализма, то необходимо ее теоретически развертывать в целостную систему по всем правилам диалектической логики. В экономической литературе такого теоретического развертывания общественной собственности пока нет.

Итак, если резюмировать общее рассмотрение данной точки зрения, то необходимо, на наш взгляд, выделить ее следующее главное противоречие.

1.Признание общественной собственности на средства производства в качестве исходного пункта социализма представляется истинным лишь со стороны понимания ее как внеэкономического отношения, ибо, как, например, пишет Ю. Пахомов, революционный переход средств производства в собственность общества в лице социалистического государства выступает как «предэкономическая (правовая, волевая) акция"[77,с.52]. Но в таком случае общественная собственность не может выступать в качестве исходной категории политической экономии социализма, так как по своему понятию она выходит за пределы ее предмета.

2. Вместе с тем, общественная собственность на средства производства безусловно имеет вполне объективное содержание. Однако с этой точки зрения обосновать ее в качестве исходного пункта социализма не представляется возможным, ибо попытка исследовать общественную собственность на средства производства как отдельное производственное отношение превращается в общее бессистемное описание социалистических производственных отношений, а сама собственность остается расплывчатой, неопределенной категорией. В связи с этим, следует констатировать, что данное противоречие, несмотря на длительность разработки этой концепции, осталось неразрешенным.

Ряд экономистов предлагали взять за исходный пункт исследования производственных отношений социализма категорию планомерность. Этой точки зрения придерживались Н. В. Хессин, Н. А. Цаголов, В. В. Куликов, Л. В. Левшин, В. Н. Черковец и другие. По их мнению, планомерность является всеобщей экономической формой социалистического способа производства и исходным отношением среди других производственных отношений. «Планомерность является исходным отношением социализма» — писал, например, Н.А. Цаголов[64,с.42].

Одним из аргументов, обосновывающих данную точку зрения, по мнению В. В. Куликова, является тот, что элементы планомерности возникают еще «до социалистической революции как результат высших для капитализма форм общественного производства"[64,с.112]. И, следовательно, планомерность при социализме содержит в себе реальную историческую связь его с предшествующим ему этапом развития человеческого общества. Вместе с тем подчеркивается, что планомерность при капитализме принципиально отличается от планомерности в условиях социализма. При капитализме планомерность является частичной, неполной, она служит цели увеличения прибавочной стоимости, получаемой капиталистами, а потому не может предотвратить экономические кризисы и т. д. Социализм же, — пишет В. В. Куликов, — «отсекая капиталистическое содержание элементов планомерности, воспринимает их. Они указывают на ту экономическую форму, с помощью которой только и могут быть разрешены после социалистической революции противоречия капитализма и обеспечено достижение новой цели производства. Данное обстоятельство дает, следовательно, исторические основания для вывода о планомерности как исходном производственном отношении социализма"[64,с113].

Однако для того, чтобы логически обосновать этот вывод, необходимо, разумеется, выяснить, в чем же состоит определенность планомерности при социализме как экономической формы. В экономической литературе планомерность при социализме определялась по-разному: как «сознательная форма реализации экономических законов», как «сознательное хозяйствование, согласованное осуществление экономических процессов», как «сознательно поддерживаемая пропорциональность в экономике» и т. п. Все эти определения планомерности основываются на положении о том, что экономические законы при социализме действуют не стихийно, не как слепая сила, а как познанная необходимость. Правильность данного положения не подлежит сомнению. Однако включение в характеристику планомерности в качестве определяющего момента сознания, воли неизбежно ведет к пониманию ее не как объективного, а как субъективного отношения.

В самом деле, определение планомерности как сознательной формы хозяйствования является отрицанием ее как производственного, независимого от сознания и воли людей отношения. Правда, на сей счет в научной литературе имеются многочисленные оговорки и пояснения, суть которых состоит в том, что не следует включать момент сознания в содержание объективного механизма закона планомерного развития.

Однако эти возражения, во-первых, являются непосредственным отрицанием тех общепринятых определений планомерности, которые были приведены выше и которые «сознательность» включают в себя в качестве существенного, всеобщего момента. Во-вторых, если считать, что планомерность является материальным, т. е. независимым от сознания и воли людей отношением, а потому исключающим «сознательность» в качестве его существенного определения, то как всеобщее она должна иметь самостоятельное, особенное материальное существование, ибо «общее, — писал К. Маркс, — являясь, с одной стороны, всего лишь мыслимой differenzia spezifica вместе с тем представляет собой некоторую особенную реальную форму наряду с формой особенного и единичного"[18,ч.1,с.437].

Это положение активно поддерживалось самими сторонниками рассматриваемой точки зрения. Так, например, Н. В. Хессин писал: «В формальной логике «всеобщее» не имеет отдельного, самостоятельного существования рядом с «единичным» и «особенным». «Плод», «растение», «животное» существуют не сами по себе, а лишь в определенных конкретных формах… Но в диалектической логике всеобщее приобретает дополнительный смысл. Оно выступает не только как результат мысленного выделения общих свойств у ряда единичных и особенных предметов. Оно само имеет реальное существование рядом с особенным и единичным, не утрачивая качеств всеобщности"[35,с.100−101]. Поэтому, по его мнению «признание планомерности в качестве всеобщей формы социалистического способа производства отнюдь не означает, что планомерность тем самым лишается своего собственного содержания и отдельного самостоятельного существования"[35,с.101].

Однако всеобщая материальная форма существования планомерности, которая имела бы вместе с тем самостоятельное бытие, до сих пор еще не определена. Планомерность, как производственное отношение, остается неподдающейся определению. Это и представляло главную трудность для экономистов, рассматривающих планомерность как исходное производственное отношение социализма. Поэтому они признают, что «до сих пор не ясен… вопрос о том, с какой черты планомерности следует начинать ее анализ…, не решен еще вопрос о противоречиях планомерных отношений"[35,с.116].

Между тем главное противоречие данной концепции состоит в следующем. С одной стороны, планомерность как сознательная форма реализации экономических законов содержит в себе отрицание как производственного, т. е. независимого от воли и сознания людей отношения. С другой стороны, бесспорно, планомерность заключает в себе объективное содержание, которое, однако, остается неуловимым. И без разрешения указанного противоречия затруднительным представляется ответ на вопрос: если планомерность содержит в себе реальную связь социализма с предшествующим этапом развития человеческого общества, то какова все-таки предпосылка, отличающая планомерность при социализме, от планомерности в условиях капиталистического общества, ибо планомерность дают и тресты?

Сторонники точки зрения на планомерность как исходное производственное отношение социализма вынуждены констатировать: «общенародная, т. е. социалистическая собственность на средства производства есть непременная историческая и логическая предпосылка планомерности в общественном масштабе"[78,с.13−14]. Но данное утверждение является фактически признанием в качестве исходного отношения экономической системы социализма общественной собственности на средства производства.

Часть авторов считали главным недостатком известных в литературе определений исходной категории исследования социализма их чрезмерную абстрактность. При этом они вполне справедливо полагали, что в качестве исходного пункта может быть лишь то, что, прежде всего, доступно чувственному восприятию, что лежит на поверхности явлений. Так, В. А. Бадер, исходя из положения Ф. Энгельса о том, что производственные отношения «всегда связаны с вещами и проявляются как вещи"[30,с498], считает, что материальные блага и выступают исходным элементом политической экономии. Он пишет: «Какое бы производственное отношение ни рассматривалось, оно всегда связано с материальными благами, вне этой связи нет производственных отношений. Исходной категорией любого способа производства выступает продукт этого способа производства"[79,с.172]. Поэтому, по его мнению, «познание таких… сущностных категорий социализма, как собственность, планомерность и другие, возможно лишь путем анализа социалистического продукта как исходной категории политической экономии социализма…"[80,с.23].

По сути дела, этой же точки зрения придерживались и те экономисты, которые в качестве исходной категории выдвигали общественную потребительную стоимость, считая ее новой формой богатства общества. Так, например, Е. И. Лавров писал: «Богатство социалистического (коммунистического) общества представлено в виде… массы продуктов в их непосредственно-общественной форме…"[62,с.51]. По его мнению, качественная определенность этого продукта состоит в его потребительной стоимости, с которой и следует начинать исследовать социалистическое производство. Количественное же соизмерение продуктов им предлагалось проводить на основе рабочего времени, общественно-необходимого для их производства, не прибегая к окольным путям. Иначе говоря, рабочее время признается в качестве всеобщего и непосредственного выразителя производственных отношений, их, так сказать, материальным воплощением. Но рабочее время не может выступать в роли непосредственного соизмерителя потребительных стоимостей. Их внешнее количественное соизмерение представляет собой пропорцию, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода. Но это есть определение меновой стоимости товара, историческим результатом развития которой являются деньги.

В самом деле, различные потребительные стоимости удовлетворяют какую-либо определенную человеческую потребность. Ни одна из них не может удовлетворить сразу все человеческие потребности. И, следовательно, ни одна из них не способна непосредственно выразить всеобщим образом их внутреннее единство, т. е. производственное отношение. Между тем общая внутренняя определенность потребительных стоимостей обязательно должна найти свое внешнее материальное воплощение, противостоящее всем им. Таким материальным воплощением может быть лишь продукт, который выступает предметом всеобщей общественной потребности. Ясно, конечно, что этот продукт должен быть материально-однородным, вместе с тем его природная определенность не может непосредственно, т. е. естественным образом удовлетворять совокупность особенных потребностей человека (потребность в пище, в одежде и т. д.). Потребительная стоимость этого продукта может иметь лишь непосредственно-общественную значимость, т. е. она способна удовлетворять какую-либо потребность человека лишь путем обмена на любую особенную потребительскую стоимость. Известно, что в качестве такой всеобщей потребительной стоимости в истории развития товарного обмена явились деньги, т. е. серебро и золото. «Таким образом, потребность в деньгах есть подлинная потребность, порождаемая политической экономикой, и единственная, которую она порождает"[36,с.128]. Рабочее же время не является каким-либо материальным субстратом, и, следовательно, не может непосредственно выражать производственные отношения. Иначе говоря, если формой богатства нового общества признать потребительную стоимость, то неизбежно возникает вопрос: а что же составляет материально-вещественное содержание этого богатства? Ответ может быть однозначным: потребительная стоимость. Стало быть, форма и содержание богатства общества оказываются тождественными.

Однако потребительная стоимость представляет лишь особенную, отдельную сторону богатства. Поэтому тождественными его форма и содержание могут быть лишь в том случае, если сама эта форма, обладая достоинством всеобщности, материализуется в некоторой особенной вещи, в виде отдельно осязаемого предмета. Ясно, конечно, что в качестве такого предмета, всеобщего представителя богатства могут быть только деньги (золото). И, следовательно, если потребительную стоимость как научную категорию развертывать в целостную экономическую систему по правилам диалектической логики, то его последовательные определения (качественная и количественная определенность, мера, сущность и т. д.) явятся ничем иным как последовательными определениями товара. Таким образом, реализация данной концепции на деле означает признание исходной категорией политической экономии социализма товара.

И это признание в политической экономии социализма действительно имело место. Так, например, В. А. Бадер писал, что «товар — это исходная экономическая категория не только капитализма, но и любого другого общественного хозяйства, основанного на общественном разделении труда"[79,с.174]. Это означает, что товар является исходной категорией не только капитализма и докапиталистических формаций, но и социалистического хозяйства, поскольку оно тоже основано на общественном разделении труда. Это суждение подкреплялось следующим вполне определенным утверждением В. А. Бадера: «Если бы курс политической экономии в наших учебных заведениях начинался прямо с характеристики социалистического производства, то была бы необходимость начинать ее изучение с характеристики товара, исследуя затем его превращение в социалистический продукт"[79,с.174].

Правда, приведенные выше совершенно недвусмысленные утверждения В. А. Бадера сам он в своих рассуждениях трактовал по-иному. По его мнению, нельзя считать социалистический продукт только товаром, ибо «в этом случае называть социалистический продукт исходной экономической категорией социализма бессмысленно, поскольку характеристика товара уже дана в предыдущих разделах курса политической экономии"[79,с.174]. Не вдаваясь в подробный анализ этого рассуждения, отметим лишь то, что оно противоречит вышеприведенным утверждениям В. А. Бадера, отрицает их.

Мнения о том, что товар является исходной категорией социализма, придерживались и другие авторы. На чем было основано это мнению? Авторы данной точки зрения исходили прежде всего из факта объективного существования товарно-денежных отношений в условиях социализма. Это дало им основание считать, что научное изложение теории социализма должно начинаться с товара. Однако во избежание понятного недоразумения, правомерность своего теоретического положения они аргументировали тем, что товарно-денежные отношения при социализме имеют новое содержание.

Появление теоретической концепции, выдвигающей в качестве исходного пункта исследования социализма товар, среди ученых не было воспринято сколь-либо всерьез. Против нее решительно высказывалось подавляющее большинство экономистов. И это вполне естественно.

В самом деле, трактовка товара в качестве «начала» теоретического построения социализма, как справедливо отмечает В. Черковец, «неизбежно влечет включение в это начало не «нового», а «старого» (общего) содержания товарно-денежных отношений, а, следовательно, и внутренней логики их развития"[60,с.145]. Иначе говоря, положив товар в начало теоретической системы социализма, пришлось бы заново писать «Капитал».

Указание же на новое содержание товарно-денежных отношений при социализме в данном случае не является веским аргументом, ибо само социалистическое содержание этих отношений требует обоснования товара какой-то другой предпосылкой, отличной от этих отношений. В качестве такой предпосылки, преобразующей содержание товарных отношений на социалистический лад, авторы рассматриваемой точки зрения считали общественную собственность на средства производства. Но тем самым последняя фактически признавалась исходной категорией политической экономии социализма.

Выдвижение товара на роль исходного пункта исследования социализма явилось следствием абсолютизации признания объективной необходимости существования товарно-денежных отношений при социализме. Признание необходимости этих отношений при социализме вовсе не означает необходимости признания товара в качестве исходного пункта этого общества.

Однако отрицание товара в качестве исходного пункта производственных отношений социализма наводит на мысль о невозможности решения данного вопроса в рамках только политической экономии, только ее языковыми средствами. Эта же мысль возникает и походу анализа дискуссии по вопросу о предмете политической экономии социализма.

Одним из основных вопросов этой дискуссии являлся вопрос о соотношении политической экономии в широком и узком смысле. «Система политической экономии в широком смысле слова, — писал, например, Н. А. Цаголов, — есть система систем. В свою очередь в каждой системе конкретных производственных отношений вычленяются определенные категории, одни из которых являются исходными, другие — основными, третьи — производными"[64,с.20]. Иначе говоря, система политической экономии в целом в качестве своего предмета имеет совокупность отдельных способов производства. А поэтому «ее задача состоит в том, чтобы раскрыть диалектику перехода от одного способа производства к другому"[64,с.21].

Исходя из того, что политическая экономия изучает экономические отношения, естественно предположить, что поскольку задачей политической экономии в широком смысле слова является раскрытие «диалектики перехода», сам этот переход должен быть экономическим. На этот счет Н. А. Цаголов делает вполне справедливую оговорку: «Изучение экономических причин перехода от одного способа производства к другому не означает, что этот переход осуществляется чисто экономически"[64,с.21]. Отсюда неизбежно следует вывод: «при изучении перехода от одного способа производства к другому происходит в известной мере выход за пределы политической экономии. Здесь обязательно используется арсенал других наук, в частности исторического материализма"[64,с.21].

Что же означает «выход за пределы политической экономии»? Он означает выход за рамки ее предмета. В самом деле, при отрицании экономического характера перехода от одного способа производства к другому подвергается сомнению определение политической экономии в широком смысле, которое было приведено выше, поскольку оказывается невозможным теоретическим способом чисто экономически соединить различные способы производства. Вопрос усложняется еще и тем, что многие экономисты, в том числе и Н. А. Цаголов, возражали против мнения о том, что политическая экономия каждого способа производства имеет свой особый предмет. Вместе с тем, как известно, они считали, что система производственных отношений различных способов производства имеет свои исходные и основные категории. То есть в соответствии с данным мнением правомерно говорить, например, об исходных категориях политической экономии первобытнообщинного, рабовладельческого, феодального способов производства.

В этих двух суждениях опять-таки обнаруживается противоречие. С одной стороны, признание существования исходной и основной категории политической экономии различных способов производства есть не что иное, как признание того, что политическая экономия каждого способа производства должна иметь свой особый предмет. С другой стороны, как известно, у классиков марксизма нет высказываний относительно существования исходных категорий политической экономии, например, первобытнообщинного, рабовладельческого или феодального способов производства. Отсюда напрашивается вывод о том, что политическая экономия этих способов производства не имеет своего особого предмета.

Далее, определение политической экономии в широком смысле должно необходимым образом предполагать и определение ее собственной исходной категории. В связи с этим возникает вопрос: исходной категорией исследования какого объекта она должна являться?

Политическая экономия в широком смысле определяется как наука, состоящая из частей, каждая из которых изучает определенный способ производства. Однако, отмечает В. Черковец, «она не конгломерат разных наук, а одна единая наука, имеющая свой предмет, общий для всех ее частей…"[78,с.24] Это значит, что политическая экономия в широком смысле по отношению к своим частям выступает в качестве целостной науки, следовательно, имеющей своим предметом целостный объект, а именно гуманистическое общество как высший результат всей человеческой истории. Следовательно, политическая экономия этого общества выступает не только как составная часть политической экономии в широком смысле, а скорее как сама политическая экономия в широком смысле. Отсюда вытекает следующее. Во-первых, исходная категория политической экономии в широком смысле должна являться началом исследования гуманистического общества в целом. Во-вторых, она должна совпадать с началом исследования человеческой истории вообще, так как высший результат общественного развития содержит всю ее в себе в снятом виде, а, следовательно, и ее начало, является ключом к анатомии всех предшествующих способов производства.

В связи с этим, поставим вопрос: какая из известных политико-экономических категорий может претендовать на роль исходной категории политической экономии в широком смысле в вышеуказанном понимании и выступающей в единстве материально-вещественного содержания и социально-экономической формы? В марксистской политической экономии известна пока одна единственная исходная категория — это товар. Но товар, конечно, не может быть определен ни в качестве начала человеческой истории, ни в качестве исходного пункта исследования общества в его развитой гуманистической определенности. «Исходный пункт логики системы категорий социализма. — правильно отмечает В. Н. Черковец, — абстрагирован от товарно-денежных отношений"[ 78, с.30]. В связи с этим, в экономической литературе того времени высказывалось мнение о том, что вряд ли можно отыскивать в натурально-вещественных свойствах продукта сущность производственных отношений, ибо «потребительная стоимость как таковая не позволяет ответить на вопрос, при каких общественных условиях она произведена"[81,с.9]. К тому же, если говорить о непосредственно-общественной форме продукта, то возникает вопрос: а чем определяется эта форма?

Наиболее последовательный сторонник данной концепции В. И. Андреев признает, что «когда производство и труд становятся непосредственно-общественными, таким же становится и результат труда"[72 с.17]. Таким образом, самим автором рассматриваемой концепции признается первичность труда по отношению к продукту. Это и дало другим экономистам основание утверждать: «…Исходной «экономической клеточкой» социалистического хозяйства, механизма его функционирования нужно считать непосредственно-общественный труд…"[82,с.23].

В экономической литературе существует много определений непосредственно-общественного труда: как «труда коллективного, свободного труда на общую пользу», как «труда, планомерно-организованного в общегосударственном масштабе и контролируемого со стороны общества», «труда как заранее запланированного процесса, который непосредственно является составной частью совокупного общественного труда» и т. д. Нетрудно заметить, что во всех этих определениях непосредственно-общественного труда выделяется главное, а именно определение его как труда сознательного, планомерного. «Целенаправленность труда становится важнейшим моментом определения его характера при непосредственно-общественной связи в отличие от отношений обмена, в которых не существует никакого сознательного регулирования труда"[83,с.39].

Сознательное регулирование труда означает, что общество заранее распределяет людей по сферам деятельности, заранее определяет инженерно-технические нормы трудовых затрат, уровень производительности труда и т. д. То есть непосредственно-общественный труд предстает прежде всего не в объективном определении, а как сознательное отношение. В самом деле, поскольку и распределение труда по сферам материального производства, и уровень его производительности заранее определяется обществом, то выходит, что труд уже не выступает как «слепая необходимость» за спиной производителей, а носит сознательный характер. Рассмотрим вопрос подробнее.

Известно, что и при социализме общественный труд осуществляется как общественно разделенный труд, как функционирование сосуществующих конкретных видов труда. При этом непосредственно-общественный труд в качестве совокупного целого должен предполагать прямое общественное признание всех его составляющих конкретных видов труда, существующих в их относительной самостоятельности, то есть каждый конкретный вид труда с самого начала уже должен содержать в себе всеобщее определение как труда непосредственно-общественного.

Однако ни один из них не является всеобщим, т. е. таким, результатом которого был бы непосредственно-общественный продукт в его всеобщей самостоятельной форме. Непосредственно-общественный же труд в качестве всеобщего труда должен найти свою всеобщую самостоятельную форму выражения как труд качественно одинаковый, лишенный различий. Без этого он не может проявить себя как сущность конкретных видов труда. Иначе говоря, из всего многообразия конкретных видов труда должен выделиться один такой, в особенном содержании которого непосредственно могла бы воплотиться общественная природа всего совокупного труда общества.

Следует отметить, что в экономической литературе того времени содержится мало указаний на сей счет. И все же наиболее плодотворной, на наш взгляд, является точка зрения, согласно которой всеобщим видом непосредственно-общественного труда выступает управление[84,с.58]. Однако, по мнению самих авторов этой точки зрения, «само по себе управление не является производительной деятельностью, ибо эта деятельность не направлена прямо на предмет труда в целях его практического преобразования"[84,с.58−59].

Говоря другими словами, управление как всеобщая форма непосредственно-общественного труда при социализме выступает не как материальный труд, не как непосредственно предметная, а как идеальная, сознательная форма деятельности. Важно подчеркнуть, что сознательность выступает в качестве всеобщего, а не особенного определения непосредственно-общественного труда, ибо конкретный труд сам по себе тоже носит целесообразный характер. Однако эта целесообразность конкретного труда есть лишь его характеристика как отношения человека к природе, между тем с общественной точки зрения, т. е. с точки зрения отношения человека к человеку, его целесообразность односторонняя, абстрактна, и в силу этого в действительности бессознательна.

Таким образом, получается, что непосредственно-общественный труд в качестве всеобщей связи конкретных видов материального труда носит нематериальный, т. е. внеэкономический характер. Ибо непосредственно-общественный труд как всеобщая самодеятельная форма всех видов конкретного труда не имеет особенного материального воплощения, которое одновременно было бы и родственно всему многообразию потребительных стоимостей, производимых конкретным трудом, и вместе с тем, отлично от него.

Стало быть, утрачивается и материальный характер всеобщего стимула непосредственно-общественного труда. Однако признание в условиях социализма необходимости существования разделения труда, а следовательно, конкретного, т. е. неоднородного, разнокачественного труда, заставляет нас искать материал для соизмерения и сведения всех трудовых затрат к общему знаменателю. Причем, «чтобы соизмерить эти особенные виды труда, — как правильно отмечал Б. Н. Коротюк, — сам процесс труда должен быть уже закончен и вместо живого процесса труда должен существовать его результат. Таким образом, сопоставлять и соизмерять можно только уже овеществленный труд и только путем обмена"[85,с.42]. Материалом такого соизмерения, как известно, являются деньги, т. е. золото. Следовательно, если признать материальный характер непосредственно-общественного труда, то он в своем всеобщем определении неизбежно выступает как абстрактный труд, результатом которого является сама экономическая форма, приобретающая самостоятельное существование в деньгах, и в котором apriori не существует никакого сознательного момента. «Как материальный представитель всеобщего богатства… деньги должны непосредственно быть предметом, целью и продуктом всеобщего труда всех индивидов. Труд должен непосредственно производить меновую стоимость, т. е. деньги"[18,ч.1,с.171].

Таким образом, при рассмотрении непосредственно-общественного труда при социализме мы обнаруживаем уже знакомое нам противоречие. А именно, если исходным отношением социализма считать непосредственно-общественный труд, то следует признать сознательность, т. е. субъективный момент первичным, определяющим в развитии социалистических производственных отношений. Если же в понимание непосредственно-общественного труда вкладывать какое-то объективное содержание, отодвигающее сознательный момент на задний план, ты мы неизбежно должны придти к определению его как труда абстрактного. Если же согласиться с этим, сославшись при этом на то, что социально-экономическое содержание труда при социализме иное, чем в условиях капитализма, то возникает вопрос: а чем определяется это новое содержание и форма труда при социализме, ибо в капиталистическом обществе трудом выращивают те же зерно и скот, добывают те же уголь и нефть и т. д.

Сторонники рассматриваемой точки зрения считали, что социально-экономическое содержание непосредственно-общественного труда «определяется господствующими отношениями социалистической собственности"[82,с.23]. Этим самым признавалось, что общественная форма труда определяется формой собственности и что, следовательно, общественная собственность на средства производства является исходной категорией политической экономии социализма.

Некоторые экономисты высказывали сожаление по поводу того, что в известных точках зрения по вопросу исходного и основного отношения социализма исключаются субъекты отношений — люди, общество. Какова суть их рассуждений? Так, В. В. Радаев, отмечая, что «выявление и изучение основного производственного отношения социализма… играет важную роль в определении исходного отношения социализма как начального пункта социализма"[60,с.108], считал, что отношение общества в целом как единой ассоциации производителей и является основным производственным отношением социализма. Данное положение он обосновывал тем, что при социализме главным агентом производственных отношений является общество в целом, которое приобретает в условиях социализма самостоятельное реальное бытие, самостоятельное лицо. «Но в то же время, — по мнению В. В. Радаева, — эта особая, общественная форма движения производства не устраняет и не может устранить той определенной роли, которую играет работник производства как главная производительная сила"[60,с.114].

Одним из вариантов данной точки зрения является утверждение В. М. Агеева, согласно которому основным производственным отношением социализма выступает «отношение между государством, как непосредственным собственником основных средств производства, и работниками материального производства как непосредственными производителями материальных благ"[76,с.60].

При рассмотрении данной концепции обнаруживается следующее. Поскольку речь идет в данном случае об определении основного производственного отношения социалистического общества, то в соответствии с вышеприведенной точкой зрения получается, что само общество входит в качестве непосредственного момента в определение общественного производственного отношения. Но в таком случае общество и непосредственный производитель непосредственно соотносятся между собой как целое и часть, т. е. отношение между ними выступает как целостное отношение.

Поэтому исследование части одновременно будет являться рассмотрением самого целого, раскрытием его сущности, воспроизведением этого целого во всей его конкретности. Стало быть, вполне правомерно начать исследование социалистического общества с непосредственного производителя как его «элементарной клеточки». Но тогда отношение между обществом и непосредственным производителем лишается статуса производственного, ибо последнее должно получить материальное воплощение, отличное от непосредственного производителя, т. е. в вещи. Здесь же на первый план выступает субъективный фактор, а материальное выражение данного отношения как производственного не поддается определению. Поэтому многие экономисты возражают против тезиса о необходимости анализа производственных отношений социализма посредством исследования их субъектов. А. К. Покрытан, например, отмечал: «Определение субъектов производственных отношений требует знания этих отношений"[86,с.7].

В самом деле, при дальнейшем рассмотрении данной концепции выясняется, что непосредственные производители не представляют собой однородное целое: они распределены между городом и деревней, между различными отраслями производства, в конечном счете представлены различными классами, социальными группами и т. д. А «самостоятельное бытие» общества представлено в лице государства. Таким образом, непосредственные производители и само общество без учета существующих классовых и других социально-экономических различий выступают еще в известной степени в абстрактных определениях. Поэтому, если начать исследование с ассоциации непосредственных производителей, то, говоря словами Маркса, «это было бы хаотическое представление о целом"[18,ч.1,с.37]. Сами классовые и другие различия социалистического общества обусловлены существованием разделения труда, товарно-денежных отношений и т. д., анализ которых, как известно, ведет к более простым определениям (стоимость, абстрактный труд и т. д.). Лишь после того, как зафиксированы эти абстрактные моменты, простейшие понятия, представляется возможным целостное теоретическое представление об обществе. Как известно, такой метод Маркс охарактеризовал как «очевидно, правильный в научном отношении"[18,ч.1,с.38].

Однако здесь смущает одно обстоятельство. А именно то, что с помощью этих же «абстрактных, простейших определений» Маркс создал теоретическую систему капиталистического общества. Само собой разумеется, что из одних и тех же «определений» нельзя построить совершенно различные теоретические системы.

Спрашивается, чем же тогда обусловлен действительно различный характер отношений общества и личности при капитализме и в условиях социализма? Чем объясняется это различие и откуда оно возникает? Авторы рассматриваемой концепции утверждают, что отношение непосредственных производителей и всего общества «как реальное экономическое отношение возникает только в условиях общественной собственности на средства производства, которая качественно изменяет отношение общества и личности». Но это есть не что иное, как признание исходным (основным) отношением социализма общественной собственности на средства производства.

Подводя некоторый итог нашему изложению, следует констатировать, что при самом общем рассмотрении вышеприведенных точек зрения обнаруживается, что все они, имея свои доводы и контраргументы, в совокупности образуют некоторый замкнутый логический круг, в котором та или иная категория, «претендующая» на роль «начальной» (или основной), сама вытекает из другой и фактически не может быть первой. В решении данной проблемы сложилась парадоксальная ситуация, когда участники ее решения, выступая в роли критиков, утверждают истину, обосновывая же собственные точки зрения, отрицают ее. А сам «логический круг» оказался замкнутым пределами вещного богатства.

Причем, кажущаяся безвыходность из создавшегося положения нашла свое законченное выражение в точке зрения о том, что понятие «элементарная клеточка» вообще неприменимо для социализма. По мнению авторов этой точки зрения, понятие «клеточка» применимо лишь для капитализма, поскольку оно якобы выражает разобщенность капиталистического товарного производства, обособленность производителей. Так, М. Саков писал: «Здесь (т.е. в социалистическом обществе — авторы) нет того движения от простого к сложному, которое было характерно для становления капитализма. А это означает, что логическая система категорий социализма не может быть развита из какого-либо элементарного экономического отношения (экономической клеточки) по принципу движения от простого, единичного к сложному, всеобщему. В таком подходе не учитывалась бы главная отличительная черта социализмаколлективистский характер присущих ему производственных отношений"[87,с.30−31].

Однако развитие от абстрактного к конкретному, от простого к сложному является всеобщим законом всякого общественного организма, в том числе и капитализма, и социализма. Коллективистский характер социализма вовсе не характеризует его как бессистемное, бесструктурное общественное образование, не имеющее историю происхождения. Социализм существует в действительности как сложная система, состоящая из элементов, и глубоко познана она может быть не бессистемным описанием ее различных сторон, а путем воспроизведения ее от наиболее абстрактной, простой формы, до конкретного, сложного, богатого единства многообразного.

Общий же вывод изложения данного вопроса состоит в следующем. Противоречия, возникшие в процессе решения проблемы исходной категории политической экономии и социализма, в рамках ее прежней методологии оказались нерешенными. Однако это вовсе не является свидетельством отрицания политической экономии как науки вообще. Методология и язык политической экономии социализма, все же оказались недостаточными для полного решения проблемы исходной категории экономической системы социализма.

Для решения этой проблемы необходим переход к методологии и языку более высокого порядка, соответствующие более высокой теоретической системе.

гуманизация экономический политический социализм

Борисов Е. Ф. Экономическая теория: учебник. — М.: Юрайт-М, 2008. — 384с.

Курс экономической теории: Общие основы экономической теории. Микроэкономика. Макроэкономика. Основы национальной экономики: учебное пособие для студентов вузов / Рук. авт. коллектива и науч. ред. А. В. Сидоровича; МГУ им. М. В. Ломоносова. — М.: Изд-во «Дело и Сервис», 2007. — 1040с.

Курс экономической теории: учебник / Под общей редакцией Чепурина М. Н., Киселевой Е. А. — Киров: «АСА», 2007. — 848с.

Основы экономической теории. Политэкономия: учебник / Под ред. Д. Д. Москвина. — М.: Едиториал УРСС, 2005. — 528с.

Экономическая теория (политэкономия): учебник / Под общ. ред. В. И. Видяпина, Г. П. Журавлёвой. — М.: ИНФРА-М, 2005. — 640с Коврей, В. А. Экономическая теория: Курс интенсивной подготовки / В. А. Коврей, М. З. Ачаповская, В. В. Ожигина; Под ред. И. В. Новикова, Ю. М. Ясинский. — Мн.: ТетраСистемс, 2009. — 400 c.

Кочетков, А. А. Политическая экономия (экономическая теория): Учебник / В. М. Агеев, А. А. Кочетков, Г. А. Куторжевский, Н. А. Мартыненко. — М.: Дашков и К, 2012. — 856 c.

Малахов, Р. Г. Экономическая теория / Р. Г. Малахов. — М.: Рид Групп, 2012. — 48 c.

Мишкин, Ф. С. Экономическая теория денег, банковского дела и финансовых рынков / Ф. С. Мишкин; Пер. с англ. О. К. Островская; Пер. с англ. А. А. Рыбянец. — М.: Вильямс, 2013. — 880 c.

Новичков, В. И. Экономическая теория: Учебник для бакалавров / А. А. Кочетков, В. М. Агеев, В. И. Новичков; Под общ. ред. А. А. Кочетков. — М.: Дашков и К, 2013. — 696 c.

Носова, С. С. Экономическая теория: Учебник / С. С. Носова. — М.: КноРус, 2013. — 792 c.

Океанова, З. К. Экономическая теория: Учебник / З. К. Океанова. — М.: Дашков и К, 2012. — 652 c.

Попов, А. И. Экономическая теория: Учебник для вузов / В. С. Артамонов, А. И. Попов, С. А. Иванов; Под ред. В. С. Артамонова. — СПб.: Питер, 2010. — 528 c.

Розанова, Н. М. Экономическая теория фирмы: учебник / Н. М. Розанова. — М.: Экономика, 2009. — 447 c.

Рудакова, И. Е. Макроэкономическая теория: проблемы, версии, полемика / И. Е. Рудакова, А. А. Никифоров. — М.: ДиС, 2013. — 208 c.

Сажина, М. А. Экономическая теория: Учебник / М. А. Сажина, Г. Г. Чибриков. — М.: ИД ФОРУМ, НИЦ ИНФРА-М, 2013. — 608 c.

Слагода, В. Г. Экономическая теория: Учебник / В. Г. Слагода. — М.: Форум, 2013. — 368 c.

Слагода, В. Г. Экономическая теория: Рабочая тетрадь / В. Г. Слагода. — М.: Форум, 2012. — 176 c.

Тамбовцев, В. Л. Право и экономическая теория: Учебное пособие / В. Л. Тамбовцев. — М.: ИНФРА-М, 2005. — 224 c.

Худокормов, А. Г. Экономическая теория: Новейшие течения Запада: Учебное пособие / А. Г. Худокормов. — М.: НИЦ ИНФРА-М, 2013. — 416 c.

Чернецова, Н. С. Экономическая теория: Учебное пособие / Н. С. Чернецова, В. А. Скворцова, И. Е. Медушевская. — М.: КноРус, 2013. — 264 c.

Шаститко, А. Е. Экономическая теория организаций: Учебное пособие / А. Е. Шаститко. — М.: ИНФРА-М, 2011. — 303 c.

Шишкин, А. Ф. Экономическая теория. В 2-х т. Том 2: Учебник для вузов / А. Ф. Шишкин. — М.: ВЛАДОС, Изд. «КДУ», 2013. — 712 c.

Шишкин, А. Ф. Экономическая теория. В 2-х т. Том 1: Учебник для вузов / А. Ф. Шишкин. — М.: ВЛАДОС, Изд. «КДУ», 2013. — 816 c.

Янбарисов, Р. Г. Экономическая теория: Учебное пособие / Р. Г. Янбарисов. — М.: ИД ФОРУМ, НИЦ ИНФРА-М, 2013. — 624 c.