Маски политической активности

В результате преобразования бюрократических тенденций революции в режим личной власти верноподданность стала стереотипом политического поведения и связала режим с обществом. Произошло культивирование доносов, которые связали гражданина и государство.

Всеобщее доносительство усиливало взаимное недоверие, парализовывало критическое мышление и укрепляло бюрократическое единство государства и общества. Тем самым возродился и окреп мнимый либерализм на уровне массового политического поведения и сознания, каждый гражданин становился просто одним из щупалец многоголовой бюрократической гидры. Донос превратился в безусловный рефлекс и политический инстинкт гражданина, способствовавшей тотальной бюрократизации общества.

В этих условиях всякая новая акция партии и правительства заведомо была «обречена» на поддержку общества, граждане выполняли распоряжения властей как бы по собственной воле. Их поведение было в большей степени продиктовано чувством страха, нежели совокупностью официальных указаний. Сфера самостоятельного политического поведения постоянно ограничивалась — в строгом соответствии с принципами бюрократического управления. Это не вызывало особого сопротивления в обществе, сформированном столетиями монархического деспотизма и бюрократического произвола.

Партийный аппарат переплетался, с государственным, паразитируя один на другом, что не исключало трений между ними. Эти трения отражали борьбу приоритетов идеологии и специальных знаний в сталинской программе строительства социализма и определялось не позитивными программами сторон, а бюрократическими надеждами на исчерпание сил соперника в результате кадровой политики. Члены партии, назначенные на тот или иной государственный пост, в большей степени считали себя государственными служащими, нежели функционерами партии. Это отражало общую тенденцию ее бюрократизации.

По мере развития этой тенденции режим стремился создать впечатление в обществе, что членство в партии связано с более высокими социальными и политическими требованиями по сравнению с теми, что предъявляются к обычным гражданам. Данное идеологическое клише маскировало систему привилегий партийного аппарата, которая начала складываться в 30-е гг. В результате партийно-государственные чиновники стали пользоваться большим уважением. Бюрократия приступила к рьяному сотрудничеству с режимом, будучи в то же время его основанием. Как и всякая другая бюрократия, она чувствовала потребность идентификации с сильным государством и единоличной властью. Принадлежность к партии стала одним из профессиональных критериев аппаратчика. Для чиновника характер государства образует источник материального существования и принцип политического поведения. Партия как контролирующая организация оказалась для аппарата синонимом государства, а служение ему образует главную цель существования бюрократии.

По мере укрепления сталинского режима, вина за промахи власти перекладывалась на технических исполнителей. Это укрепляло верноподданнический стереотип: политика есть безусловное добро, а управление — перманентное зло. Образ бюрократа-недотепы, погрязшего в бумажках, выполнял важную функцию в укреплении и развитии сталинского режима.

Технократическая идеология переплелась с партийной бюрократией. Реанимация всей системы политических иллюзий, типичных для монархии и бюрократического управления, нашла свое завершение в окончательной догматизации и катехизации марксизма-ленинизма.