Двойной миф о крестьянстве в национальном сознании
Сакрализированное понятие «народность» пытались объяснить многие писатели, в частности Л. Н. Толстой (в дневнике за 1853 г.): «Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее». Может быть, в этом и крылась разгадка… Читать ещё >
Двойной миф о крестьянстве в национальном сознании (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Все исследователи, занимавшиеся крестьянством и народной культурой, отмечали противоречивость суждений в характеристиках и обилие устойчивых штампов. О русском крестьянине с одинаковым основанием можно сказать, что он крайне религиозен и почти атеист; исключительно трудолюбив и одновременно фантастически ленив; щедр и не упустит малейшей выгоды; простит врага и беспощаден к укравшему у него курицу; простодушен и хитер и т. п. Почему же рождаются такие противоречивые и вместе с тем стереотипные образы сельского жителя?
Изучать культуру крестьянства, его быт и нравы начали русские славянофилы. Известно собрание народных песен П. В. Киреевского, часть из которых была передана ему еще А. С. Пушкиным. Фольклорные образцы собирали Н. М. Языков, Н. В. Гоголь, А. В. Кольцов, В. И. Даль и тысячи безвестных учителей, священников, офицеров. Мода на «народное» каждый раз приносила новый «улов» в виде сборников песен, пословиц, сказок из деревни.
На основе традиционной крестьянской культуры возникали различные представления о «народности». Одни стремились постичь реальное и меняющееся содержание понятия. Другие питались преимущественно мифом о народе, созданным в том числе и самим народом. Если первый вариант стоял ближе к жизни, то второй был несравненно более художественным. К нему и тяготела русская литература.
Мода на «народность», «опрощение» — это только формы проявления того мифа о народе, который живет в национальном сознании. Народвсегда мудр и всегда прав — это подсознательное убеждение царило не только среди интеллигенции, но и среди дворянства, высших чиновников и даже в императорской семье. Образ русского мужика приобрел сакрализованные черты и в русской литературе. В нем видели носителя особой нравственности и непостижимой с точки зрения рационализма житейской мудрости. Вспомним, например, мудрого Платона Каратаева из романа Л. Н. Толстого «Война и мир».
В.В. Розанов приводит такой характерный эпизод. В 50—60-е гг. будущий канцлер Германии О. Бисмарк был в Петербурге и присматривался к русским, своим новым союзникам. Случилось ему во время одной из устроенных для него медвежьих охот заблудиться. Поднялась метель, дорогу занесло. Лес, снег, дороги нет, с ним только кучер, который ни слова не понимал по-немецки. Бисмарк счел себя погибшим. А мужик, не зная дороги, тем не менее ехал куда-то и, оборачиваясь к знатному немцу, все повторял по-русски: «Ничего, барин, выберемся. Ничего…» Они действительно выбрались, а Бисмарк запомнил это слово —? «ничего». Найдя в нем огромный иррациональный потенциал, канцлер Бисмарк потом не раз озадачивал своих министров, произнося загадочное слово «nitschevo» в самых безвыходных ситуациях.
Сакрализированное понятие «народность» пытались объяснить многие писатели, в частности Л. Н. Толстой (в дневнике за 1853 г.): «Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее». Может быть, в этом и крылась разгадка народопоклонства интеллигенции?