Анализ предложения на основании типов синтаксических связей

Довольно широкое распространение в рамках разных лингвистических традиций XIX—XX столетий получил метод, предписывающий членить предложение на составляющие его компоненты и квалифицировать их на основе существующих между ними в данном высказывании грамматических связей.

Впервые отчетливо тип синтаксической связи как возможная опора для выделения и характеристики фактов синтаксиса был отмечен академиком Ф. И. Буслаевым. Согласно Ф. И. Буслаеву, главный объект синтаксического рассмотрения — предложение — состоит из элементарных единиц, называемых членами предложения, которые в свою очередь делятся на главные и второстепенные. Главные члены предложения определяются по их соотношению с логическими понятиями субъекта и предиката, а второстепенные допускают двоякий подход: «1) по синтаксическому употреблению и 2) по значению…»^[1] Присоединяясь к главным, второстепенные члены либо согласуются, либо управляются, либо не согласуются и не управляются. Соответственно такие члены предложения называются определениями, дополнениями и обстоятельствами. Следовательно, устанавливается прямая зависимость между типом синтаксической связи, в которую вступает то или иное слово с господствующим в составе предложения, и его синтаксической природой, выражаемой в терминах членов предложения.

Однако такой подход по понятным причинам не был поддержан синтаксистами, а потому оказался вытесненным, особенно в практике школьного преподавания грамматики, методикой распознавания второстепенных членов предложения по их значению, устанавливаемому по логическим вопросам.

Впоследствии на основе синтаксической связи стали выявлять и главные члены предложения. При этом широкое признание получает тезис, согласно которому сущность предложения определяется непременно наличествующей в нем предикативной связью^[2], объединяющей между собой главные члены — подлежащее и сказуемое. «Существо предикативной связи, отличающее ее от всех других связей в предложении, заключается в том, что эта связь, в отличие от всех других связей, выступающих как бы в уже данном, готовом виде, устанавливается в момент речи»^[3].

Многие синтаксисты считают, что предикативная связь выражается определенными структурными средствами языка, к числу которых относятся свойственные глаголу формы времени и наклонения. При таком толковании предикативной связи и языковых средств ее реализации открывается возможность по-иному охарактеризовать и сами главные члены, напр.: «Сказуемым называется главный член предложения, формы которого выражают предикативную связь между этим членом и другим главным членом — подлежащим»^[4]. Поскольку члены предложения находятся между собой в отношении субординации и поскольку из двух главных членов формально зависимым оказывается сказуемое, то, следовательно, подлежащее может быть определено как абсолютно независимый член предложения.

Так как предикативная связь выражается в формах времени и наклонения глагола, то глагол и выступает «предикативным членом предложения, достаточным сам по себе»^[5]. Отсюда ясно, что вполне естественны предложения с одним главным членом — безличные предложения, о предикативности которых можно говорить «в той мере, в какой в них представлены формы предикативности, а формы эти в них действительно представлены. Ср., например, такие предложения, как Смеркается — Смеркалось…»^[6].

Однако эта концепция имеет существенный недостаток: отождествляя предикативность с предикативным членом, а предикативный член — с глаголом, она игнорирует несомненно существующие в русском языке безглагольные предложения.

Наиболее полно возможность квалификации компонентов предложения на основе типов отношений была продемонстрирована академиком А. А. Шахматовым, распределившим эти отношения и представляющие их члены предложения по пяти основным группам: а) отношения предикативные, б) атрибутивные, в) атрибутивно-предикативные, г) объектные и д) релятивные^[7].

В новейшей синтаксической литературе важное место изучению синтаксических связей в предложении отводится в концепции А. М. Мухина. К таким связям А. М. Мухин относит 1) социативно-предикативную связь, 2) нулевую предикативную связь, 3) субординативную связь, 4) интродуктивную связь, 5) социативную связь и 6) координативную связь. Эти шесть типов связей, однако, не равноценны по их конструктивной роли. Конструктивно важными оказываются первые два типа связей, каждый из которых «составляет структурную основу соответствующего предложения»^[8]. С этой точки зрения они противостоят всем другим типам связей и позволяют «выделить два основных структурных типа предложений, которые в терминах компонентов, входящих в структурную основу предложения, именуются двухъядерными (с подлежащим и сказуемым, т. е. с ядерным предицируемым и ядерным предицирующим компонентами) и одноядерными (с единственным ядерным компонентом, лишенным как признака предицируемости, так и признака предицирования)»^[9]. На основе учета остальных четырех типов связей выделяются: а) предложения распространенные и нераспространенные (предложения с неядерными компонентами и без них); б) предложения с однородными членами (на основе координативной связи), образующие третий тип предложений наряду с двухъядерными и одноядерными; в) предложения полные и неполные, а также соответствующие компоненты их; и т. д.

А. М. Мухин не без основания отвергает логический, психологический и морфологический подходы к выявлению синтаксической природы предложения, соглашаясь, однако, с предшественниками в том, что сущность предложения состоит в его предикативности. А предикативность сводится к «способности синтаксической связи создавать предложение…»^[10]. Но здесь возникает вопрос о том, какая синтаксическая связь, при каких условиях становится предикативной и каковы критерии, позволяющие судить о предикативности той или иной внутренней синтаксической связи. Отвечая на этот вопрос, А. М. Мухин пишет: «Осознать это нам позволяют эксперименты, заключающиеся в последовательном (или «комбинированном») исключении синтаксических связей из структуры предложений или — что-то же самое — в отбрасывании соответствующих компонентов предложения. Например, исключая субординативные связи из предложений Всю дорогу на кладбище мокрые трубы хрипели старинный вальс и С Тихоном монах был в чем-то несогласен мы получаем в остатке такие отрезки речи, которые потенциально являются предложениями (каждый отброшенный компонент предложения заменим на письме точками); Всю дорогу на кладбище мокрые трубы хрипели… вальс; Всю дорогу на кладбище мокрые трубы

хрипели…; Всю дорогу на кладбище… трубы хрипели…;

Всю дорогу. трубы хрипели…;…трубы хрипели…".

Таким образом, предикативность, согласно А. М. Мухину, должна осознаваться в ходе эксперимента. Не есть ли это тот самый психологизм, против которого А. М. Мухин выступает, разбирая синтаксис академика А. А. Шахматова? Очевидно, что в своей основе (в толковании понятия предикативность,

или — что-то же — структурной основы предложения) теория структуры предложений и их моделей А. М. Мухина оказывается психологической.

Тот же психологический подход преобладает и при толковании частных синтаксических явлений. Обратимся хотя бы к следующим двум:

а) рассматривая в русском языке побудительные предложения с подлежащим, выраженным личным местоимением второго лица, А. М. Мухин оспаривает правомерность отнесения их к двусоставным (или двухъядерным) предложениям. Вывод такой можно было бы принять, если бы он не основывался на недоразумении. Дело в том, что именительный падеж существительного и именительный падеж местоимения в предложениях, о которых идет речь, функционально не тождественны, и поэтому взаимозамена их невозможна. Сопоставляя формы именительного падежа существительного и местоимения в предложениях Братец, дай мне поесть и Ты дай мне поесть и трактуя их как тождественные, А. М. Мухин упускает из виду тот факт, что наличие обращения, выраженного существительным, не исключает возможности вставки в то же самое предложение личного местоимения, и наоборот, ср.:

Братец, дай мне поесть — Братец, ты дай мне поесть;

Ты дай мне поесть — Ты, братец, дай мне поесть.

Если бы именительный падеж существительного и соответствующая местоименная форма были функционально равноценны, то конструкции, аналогичные тем, которые приводятся справа, были бы противоречащими языковой норме, ибо это означало бы повторение одного и того же обращения, повторение одной и той же синтаксической позиции, напр.: Братец, братец, дай мне поесть. Такая конструкция, кстати, возможна, но она по смыслу не равна конструкции Братец, ты дай мне поесть. Кроме того, здесь не два обращения, как следовало бы ожидать, а одно обращение, выраженное одной и той же повторяющейся формой;

б) А. М. Мухин делает попытку доказать, что подлежащее в русском языке может быть выражено именем не только в именительном падеже, но и в родительном. Он пишет: «Нельзя также не учитывать того, что подлежащее может быть выражено и неименительным (косвенным) падежом существительного или местоимения, как, например, в следующих случаях: (после отрицания) Нет у меня против него и смелости никакой (Л. Толстой) К решению вопроса о том, представляет ли родительный падеж подлежащее (ядерный предицируемый компонент), мы можем подойти экспериментальным путем — с помощью экспериментов, к которым мы прибегали в предыдущем разделе при изучении внутренних синтаксических связей предложений (предложений с „нормальным“ подлежащим, т. е. представленным именительным падежом существительного или местоимения). Так, последовательно исключая субординативные связи из структуры данного актуального предложения (Нет у меня против него и смелости никакой), мы получаем такие отрезки речи (Нет… против него и смелости никакой; Нет…и смелости…), которые являются потенциальными предложениями, так как каждый из них содержит в себе социативно-предикативную связь в качестве структурной основы предложения…»^[11].

Прежде всего неясным остается то, почему эксперимент завершается на конструкции Нет… и смелости… Почему нельзя продолжить его до звена Нет??? Что этому препятствует? Где критерий, который сигнализирует конец границ актуального предложения? Вопросы эти остаются фактически без ответа. Единственное, на что указывает А. М. Мухин, — это чутье экспериментатора, исследователя. Однако языковое чутье, личный опыт исследователя, будучи субъективными, вряд ли могут претендовать на роль безусловно очевидного критерия. Неясными остаются у А. М. Мухина границы между выделяемыми им потенциальными предложениями, с одной стороны, актуальными — с другой, ибо произвольным оказывается принцип квалификации основной — предикативной — связи^[12].

• [1] Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. С. 273.
• [2] Но так думают не все ученые. См., напр.: Стеблин-Каменский М. И. О предикативности // Стеблин-Каменский М. И. Спорное в языкознании. Л.:Изд-во ЛГУ, 1974. С. 44—47. Обзор литературы на эту тему см.: Панфилов В. 3. Взаимоотношение языка и мышления. М.: Наука, 1971. С. 166—174.
• [3] Кузнецов П. С. О принципах изучения грамматики. М.: Изд-во МГУ, 1961.С. 69. См. также: Бенвенист Э. Общая лингвистика. С. 138—140.
• [4] Кузнецов П. С. О принципах изучения грамматики. С. 69.
• [5] Бенвенист Э. Общая лингвистика. С. 138.
• [6] Кузнецов П. С. О принципах изучения грамматики. С. 71.
• [7] Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. С. 38—41.
• [8] Мухин А. М. Структура предложений и их модели. Л., 1968. С. 215.
• [9] Там же. С. 216.
• [10] Там же. С. 80.
• [11] Там же. С. 134—135.
• [12] Ряд понятий А. М. Мухин уточняет в работе «Лингвистический анализ. Теоретические и методологические проблемы» (Л., 1976).