Проблема группового отношения к времени в социальной психологии

• Введение
• 1. Проблема группового отношения к времени в социальной психологии
• 2. Групповое отношение к времени как предмет исследования в социальных науках
• 3. Социальное конструирование отношения к времени
• Заключение
• Список литературы

Появление новых технологий, ускорение изменений в обществе, увеличение числа рисков и уровня неопределенности делают время все более важной категорией общественного сознания.

С одной стороны, растет значимость времени как все более ограниченного ресурса совместной деятельности. Ускорение темпа жизни и «упразднение» пространства информационными технологиями предъявляют к совместной деятельности особые требования, при которых способность группы к эффективному управлению временем становится одним из ключевых факторов успешности.

С другой стороны, переживаемый сегодня обществом «футуршок"Футурошок/футуршок (англ. Future Shock) — шок будущего, психологическая реакция человека или общества на стремительные и радикальные изменения в его окружении, вызванные ускорением темпов технологического и социального прогресса. Термин введён социологом и футурологом Элвином Тоффлером в одноимённом труде, вышедшем в 1970 году. Тоффлер Э. Футурошок. — СПб, 1997. обостряет внимание личности к временным аспектам своей групповой идентичности, заставляет задумываться о прошлом и будущем тех социальных групп, к которым мы себя относим. Временные категории играют все более существенную роль в формировании групповой идентичности и «воображаемых сообществ» Андерсон Дж. Когнитивная психология. — СПб.: Питер, 2001. Одной из особенностей современности («текучая современность»)Бауман З. Мыслить социологически: Учеб. пособие / Пер. с англ. под ред. А. Ф. Филиппова; Ин-т «Открытое о-во». — М.: Аспект-Пресс, 1996. — 255 с. — (Открытая книга — открытое сознание — открытое о-во. Прогр. «Высш. образование»). — Пер. изд.: Bauman Z. Thinking sociologically. — Basil Blackwell, 1990. является превращение времени в ключевое измерение социальности. Наличие времени как ресурса жизнедеятельности и доступ к средствам конструирования коллективной истории становятся все более важными мерилами социального престижа и одновременно признаками социального расслоения.

Быстрые изменения и высокая неопределенность, рост социальной напряженности и глобализация рисков обусловливают растущую потребность в диалоге о совместном прошлом и будущем, способах согласования различных групповых образов «коллективной судьбы». Коллективные риски требуют от современных групп и организаций способности расширить временные рамки своего существования: глубже видеть свое прошлое и дальше заглядывать в будущее. В условиях непрерывных изменений личность, различные группы и организации, общество в целом нуждаются в способах овладения своим временем. Иными словами, интеграция группового прошлого, настоящего и будущего в представлениях членов группы становится важным условием коллективной-субъектности.

1. Проблема группового отношения к времени в социальной психологии

Социальная психология времени как самостоятельное направление исследований: предмет и основные теоретические проблемы.

В связи с ростом количества и теоретической глубины исследований роли переживания и организации времени в межличностных, внутригрупповых и межгрупповых отношениях в 1990;2000 гг. можно говорить о формировании нового научного направления — социальной психологии времени.

Ключевой проблемой социальной психологии времени являются предпосылки отношения к времени в социальных группах и его роль в межличностном, внутригрупповом и межгрупповом взаимодействии.

Предметная область социальной психологии времени включает в себя целый ряд феноменов. Во-первых, это особенности индивидуального отношения к времени, проявляющиеся в результате взаимодействия членов группы друг с другом (например, различия в индивидуальном отношении к времени может служить одной из причин конфликтов по поводу организации совместной деятельности); во-вторых, объективная пространственно-временная организация межличностного и межгруппового взаимодействия, влияющая на социально-психологические характеристики группы (например, влияние продолжительности, темпа и ритма совместной деятельности на сплоченность группы и удовлетворенностью совместной деятельностью); в-третьих, особенности восприятия, переживания, осмысления и организации времени в групповом сознании и совместной деятельности, не сводимые к характеристикам субъективного времени отдельной личности (например, внимание к времени и его ценность в организационной культуре, содержание коллективной памяти и групповые представления о будущем).

Можно выделить две проблемные области социально-психологического изучения отношения к времени в социальной группе.

Во-первых, отношение к времени в группе может выступать в качестве независимой переменной социально-психологического исследования. Ключевым здесь является вопрос о том, как восприятие, переживание и осмысление времени личностью и группой влияет на особенности группового поведения Классический пример исследований в этой области — работы, посвященные влиянию дефицита времени на деятельность операторов и групповое принятие решений (Завалишина, 1977; Антосик, 1993; Pepinsky et al., 1960; Kelly, McGrath, 1985; Kerstholt, 1994; Kelly, Karau, 1999).

Во-вторых, отношение к времени в социальной группе может рассматриваться в социально-психологическом исследовании как зависимая переменная, т. е. мы можем изучать воздействие различных психологических и социальных факторов на объективные временные характеристики межличностного и группового поведения (его длительность, последовательность действий, периодичность, темп), а также на групповые особенности восприятия, переживания, осмысления и организации времени. Примерами таких исследований могут быть работы, в которых выявляется влияние уверенности команды в своих силах на успешность ее деятельности в условиях цейтнота (Gevers et al., 2008) или влияние типа совместной деятельности (совместно-индивидуальный, совместно-последовательный, совместно-взаимодействующий) на способ организации времени в группе (Ballard, Seibold, 2000).

Состояние исследований группового отношения к времени в социальной психологии.

В зарубежной социальной психологии одной из наиболее ранних работ по изучению группового отношения к времени стало исследование переживания времени безработными австрийской деревушки Мариенталь в период депрессии 1930;х годов М. Ягодой и ее коллегами, в ходе которого было выявлено влияние объективной временной структуры совместной деятельности на психологическое время (Jahoda et al., 1933; Jahoda, 1988). Результаты первых эмпирических исследований отношения личности и группы к времени в социальной психологии указывают на то, что «свое» время (понимаемое в данном случае как свободное или личное время) строится нами в тех границах, которые заданы общественными ритмами, институциональным временем. Это индустриальное время может казаться нам навязанным, принуждающим и неестественным, т. е. «чужим», однако только во взаимодействии с ним мы можем строить «свое» время.

Более отчетливо в социальной психологии проблема отношения группы к времени была поставлена К. Левиным в 1942 г. в статье «Временная перспектива и моральный дух» (Левин, 2000). Поводом для написания этой блестящей работы послужило изменение еврейского самосознания в период фашистского геноцида. Анализируя причины устойчивости социальной группы перед лицом внешних угроз ее существованию, К. Левин указал на роль протяженности, связности и реалистичности временной перспективы: углубление своей истории (группового нарратива) в прошлое и будущее, расширение временного горизонта, в котором осмысляется происходящее, оказывается ценным личностным и групповым ресурсом выживания.

К сожалению, на протяжении 30 лет после выхода в свет статьи К. Левина социальные психологи к проблеме субъективного времени практически не обращались. Проблема времени рассматривалась практически исключительно в контексте субъективного времени личности. Отношение к времени в крупных социальных группах затрагивалось лишь в работах по психологии классов (LeShan, 1952; Ellis et al., 1955; Green, Roberts, 1961; Judson., Tuttle, 1966; Kendall, Sibley, 1970; O’Rand, Ellis, 1974; Schmidt, 1976).

В качестве самостоятельной тема времени в зарубежной социальной психологии стала разрабатываться только с середины 1980;х годов (McGrath,

Kelly, 1986; The Social Psychology of Time, 1988). Первой концептуальной монографией по социальной психологии времени стала книга Дж. Маграта и Дж. Келли «Социальная психология времени», вышедшая в 1985 г. Ее авторы основывают свой подход на предположении о том, что объективные повторяющиеся последовательности в социальном поведении людей — ритмы человеческого поведения — определяют субъективное восприятие, переживание и осмысление времени группой (Futoran et al., 1989; The Social Psychology of Time, 1988; McGrath, 1991).

По мнению Дж. Маграта и Дж. Келли, на протяжении многих десятилетий социальная психология отличалась методологической слепотой в отношении времени. Во-первых, время рассматривалось не как самостоятельная переменная, а как среда, в которой происходят изучаемые явления. Во-вторых, требование контроля внешних факторов, чистоты эксперимента приводило к тому, что социально-психологические явления изучались преимущественно в лабораторных условиях, где длительность, темп и последовательность процессов задавались искусственно. И даже в полевых исследованиях условия, несмотря на их «естественность», оставались статичными. В-третьих, изучение времени требует большого терпения и значительных средств: исследования стадий развития группы, изменения установки на протяжении длительного времени, социализации были немногочисленны из-за высокой стоимости и отсутствия соответствующих технических, методологических и статистических инструментов, необходимых для изучения временного характера этих процессов. В-четвертых, отсутствовала какая-либо концептуализация понятия «время». В теоретических работах очень часто упоминались такие понятия, как «процесс», «динамика» и «изменение», однако без какого-либо их определения. Очень популярным стало понятие групповой «динамики», которое несло в себе все те же смыслы, которые оно имеет в физических науках.

Начиная с середины 1980;х годов в социальной психологии эта ньютонианская концепция времени, восходящая к Аристотелю и рассматривающая изменение как признак неустойчивости, стала уступать место гераклитовой концепции времени, предполагающей, что изменения происходят постоянно, что социально-психологические явления являются прежде всего процессами и имеют временную специфику. Именно под таким углом зрения в американской и европейской социальной психологии стали изучаться социальный обмен, процессы вторичной социализации, стрессы в организации, стадии группового развития, а также исследования роли времени в поведении потребителей. В России это были исследования стадий развития внутригрупповых и межгрупповых отношений, а в 1990;е гг. — работы, посвященные восприятию социальных, в том числе организационных, изменений (Психологическая теория коллектива, 1979; Уманский, 1980; Донцов, 1984; Кричевский, Дубовская, 1991; Агеев, 1990; Шихирев, 1999; Сушков, 1999; Белинская, Тихомандрицкая, 2001; Динамика социально-психологических явлений в изменяющемся обществе, 1996; Совместная деятельность в условиях организационно-экономических изменений, 1997; Журавлев, 1999, 2005; Базаров, 2000; Емельянова, Маташкова, 2002; Алавидзе и др., 2002).

Хотя предложенная Дж. Магратом и Дж. Келли концепция синхронизации ритмов не стала общепринятой, им удалось угадать то направление, в котором стала позднее развиваться социальная психология времени: изучение влияния объективных условий группового взаимодействия на отношение группы к времени. С конца 1980;х годов исследование социально-психологической проблематики времени идет нарастающими темпами. Наиболее динамично оно развивается в трех областях: организационной, экономической и кросс-культурной психологии.

В организационной психологии внимание к проблеме времени неуклонно растет с начала 1980;х (McGrath, Rotchford, 1983; Clark, 1985; Sirianni, 1987; Bluedorn, Denhardt, 1988; Hassard, 1991; Heejin, Liebenau, 1999; Ancona et al.,

2001; Bluedorn, 2002; Cunha, 2004, Bonneau, 2007; Ryan, 2008). Наибольший интерес исследователей вызывает влияние, которое оказывают новые технологии на отношение группы к времени (Barley, 1988; Sahay, 1997; Lee, Liebenau, 2000), особенности взаимодействия при решении задачи (Ballard, Seibold, 2000; Ballard et al., 2008), скорость обратной связи (Onken, 1999),

особенности принятия решений в организации (Butler, 1995), характер лидерства (Thoms, Greenberger, 1995; Mocciaro Li Destri A., Dagnino, 2004; Thoms, 2004; Bluedorn, 2008; Tyssen et al., 2013), характеристики организационной культуры и организационные нормы, регламентирующие взаимодействие во времени (Schriber, Gutek, 1987; Ancona et al., 2001; Bonneau, 2007). Чрезвычайно активно разрабатываются временные аспекты групповой динамики в командах, работающих внутри организации (McGrath, Kelly, 1985; Gersick, 1989; Seers, Woodruff, 1997; Marks et al., 2001; Harrison et al., 2003; Arrow et al., 2004; Ballard et al., 2008).

В экономической психологии проблема времени стала изучаться с середины 1970;х годов в связи с потребительским поведением: тем, как на него влияют отношение к времени в культуре, временная ориентация покупателей, их предпочтения в организации своего времени (van Raaij, 1991; Jacoby et al., 1976; Holman, 1980; Hornik, 1984; Bergadaa, 1990; Carmon, 1991; McDonald, 1994; Grant, 2003). Однако сегодня все большее внимание уделяется и другим темам. Исследуются временные аспекты психологии сберегательного поведения (Maital, Maital, 1978; Klos et al., 2005; Ersner-Hershfield et al., 2009), трудовой мотивации (Seijts, 1998), предпринимательства (Bird, 1992; Das, Teng, 1997), поведения безработных (Roche, 1990; Martz, 2003), экономических ожиданий (Красильникова, 2011; Емельянова, 2012; Хащенко, 2012; Зарубин, Сырцова, 2013; Емельянова, Дробышева, 2013).

В кросс-культурной психологии изучаются этнокультурные особенности временной перспективы и временной ориентации (Jones, 1988; Ashkanasy et al., 2004; Hofstede, Minkov, 2010; Сырцова и др., 2007; Sircova etal., 2014), темпа жизни (Levine, 1997), планирования и использования времени (Usunier, Valette-Florence, 2007), а также групповых представлений о природе времени (Lomranz, Shmotkin, 1991; Block, Buggie, 1996; Ramos, 1992).

В отечественной социальной психологии восприятие, переживание, осмысление и организация времени изучаются преимущественно на внутриличностном, групповом и социетальном уровнях анализа. Вместе с тем межличностный и особенно межгрупповой уровни анализа затрагиваются значительно реже.

Косвенно проблематика отношения к времени в группе была затронута в исследованиях, посвященных стадиям развития коллектива (Л.И. Уманский, А. В. Петровский, А. И. Донцов, Р. Л. Кричевский, А. Л. Журавлев и др.), а также в работах по изучению временной организации индивидуальной и совместной профессиональной деятельности (А.А. Обознов, Д. А. Ошанин, В. А. Денисов, Д. Н. Завалишина, А. Н. Лебедев, Ю. К. Стрелков, Е. В. Шилова и др.).

Непосредственно к данной проблеме российские социальные психологи стали обращаться лишь в последние 15 лет. В частности, тема времени стала разрабатываться в рамках социальной психологии личности в связи с социальной памятью как элементом автобиографической памяти (исследования В. В. Нурковой, Р. А. Ахмерова и др.), в связи с временными аспектами Я-концепции и идентичности (Е.П. Белинская, С. А. Минюрова, Л. Л. Плеханова и др.), а также культурно-историческим подходом к временной перспективе, рассматриваемой как присвоение индивидом хронотопа культуры, символических орудий осмысления жизни, формирования позиции по отношению к своему времени (Д.А. Леонтьев, Н. Н. Толстых и др.). А. К. Болотова в своих работах исследует временную структуру межличностных взаимодействий, а также целый ряд социально-психологических аспектов восприятия, переживания и организации личностью своего времени (Болотова, 1994; 1997; 2006).

2. Групповое отношение к времени как предмет исследования в социальных науках

Среди предложенных в социологии и культурной антропологии подходов к изучению социального времени практически невозможно найти такого, который позволял бы систематизировать различные элементы группового отношения к времени. Во-первых, большинство предложенных классификаций временных представлений отвечают на вопрос «о чем эти представления», а не на вопрос «что они собой представляют». Во-вторых, в подавляющем большинстве случаев не проводится различия между объективным и субъективным социальным временем, т. е. между самими временными характеристиками совместной жизнедеятельности, с одной стороны, и представлениями о ней — с другой.

Наиболее распространенный подход к классификации временных представлений основан на противопоставлении профанного (линейного, динамичного) и сакрального (циклического, статического) образов времени у А. Юбера, М. Мосса и М. Элиаде. Противопоставление линейного и циклического проводится и другими известными культурными антропологами (Bloch, 1977; Leach, 1961; Gellner, 1964; Geertz, 1973; Gell, 1992, p. 48−49; Munn, 1992; Леви-Стросс, 1983; Эванс-Притчард, 1985; Андреев, 1999). В рамках данного подхода многие исследователи подразделяют время социальной группы на «временные зоны», т. е. интервалы времени, которые охватываются временными представлениями: мифическое, историческое, генеалогическое, перживаемое и предвосхищаемое (Le Goff, 1988); эпонимическое, генеалогическое, династическое (Клейн, 2000).

Одним из первых культурных антропологов, предложивших типологию современных культур по их отношению к времени, был Эдвард Холл. Он разделил культуры на монохронные и полихронные (Hall, 1959; Hall, 1983; Hall, Hall, 1990). Наблюдения за тем, как относятся к времени представители разных стран, привели его к следующему выводу: жители Западной Европы и США склонны планировать время заранее, располагая дела одно за другим, тогда как в странах Южной Европы, Латинской Америки, Африки и арабского Востока дела планируются как набор возможностей и редко выполняются в строгой последовательности. Полихронность характерна для обществ с высоким контекстом, тогда как монохронное поведение чаще встречается в тех культурах, где контекст низкий. Полихронные культуры ориентированы на общение с людьми, налаживание связей, на семью, а монохронные культуры ориентированы на задачу, работу с формальными данными, на индивидуальные достижения. Понятие полихронности, введенное Э. Холлом, стало широко использоваться в кросс-культурной и организационной психологии, где для измерения этого конструкта были разработаны соответствующие стандартизированные шкалы (Usunier, 1991; Kaufman-Scarborough, Lindquist, 1999; Bluedorn et al., 1999).

Сопоставление данных кросс-культурных исследований по 73 странам позволило выявить две универсальные характеристики временной перспективы: значимость будущего и долгосрочную ориентацию. При этом значимость будущего оказалась прямо связана с уровнем экономического развития (Milfont, Gapski, 2010).

Широко используемым в кросс-культурной психологии измерением отношения к времени является долгосрочная ориентация (конфуцианский динамизм) Г. Хофстеда и М. Бонда. Долгосрочная ориентация — это ориентация на получение выгод в будущем, предполагающая настойчивость и упорство (Hofstede, Bond, 1988; Spector, 2001). Долгосрочная ориентация рассматривается также как совмещение ориентации на долгосрочное планирование своей деятельности с ориентацией на уважение традиций прошлого (Nevins et al., 2007; Venaik et al., 2013). Согласно Г. Хофстеду и М. Бонду, высоким конфуцианским динамизмом характеризуется личность, отдающая предпочтение тем конфуцианским идеям, которые связаны с ориентацией на будущее (упорство, стремление к повышению своего статуса, бережливость и чувство стыда, стремление к развитию отношений). Напротив, индивиды с низким конфуцианским динамизмом отдают предпочтение конфуцианским ценностям, связанным с прошлым и настоящим: постоянство, сохранение лица, уважение традиций, приветливость, выполнение обязательств, взаимный обмен услугами и подарками, поддержание сложившихся отношений (Hofstede, Bond, 1988). Примерами стран с высоким конфуцианским динамизмом являются Тайвань, Гонконг, Япония, Южная Корея и Бразилия, тогда как среди стран с краткосрочной ориентацией выделяются Англия, США, Западная Африка, Канада, Пакистан.

Согласно исследованию Ф. Тромпенарса и Ч. Хемпден-Тернера, долгосрочная ориентация более выражена в Юго-Восточной Азии, чем в западных культурах (Trompenaars, Hampden-Turner, 1998). По сравнению с американскими и канадскими компаниями, корпорации Восточной Азии более ориентированы на долгосрочное планирование и коллективное принятие решений. Действительно, как показывают данные некоторых исследований, представители коллективистических культур придают большее значение долгосрочным последствиям событий, чем их коллеги из индивидуалистических стран (Maddux, Yuki, 2006).

Эмпирические данные по 22 странам за 1965;1985 гг., полученные М. Бондом и Г. Хофстедом, дали основание утверждать, что между конфуцианским динамизмом и экономическим ростом существует прямая связь. Данные, собранные в 93 странах, свидетельствуют о том, что долгосрочная ориентация прямо связана с академическими успехами и с экономическим развитием (Hofstede, Minkov, 2010; Venaik et al., 2013).

Некоторые авторы ставят эту связь под сомнение, как и саму правомерность использования индивидуализма и конфуцианского динамизма в качестве двух разных культурных измерений (Ryh-Song, Lawrence, 1995) Тем не менее, в исследовании проекта GLOBE, участие в котором приняло более 17 000 менеджеров из 61 страны, была обнаружена прямая связь между ориентацией на будущее (отложенное вознаграждение, планирование и инвестирование в будущее) и рядом культурных и макроэкономических характеристик: инновационностью, субъективным благополучием, доверием, уровнем доходов на душу населения и конкурентоспособностью. Как оказалось, индивидуальная ориентация на будущее у руководителей в среднем выше, чем их оценка ориентации на будущее, характерной для их культуры. При этом наиболее высокими показатели ориентации на будущее оказались в Сингапуре, Швейцарии, Нидерландах и Малайзии, а наиболее низкими — в Аргентине, Венгрии, Польше и России (Javidan, 2007; Venaik et al., 2013).

Более перспективными, на наш взгляд, можно считать исследования, посвященные выявлению кросс-культурных особенностей временной ориентации в узком смысле слова, т. е. как большая или меньшая значимость прошлого, настоящего и будущего для личности. Особенно многообещающими являются исследования временной перспективы на основе Стенфордского опросника временной перспективы Ф. Зимбардо и М. Бойда, стандартизация которого на кросс-культурных выборках позволяет выделить не только культурно-специфические, но и универсальные закономерности формирования временной перспективы, связанные с возрастом, полом и экономическим статусом (Сырцова, Митина и др., 2007; Sircova et al., 2014).

Существенное влияние на групповое отношение к времени могут оказывать социально-экономические и технологические факторы, напрямую не связанные с национальными традициями (темпы экономического роста, уровень доходов, развитие информационных технологий и т. п.). Экономические факторы могут сказываться на темпе жизни и пунктуальности. Так, например, Р. Левайн предложил своим студентам во время каникул замерить точность часов и темп жизни в 31 стране: подсчитывалось среднее время, за которое городской прохожий делает сто шагов; время, которое требуется почтовому служащему, чтобы продать марку и вернуть сдачу; точность часов в банках и на городских зданиях. Оказалось, что темп жизни прямо связан с уровнем ВВП, темпами экономического развития, степенью урбанизации. В число наиболее «торопливых» и «озабоченных временем» вошли Швейцария, Ирландия,

Германия и Япония. США оказались на 16-м месте. Последние места достались менее экономически развитым странам: Бразилии, Индонезии и Мексике (Levine, 1988; Levine, 1997).

В рамках кросс-культурных исследований изучаются и различия в отношении к времени в организациях (Usunier, 1991; Hay, Usunier, 1993; Valette-Florence et al., 1995; Beldona et al., 1998; Michailova, 2000; Saunders et al., 2004; Usunier, Valette-Florence, 2007; Тромпенарс, Хемпден-Тернер, 2004).

Так, например, Ж.-К. Узюнье исследовал полихронные предпочтения и субъективную ценность времени как экономического ресурса у руководителей во Франции, Западной Германии, Бразилии, Мавритании и Южной Корее. Проведенное им анкетирование показало, что представления об идеальном поведении в отношении времени у менеджеров в развивающихся странах даже более монохронны и экономичны, чем в странах Западной Европы. Однако реальное поведение этих менеджеров, судя по их самооценкам, характеризуется низкой ценностью времени как ресурса.

Ф. Тромпенарс и Ч. Хемпден-Тернер в ходе своего эмпирического исследования, охватившего более 30 стран, также выявили различия в отношении к времени у менеджеров (Trompenaars, Hampden-Turner, 1998).

Ключевым различием, по их мнению, является степень полихронности руководителей. Если в монохронных деловых культурах менеджеры очень серьезно относятся к договоренностям относительно времени (встречи, поставки и т. д.), то в полихронных культурах соблюдение договоренностей о сроках считают скорее желательным, но необязательным. Основное внимание уделяют тому, как развиваются отношения с партнером, завершена ли сделка. В монохронных культурах произведенные товары рассматриваются как созревающие и стареющие во времени, проходящие путь от новизны и прибыльности к рутинности, низким прибылям и смерти. Напротив, в полихронных культурах товары воспринимаются как возрождающиеся и обновляющиеся во времени, как «гены», передаваемые

продуктом одного поколения продуктам следующего поколения (Hampden-Turner, Trompenaars, 1994, p. 78).

Таким образом, культурно-антропологические и кросс-культурные психологические типологии группового отношения к времени основаны на анализе коллективных представлений и разделяемых социальной группой ценностей. Основное внимание здесь уделяется групповым традициям в осмыслении времени, своего рода «очкам», сквозь которые культуры интерпретируют социальные процессы.

По сравнению с культурно-антропологической традицией, социологи большее значение придают объективным временным характеристикам самих социальных процессов. Объективные отношения предшествования, следования и одновременности между действиями людей, социальными явлениями и процессами получили название «социального времени» (Фомичев, 1993; Гудков, 2011) Понятие социального времени было впервые употреблено Э. Дюркгеймом в 1912 г., но систематически оно было разработано лишь в 1937 г. П. Сорокиным и Р. Мертоном (Sorokin, Merton, 1937). Согласно П. Сорокину и Р. Мертону, социальное время — это выражение «изменения или движения одних социальных явлений по отношению к другим социальным явлениям, взятым в качестве точки отсчета» (Sorokin, Merton, 1937, p. 618). Таким образом, социальное время отождествляется с самими социальными изменениями.

Это отождествление времени и социальных процессов дает Ж. Гурвичу возможность построить оригинальную, но довольно путаную типологию восьми различных социальных времен: «длящееся время» (время традиционных обществ, время медленных социальных процессов), «обманчивое время» (время острых и трудно предсказуемых социальных кризисов), «циклическое время» (время церковной жизни, в которой прошлое, настоящее и будущее переходят друг в друга), «неравномерное время» (время социальных процессов, пульсирующих с нерегулярной периодичностью), «запаздывающее время» (время социальных процессов, уже слишком давно ожидаемых обществом), «перемежающееся время» (время отсроченных или преждевременных социальных процессов), «время, движущееся вперед» (когда будущее становится настоящим), «взрывчатое время» (время социальных инноваций, создания нового).

Рядом социологов были предприняты попытки выявить наиболее общие параметры сопоставления различных социальных групп по особенностям их социального времени. Например, Э. Зерубавель предлагает в качестве фундаментальных измерений социального времени длительность, последовательность, координацию и скорость (Zerubavel, 1976); Р. Лауэр — периодичность, темп, координацию, длительность и последовательность (Lauer, 1980). Своего рода исключением является типология П. Штомпки, который выделяет две разные системы характеристик — одну для объективного времени социальных изменений, а другую для субъективного их отражения в общественном сознании. К первой относятся продолжительность, скорость, ритмичность и тип социального контекста, в соответствии с которым происходит расчленение процесса на отдельные события. Ко второй системе измерений П. Штомпка относит степень озабоченности временем, глубину временной перспективы, линейное или циклическое представление о времени, временную ориентацию на прошлое или будущее, пассивность или активность в отношении будущего, а также прогрессизм или консерватизм общественных ценностей (Штомпка, 1996).

Как видим, главным недостатком подавляющего большинства этих классификаций, а также причиной многих недоразумений, вызывающих жаркие споры вокруг самого понятия «социальное время», является отсутствие разграничения между объективными временными характеристиками социальных процессов и социальных групп, с одной стороны, и субъективным их отражением в групповом сознании — с другой.

3. Социальное конструирование отношения к времени

К социальному времени относится не только объективная его составляющая (длительность, последовательность, темп и периодичность социальных процессов), но и социальные представления о времени — т. е. общепринятые в рамках какой-либо социальной группы представления о временных отношениях между культурно значимыми процессами и явлениями, закрепляемые и воспроизводимые при помощи различных культурных кодов в актах коммуникации.

Еще Э. Дюркгейм писал о том, что категория времени отображает ритмы коллективной деятельности той или иной социальной группы, т. е. представление о времени — это представление о социальном времени, общем для данного сообщества людей (Durkheim, 1912) Уже в 1905 г. эта мысль была сформулирована его учеником, А. Юбером (Hubert, 1905). Позднее этот очерк был опубликован им в соавторстве с М. Моссом (Hubert, Mauss, 1909).

Согласно Дж. Г. Миду, существование общества возможно именно потому, что люди способны к принятию временных перспектив друг друга. Предметы физического мира и животные объективно находятся в том или ином отношении к окружающей среде. Но только человек при помощи символической коммуникации способен разделять перспективы (отношения), в которых находятся другие, принимать на себя их пространство и время. Под перспективой он, в духе лейбницианской монадологии, понимает восприятие в одном событии всех остальных (Mead, 1932; 1965). Таким образом, здесь «нахождение объекта в одной системе предполагает его пребывание во многих других. Это то, что я называю социальностью настоящего», — пишет Дж.Г. Мид (Mead, 1932, p. 63). Интерсубъективность и обмен социальными ролями возможны благодаря способности личности вступать во временные (событийные) ряды других людей и социальных групп. Будущее и прошлое возникают в ходе коммуникации между членами сообщества, превращающей индивидуальное настоящее (specious present) в иерархию множества систем отсчета. Поэтому человеческое настоящее для Дж.Г. Мида представляет собой не момент, а скорее длящееся целое: это перспектива, в которой мы «прядем» свое время. Именно из настоящего мы строим и перестраиваем наши прошлое и будущее, именно здесь они обретают свою уникальность (Mead, 1965, p. 332, 335). Воспроизводство коллективных представлений о времени происходит в процессе социализации ребенка, т. е. обучения смотреть на себя (на свое hic et nunc) глазами обобщенного Другого (Tillman, 1965, p. 541).

Согласно феноменологическому подходу А. Шюца, переживание времени разными людьми сходно, поскольку их сближает жизненный мир, который они создают, соотнося себя друг с другом. Каждому человеку доступно переживание времени как «мирового» и как «принуждающего». Через повседневное соотнесение себя с другими приходит осознание «мирового» времени (die Weltzeit) как длительности, превосходящей «мое» время: я умру, а мир будет существовать дальше (Schьtz, Luckmann, 1975, S. 62).

Наша автобиография строится из истории наших попыток упорядочивания событий с опорой на биографические категории, разделяемые нашим сообществом: возрастные стадии, типичные жизненные траектории и т. п. (Schьtz, Luckmann, 1975, S. 71−73). На этот факт обратил внимание еще Г. Зиммель: само временное единство социального явления или исторического события легко распадается на ряды, состоящие из «до» и «после». Следовательно, одновременность всегда символична, она конструируется культурой для того, чтобы придать длительности исторический смысл (Зиммель, 1996; Савельева, Полетаев, 1997).

Опираясь на Э. Гуссерля и М. Хайдеггера, А. Шюц интерпретировал проблему человеческого взаимопонимания как проблему современности людей друг другу: понять друг друга — значит установить между потоками наших сознаний отношение одновременности (Schьtz, 1991).

Опосредованное же познание Другого основано на приписывании ему одновременности в виде своего рода «ярлыка». Поэтому весь не переживаемый непосредственно нами социальный мир состоит из современников (Schьtz, Luckmann, 1975, S. 81), сотоварищей по эпохе — людей, находящихся за рамками нашего непосредственного телесного настоящего. Только их типизация, или стереотипизация, дает нам одновременность с ними. Опосредованность опыта их познания позволяет нам мыслить социальное настоящее как набор типов, которым мы приписываем определенные атрибуты, функции и поведение (типичный почтальон, полицейский и т. д.) (Schьtz, Luckmann, 1975, S. 88−89).

Анонимных Других мы превращаем в современников только через предположение о том, что они такие же, как мы, т. е. понятны нам. Таким образом, согласно А. Шюцу, эта современность есть сконструированная нами типичность, понятность Другого.

С нашей точки зрения, следует согласиться с Т. Лукманном в том, что синхронизация — это не только установление отношения реальной или воображаемой одновременности между людьми, но и подобие тех мыслительных конструкций, в которых они осмысляют и оценивают время — социально объективированных, «готовых к использованию» временных категорий и систем отсчета времени (Luckmann, 1991, p. 157). Главными среди них он считает «биографические схемы» — формулы обязательного или возможного жизненного пути Биографические схемы проявляются на самых низших уровнях повседневности в виде сплетен, анекдотов и житейских историй, в личной переписке. На более высоком уровне они встраиваются в произведения художественной литературы, в политические речи и законодательные документы. Посредством этих схем или формул не только описывается, но и предписывается определенная последовательность жизненных стадий, ролей и действий, а также скорость их прохождения. С их помощью культура задает «нормальное» видение личностью своего прошлого, настоящего и будущего, легитимирует образы времени, формирующиеся в сферах науки и политики. Но самая главная функция биографических схем — синхронизация индивидуальных временных перспектив через включение их в более широкий временной горизонт (Luckmann, 1991; Halbwachs, 1925; Lewis, Weigart, 1990; Hareven, 1991).

Включенность различных социальных длительностей друг в друга и соподчиненность ритмов поддерживает целостность нашей личности во времени. Иллюзия непрерывности и предсказуемости нашего перемещения в социальном пространстве предполагает наличие правил, которые позволяли бы индивиду избегать конфликта между различными временными порядками. Следовательно, социальное время представляет собой аксионормативный порядок. Исходя из этого предположения, Р. Мертон предложил называть социальные нормы, определяющие «временной компонент» социальных структур и межличностных отношений, «социально ожидаемыми длительностями» (Merton, 1984).

Эти нормативные ожидания определяют не только длительность процессов в обществе, но также их ритм, скорость, надлежащие моменты принятия социальных статусов, ролей (Штомпка, 1996). Нормативную функцию временных представлений выделяют и другие социологи, говоря о нормализации жизненного пути и культурной памяти. М. Хальбвакс, например, предложил называть такие нормы «рамками социальной памяти», Дж. Льюис и Э. Вейгарт — «карьерными схемами», Т. Лукманн — «биографическими схемами», П. Бурдье — «нормализующими биографическими траекториями», Т. Харевен — «нормами жизненных переходов» (Luckmann, 1991; Halbwachs, 1925; Хальбвакс, 2007; Bourdieu, 1994; Bourdieu, 1997; Hareven, 1994). В крупных организациях и многих профессиях существуют свои нормы смены стадий профессионального развития (Ермолаева, 2011; Толочек и др., 2011).

Нормативные ожидания поддерживаются стуктурами власти, на что неоднократно обращали внимание М. Вебер (Segre, 2000) и М. Фуко (Фуко, 1999). Общество обладает институтами принудительной нормализации и тотализации биографических схем через семью, школу, институт и место работы (Bourdieu, 1994; 1997). Нормализация делает описания времени жизни понятными всем, а тотализация навязывает (например, через составление резюме и прохождение интервью при трудоустройстве) важные для общества биографические критерии и события.

Такое «выравнивание» переживания времени создает ложную иллюзию того, что в обществе не происходит никакого диалога между субъективными временными перспективами, что время всегда одно и то же и задано извне через следование тем схемам, планам и графикам, которые закреплены в социальных институтах и организациях. То есть, с этой точки зрения, мы находимся в одном и том же времени потому, что к нам предъявляются одни и те же требования, регулирующие своевременность наших действий и мыслей на данном этапе нашей деятельности и жизненного пути в целом.

Синхронизация с другими людьми происходит через включение их друг другом в свои жизненные истории. Чтобы ответить на вопрос о том, «кто я», следует сначала ответить на вопрос, «частью какой истории или историй я являюсь». То, что у Дж. Мида называлось перспективой, К. Джерджен и другие исследователи, работающие в рамках социальной психологии дискурса, называют «Я-нарративом» («временной траекторией», «хронотопом»). По их мнению, мы объединяем свое время с временем других людей через включенность в их рассказы о своем прошлом, настоящем и будущем, а также через использование характерного для той или иной социальной группы «набора нарративов»: прогрессивные, регрессивные, нарративы стабильности и др. (Gergen, 1997, p. 193−199). Так наша идентичность переплетается с множеством других (Gergen, 1997, p. 207−209).

Следовательно, мы можем синхронизировать или десинхронизировать себя с другими, т. е. уподобить свою временную перспективу чужой или противопоставить их, применяя те или иные дискурсивные стратегии Под дискурсивными стратегиями понимаются «такие формы социального контроля над языковыми смыслами, в которых определенный подбор тематики, стиля, лексики, очередности говорения и слушания, пауз, мимики и жестов ограничивают свободу адресата в выборе ответа» (VanDijk, 1998, p. 274). С нашей точки зрения, могут быть выделены: 1) стратегии синхронизации и десинхронизации с адресатом; 2) стратегии поддержания временной определенности/неопределенности (порядка и длительности); 3) стратегии временной иерархизации (включение краткосрочной перспективы в долгосрочную) и драматизации (сведение социально-исторического масштаба событий до обыденного, сакрального времени до профанного). Каждая из указанных стратегий строится из определенного набора риторических фигур и клише («Всем нам предстоит пройти через это», «Для меня это уже в прошлом», «Сейчас или никогда», «Как-нибудь в другой раз» и т. п.),-а-также предполагает особый риторический тезаурус временных категорий и метафор.

Сформулированные А. Шюцем идеализации взаимозаменяемости точек зрения и совпадения системы релевантностей позволяют нам верить в то, что, являясь «современниками», мы способны понять друг друга. В действительности сами эти идеализации являются результатом успешных и неуспешных попыток нащупать область пересечения наших временных горизонтов.

Формирующийся методом проб и ошибок общий код становится тем фильтром, который определяет способ «прочтения» увиденного: «выпуклость» и значимость того или иного события, возможность его описания в качестве «моего» или «нашего» исторического опыта. Постепенное изменение кода в актах коммуникации меняет набор событий, выделяемых в качестве прошлого, настоящего и будущего (Успенский, 1988). М. Хальбвакс назвал этот код «рамками социальной памяти», в которые люди вписывают свой субъективный опыт и свое переживание времени. Это реперные точки, в соответствии с которыми мы локализуем свои воспоминания (Halbwachs, 1925, p. 380). Они конституируются в семье, религиозном сообществе и социальном классе (Halbwachs, 1925, p. 382). Важную роль в воспроизводстве этих точек отсчета в традиционных и современных обществах играют праздники и ритуалы. Антрополог Ф. Барт выступил с гипотезой о распределенной (или частичной) культурной памяти: каждый из индивидов и каждая из групп (семья, клан, фратрия, класс), составляющих единое культурное сообщество, помнит что-то свое. Ритуал «собирает» и «нормализует» память, фиксируя определенные представления, и тем самым определяет избирательное восприятие новой информации (Barth, 1987). Не только ретроспективы, но и проспективы сливаются посредством обрядов в общее видение, чтобы сохранить единство сообщества в прошлом, настоящем и будущем.

Таким образом, устойчивый и вместе с тем постепенно меняющийся набор ориентиров позволяет индивидам на их собственном коммуникативном опыте убеждаться в том, что они находятся в одном и том же времени.

групповой время социальный психология

Заключение

Подводя итоги проведенного нами анализа подходов к изучению группового отношения к времени в социальных науках, можно выделить три основных теоретических традиции.

Первая из них восходит к ранним этапах развития социальных наук и культурной антропологии, где проблема группового отношения к времени рассматривалась через противопоставление модернизированных и традиционных обществ. Наиболее распространенный подход к анализу группового отношения к времени основан на категориях профанного (линейного, динамичного) и сакрального (циклического, мифологического, статического, генеалогического) образов времени. В различных вариантах эта оппозиция прослеживается в большинстве культурно-антропологических работ, посвященных отношению к времени в культурных группах. Особенностью данных концепций является стремление реконструировать отношение к времени в группах через анализ группового сознания.

Вторая теоретическая традиция создана социологами П. Сорокиным, Р. Мертоном и Ж. Гурвичем, с точки зрения которых отношение к времени в социальных группах является частью социального времени — времени совпадения и рассогласования социальных процессов. Таким образом, групповое отношение к времени изучается с точки зрения объективных социальных ритмов, которые лежат в основе коллективной жизнедеятельности. Соответственно, основными категориями анализа и сопоставления представлений о времени в социальных группах становятся продолжительность, скорость и ритмичность различных групповых процессов.

Главным недостатком подавляющего большинства этих классификаций является отсутствие разграничения между объективными временными характеристиками социальных процессов, с одной стороны, и субъективным их отражением в групповом сознании — с другой.

Третья традиция сформировалась в рамках символического интеракционизма Дж.Г. Мида и понимающей социологии А. Шюца, а также в современном социальном конструкционизме: групповое отношение к времени здесь понимается как конструирование совместной временной перспективы, связывающей членов группы как современников. Мы устанавливаем общность временных перспектив через включенность в рассказы друг друга о своем прошлом, настоящем и будущем, причем для каждой социальной группы характерен определенный тип таких нарративов. Основой для построения совместной временной перспективы являются системы отсчета времени, социально ожидаемые длительности и биографические схемы, разделяемые членами группы. При этом на межгрупповом и социетальном уровне анализа становится очевидным, что конструирование групповых временных норм и биографических схем является формой социального контроля, поддерживаемой структурами власти.

1. Андреева Г. М. Психология социального познания. 2-е изд. М., 2000.

2. Андреева Г. М. Социальная идентичность: временные и средовые компоненты // Психология личности. СПб.: Питер, 2000. С. 344−357.

3. Андерсон Дж. Когнитивная психология. — СПб.: Питер, 2001.

4. Бауман З. Мыслить социологически: Учеб. пособие / Пер. с англ. под ред. А. Ф. Филиппова; Ин-т «Открытое о-во». — М.: Аспект-Пресс, 1996. — 255 с. — (Открытая книга — открытое сознание — открытое о-во. Прогр. «Высш. образование»). — Пер. изд.: Bauman Z. Thinking sociologically. — Basil Blackwell, 1990.

5. Безгодова С. А. Суждение о времени как социально-психологический феномен // Психология человека: Интегративный подход в психологии: Сборник трудов. СПб.: РПГУ им. А. И. Герцена, 2004. Вып. 2. С. 12−20.

6. Болотова А. К. Психология организации времени. Учебное пособие. М.: Аспект Пресс, 2006.

7. Виценко В. О. Образ времени у представителей различных религиозных конфессий. Автореф. дис. … канд. психол. наук. Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. М., 2005.

8. Кондратьев М. Ю., Ильин В. А. Проблема интрагруппового структурирования в контексте задач реализации форсайт-проектов// Мир образования — образование в мире. 2013. № 1. С. 174−185.

9.Нестик Т. А. Тенденции развития современной социальной психологии за рубежом // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. Т. 10. Вып. 1 (40). М., 2008. С. 159−161.

10. Нестик Т. А. Отношение к времени как характеристика организационной культуры // Психология отношений: полисистемный субъектно-деятельностный подход / Сост. В. А. Зобков, А. Л. Журавлев, Н. П. Фетискин. М. — Владимир — Кострома: ВГУ, 2009. С. 97−120.

11. Нестик Т. А. Отношение сотрудников к времени в организациях с различной организационной культурой // Материалы итоговой научной конференции Института психологии РАН (12−13 февраля 2009 г.). М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 133−147.

12. Нестик Т. А. Отношение личности ко времени и экономическое поведение // Культура и экономическое поведение: Сборник научных статей / Под ред. Н. М. Лебедевой, А. Н. Татарко. М.: МАКС Пресс, 2011. С. 166−189.