Византийцы и тюркоязычные кочевники Восточной Европы в конце IX — начале XIII века в византийской нарративной традиции

Проблема взаимоотношений между Византийской империей и миром евразийских степняков принадлежит к числу наиболее сложных и ангажированных вопросов средневековой истории, и в той или иной степени затрагивает исторические судьбы большинства современных стран и народов Восточной Европы. Предлагаемая диссертация посвящена истории отношений византийцев и тюркоязычных кочевников Восточной Европы в конце IX — начале XIII вв. История восточноевропейских степей этого периода связана, прежде всего, с двумя тюркскими кочевыми этносами, зачастую упоминаемыми византийскими текстами под архаизированным названием «скифы», — огузо-печенегами (или печенегами и огузами) и куманами. При этом реконструкция истории византино-кочевнических отношений, ввиду отсутствия полноценных письменных источников, происходящих непосредственно из Степи, строится главным образом на основе данных византийской нарративной традиции. Пожалуй, именно византийцы первыми (а подчас и единственными) вплоть до конца XII в. давали письменную характеристику народам, появлявшимся в Европе, и в этом смысле византийские источники не имеют себе равных. Однако это обуславливает и существенную особенность наших сведений по истории византино-кочевнических контактов — их преломленность сквозь призму субъективного восприятия византийскими авторами. Изучение этих данных неразрывно связано с целым рядом узловых проблем византинистики, в частности с вопросами формирования образов различных народов и регионов в литературной традиции и общественном сознании Византии, ее политического и культурного развития, и др.

История византино-кочевнических связей является важной составной частью истории ведущих средневековых государств региона — Хазарии, Киевской Руси, Дунайской Болгарии, Венгрии, а также истории окружавших их «варварских» народов. На примере византино-кочевнических контактов можно проследить механизмы межцивилизационного взаимодействия европейской, греко-православной, и азиатской, тюрко-кочевнической, культур и их трансформации в процессе этого взаимодействия, поэтому их изучение имеет и важное методологическое значение, в том числе при исследовании темы «Русь и Степь». С одной стороны, утвердившись в степях Восточной Европы и оказавшись в пределах развитых культур христианского круга, тюркские племена так или иначе адаптировались к окружавшей их действительности, в том числе через христианизацию и поступление на службу других государств. С другой стороны, массовые нашествия степняков на территорию Византии неизменно становились поворотными моментами ее истории и именно так воспринимались современниками событий и их потомками. Кочевнические набеги сыграли существенную роль в укреплении «национальной солидарности» ромеев и коренным образом влияли на расклад политических сил и интеллектуальную ситуацию внутри Империи. Соответственно, изучение истории византино-кочевнических отношений и византийских представлений о номадах позволит дополнить наши знания о цивилизационных параметрах Византии, их влиянии на ход событийной истории и ее отражение в византийской литературе.

Объектом исследования выступают памятники византийской нарративной традиции, освещающие историю тюркских кочевников Восточной Европы и их взаимоотношений с Византией в конце IX — начале XIII вв. Предметом являются отраженные в этих источниках факты византино-кочевнических отношений и представления ромеев о тюркских номадах.

Цель диссертации — критический анализ данных византийской нарративной традиции об истории отношений между византийцами и тюркоязычными номадами Восточной Европы в конце IX — начале XIII вв.

В соответствии с задачами данная работа разбита на две части. Первая охватывает период с конца IX до начала XI вв., т. е. эпоху до первых массовых вторжений печенегов и огузов на территорию Византии, когда эти племена не представляли непосредственной угрозы для Империи, а печенеги, к тому же, неизменно рассматривались ромеями в числе основных союзников в Северном Причерноморье. Задачами данной части являются: 1.1) анализ проблемы датировки появления печенегов в Нижнем Подунавье, в результате которого они впервые попадают в поле зрения византийских источников- 1.2) рассмотрение произведений деятелей «византийского энциклопедизма» на предмет выявления и анализа содержащихся в них этнокультурных данных о печенегах и роли последних в византийской дипломатии- 1.3) источниковедческий анализ свидетельств византийских авторов о роли печенегов в «русской» войне Иоанна I Цимисхия — первого известного византийской традиции конфликта ромеев с печенегами.

Во второй части рассматриваются свидетельства о прямых массовых нашествиях тюркских номадов на балканские владения Византии во второй четверти XI — начале XIII вв., резко изменивших представления ромеев об этих кочевниках и прежнюю систему византино-кочевнических отношений. В задачи этой части входят: 2.1) анализ свидетельств источников о византийской христианизации вторгавшихся кочевников и попытках византийских политиков интегрировать их в военный механизм Империи- 2.2) реконструкция византийских представлений о печенегах и куманах периода «скифской» войны Алексея I Комнина- 2.3) рассмотрение византийской традиции о «последней» войне с огузо-печенегами при Иоанне II Комнине- 2.4) изучение истории византино-куманских войн второй половины XII в. и анализ образа куманов, содержащегося в трудах современников куманских набегов на территорию Византии.

Настоящее исследование посвящено истории взаимоотношений между византийцами и тюркскими номадами в конце IX — начале XIII вв., т. е. с момента первого появления печенегов близ северных границ Византии вплоть до захвата крестоносцами Константинополя в 1204 г., ознаменовавшего распад империи ромеев.

Географические рамки работы охватывают, главным образом, территорию Нижнего Подунавья — важный в военно-стратегическом, политическом и экономическом отношении регион, в ареале которого происходили интенсивные межэтнические и межкультурные контакты между Византией, Дунайской Болгарией, Венгрией, русскими княжествами, многочисленными славянскими и тюркскими народами. Нижний Дунай обеспечивал мигрирующим с Севера народам доступ к дорогам, расходившимся по Балканам в сторону крупных городов на побережьях Черного, Мраморного, Эгейского и Адриатического морей. По крайней мере, до конца XII в. в глазах ромеев низовья Дуная являлись природной границей их прямого политического суверенитета над северобалканскими провинциями, независимо от того, находилась ли река под их контролем. В ряде случаев рассматриваются также материалы, относящиеся к другим районам Восточной Европы: Среднедунайская низменность (Паннония), балканские и крымские владения Византии.

Источниковую базу диссертации составляют, прежде всего, разножанровые произведения византийской нарративной традиции X — начала XIII вв.:

1. Историографические: «Жизнеописания византийских царей» Продолжателя Феофана (Theoph. Cont.), «Хроника» Продолжателя Георгия Монаха/Амартола (Georg. Mon. Cont.), «Хроника» Льва Грамматика (Симеона Логофета) (Leo Gramm. Chron.), «История» Льва Диакона (Leo Diac. Hist.), «Хронография» Михаила Пселла (Mich. Psell. Chron.), «Обозрение истории» Иоанна Скилицы-Георгия Кедрина (lo. Scyl. Syn. hist. = Georg. Cedren.), «История» Михаила Атталиата (Mich. Attal. Hist.), «Сокращенная история» Иоанна Зонары (lo. Zonar. Epit. hist.), «Алексиада».

Анны Комниной (Ann. Comn. Alex.), «История» Иоанна Киннама (Io. Cinn. Hist.), «Хроника» Михаила Глики (Mich. Glyc. Chron.), «Хилиады» Иоанна Цеца (Io. Tzetz. Chil.) — «История» Никиты Хониата (Nicet. Chon. Hist) — «Хроника» Георгия Акрополита (Georg. Acrop. Chron.) и др.;

2. Риторические: церемониальные речи, императорские энкомии (панегирики) и монодии (плачи) Иоанна Мавропода (Io. Maurop.), Михаила Пселла, Феофилакта Болгарского (Theophyl. Bulg.), Феодора Продрома (Theod. Prod.), Михаила Италика (Mich. Ital.), Никифора Василаки (Niceph. Basil.), Евстафия Солунского (Eust. Thess.), огласительная беседа (гомилия) Михаила Хониата (Mich. Chon.) и др.;

3. Справочно-дидактические: «Тактика» Льва VI Мудрого (Leo Sapien. Tact.), трактаты «Об управлении империей» и «О церемониях византийского двора» Константина VII Багрянородного (Const. Porph. DAI et De cerim.), «Советы и рассказы» Кекавмена (Cecaum.), энциклопедический словарь «Большой этимологикон» (Etym. Magn.) и др.;

4. Эпистолографические: письма Николая I Мистика (Nicol. Myst. Ер ist.), Михаила Пселла и др.

В целях сопоставления, выяснения происхождения и проверки сведений перечисленных византийских памятников привлекаются грекоязычные источники как более раннего (Геродот, Страбон, Агапит Диакон, Маврикий), так и более позднего (эпос «Дигенис Акрит») времени, а также материалы синхронных независимых традиций: латиноязычных западноевропейских (Хроника Регинона Прюмского, Фулъдские анналы, Хроника Оттона Фрайзингского, Хроника Бернольда, Большая Бельгийская хроника и др.) и венгерской («Деяния венгров» венгерского Анонима), русской (Лаврентьевская, Ипатьевская и Никоновская летописи), арабо-персидской (труды ал-Мас'уди, Ибн Фадлана, Махмуда ал-Кашгари и др.), сирийской (Хроника Михаила Сирийского), тюркской (рунические и руноподобные надписи из различных регионов Евразии). Подробная характеристика источников будет дана по мере изложения в соответствующих главах.

Проблема изучения истории византино-кочевнических отношений часто привлекала внимание исследователей1. Первым, подлинно научным трудом по этой проблеме, стало сочинение В. Г. Васильевского «Византия и печенеги» (перв. изд.: 1872 г.). На основе анализа широкого круга византийских и иных источников, часть из которых впервые вводилась им в научный оборот, он подробно рассмотрел перипетии взаимоотношений Византии с печенегами, огузами и куманами и убедительно показал решающую роль номадов в судьбе Империи накануне Первого крестового похода. На взгляд Г. Г. Литаврина, своим исследованием В. Г. Васильевский стремился продемонстрировать ученой общественности, что уяснение крупнейших событий европейской истории невозможно с позиции западноевропоцентризма, исключающей из поля зрения прямо или косвенно втянутые в изучаемые события кочевников Причерноморья и население Древней Руси2. Ставший классическим труд В. Г. Васильевского сыграл огромную роль в становлении отечественной византинистики и сохраняет свое значение для современной науки.

В последующие десятилетия, особенно после выхода в свет двухтомника Дь. Моравчика «Byzantinoturcica» (перв. изд.: 1942;1943 гг., испр. изд.: 1958 г.), эта тема и ее различные аспекты рассматривались на страницах десятков монографий и сотен специальных статей, полностью или частично посвященных истории названных государств и народов. Первая проблема, с которой сталкивается практически каждый исследователь византийских источников по истории причерноморских кочевников, — вопрос о.

1 Историографические и библиографические обзоры см. Moravcsik. Byzantinoturcica. I. S. 87−94- Бибиков M.B. Византийские источники по истории древней Руси и Кавказа. СПб., 1999. С. 7−60 (перв. изд.: 1980 г. по канд. дисс. 1976 г.) — Мавродина P.M. Киевская Русь и кочевники (печенеги, торки, половцы): Историографический очерк. Л., 1983. Библиографию см. Stephenson P. Byzantium’s Balkan frontier: A political study of the Northern Balkans, 900−1204. Cambr., 2000; Spinei V. The Romanians and the Turkic nomads North of the Danube Delta from the Tenth to the Mid-Thirteenth Century. LeidenBoston, 2009. См. также библиографию к настоящей работе (с. 190−200).

2 Литаврин Г. Г. Василий Григорьевич Васильевский — основатель санкт-петербургского центра византиноведения (1838−1899) // ВВ. 1994. 55/1. С. 11. соотношении в них исторической реальности и литературной фикции, т. е. когда в этих источниках идет речь об исторических событиях и реальных тюркских номадах, а когда лишь о риторизованных описаниях и умозрительном образе этих этносов. От ее решения в значительной степени зависит наше представление и о византийском историописании, и об источниках, которыми мы пользуемся для воссоздания средневековой истории Европы, в том числе древней истории Руси/России. Среди различных методологических подходов к этой проблеме, и к византийским текстам в целом, можно выделить три основных подхода, которые можно обозначить как «описательно-фактологический», «дискурсивный» и «проблемно-источниковедческий».

Ученые первой группы, в основном археологи и медиевисты (С.А. Плетнёва, А. Н. Сахаров, Р. Г. Скрынников, В. Спиней, П. П. Толочко, И.О. Князький), исходят из «презумпции истинности» византийских источников и анализируют содержащиеся в них данные как объективные свидетельства, позволяющие восстановить реальную историю тюрок Северного Причерноморья. Поскольку предпочтение отдается византийской историографии, освещающей преимущественно историю кочевнических набегов на Византию, в большинстве работ этой группы основное внимание уделяется именно военным и политическим аспектам византино-кочевнических отношений: предыстория и причины вторжений степняков, их этнический состав, ход и итоги военных столкновений и т. п. Вопросы источниковедения занимают в большинстве из этих работ незначительное место, но и в тех случаях, когда им уделяется больше внимание, такой анализ редко выходит за рамки общих суждений. Так называемые «общие места» рассматриваются как дань «этикетным» требованиям и зачастую просто игнорируются, как и византийские памятники риторических жанровсубъективность византийских писателей оценивается как недостаток, часто обусловливающий недостоверность их сообщений. В результате представление сторонников «описательно-фактологического» подхода о периодически вторгавшихся в балканские провинции Византии «волнах» кочевников, вносивших хаос в жизнь оседлого населения и разрушавших устоявшиеся хозяйственные и социальные институты, по сути, мало чем отличается от изложения самих византийских хронистов. Уникальность и ценность византийских текстов, таким образом, заслоняют от исследователей их во многом субъективный характер.

Представители второй группы ученых, главным образом византинисты (П.М. Штрессле, Э. Маламю), исследуют формирование образов кочевников в общественном сознании и литературной традиции Византии. Основное внимание они сосредотачивают на таких проблемах, как образ печенегов и других «скифов» в представлении византийских авторов, их идеологические и культурные установки, литературные приемы и т. д. В большинстве случаев византинистов не интересует вопрос о соотношении византийских текстов с исторической реальностью. Если же проблема субъективности сведений ставится, то решается она, как правило, на пути выявления авторской индивидуальности византийских писателей и литературных топосов, с помощью которых они описывали исторические события и народы. В этой связи показателен ряд статей Э. Маламю, специально посвященных образу тюркских номадов в византийской литературе3. Следуя французской гуманитарной традиции изучения образа «Другого», Э. Маламю объясняет многочисленные особенности византийских текстов структуралистскими оппозициями вроде «природа-культура», «язычество-христианство», «война-мир» и т. п. Образ «скифов» в представлении византийских авторов рассматривается как «representation ideale de la theorie ethnique. se fonde sur l’opposition dans l’ideologie byzantine entre l’empire et les Barbares"4, a корни почти всех «этнографических» описаний отыскиваются в предшествующей традиции. Таким образом, проблема исторической достоверности.

3 Malamut E. L’image byzantine des Petchenegues II BZ. 1995. 88. P. 134−142- idem. Les peuples etrangers dans l’ideologie imperiale: Scythes et Occidentaux H L’etranger au Moyen Age: Actes du XXXe congr. de la SHMESP (Guttingen, 1999). P., 2000. P. 119−132.

4 Malamut. Les peuples etrangers. P. 120. византийских текстов также не поднимается, но, в отличие от исследователей первой группы, причина заключается в том, что византинисты сосредотачивают свое внимание на источниковых репрезентациях, а не собственно истории.

Исследователи третьей группы, как правило, византинисты и медиевисты (А.П. Каждан, Я. Н. Любарский, Дж. Шепард, М. В. Бибиков, П. Стефенсон), как бы совмещают два предыдущих подхода: они уделяют свое внимание конкретным вопросам истории византино-кочевнических отношений и ее хронологии, т. е. восстановлению исторической реальности, и при этом решают эти проблемы, прежде всего, на пути историко-филологической критики источников. «Проблемно-источниковедческий» подход характеризуют критический анализ византийских источников, их широкое сопоставление с данными независимых традиций, привлечение не рассматриваемых ранее источников, выявление генеалогии и соотношения текстов, определение авторских установок и целей создания того или иного сочинения с учетом его социальной роли и идейной направленности и т. д. В то же время, отдавая должное этим исследователям, следует констатировать, что свойственный им взгляд на византийские источники как на продукт чисто греческого творчества не часто выходит за пределы собственно византиноведческих штудий и потому не всегда учитывает ряд важных источниковедческих аспектов осмысления содержащегося в этих источниках материала. Так, нередко за пределами внимания ученых остается вопрос об источниках и путях получения византийскими авторами сведений об исторических кочевниках. При учете этих замечаний именно проблемно-источниковедческий подход представляется наиболее взвешенным и плодотворным при исследовании византийских и других письменных источников по истории византино-кочевнических отношений.

Методологическую основу диссертации, наряду с заявленным проблемно-источниковедческим, составляют системный, междисциплинарный и цивилизационный подходы, а также днскурс-анализ. Проблемно-сюжетное изложение материала реализуется в рамках системного подхода к проблеме византино-кочевнических отношений, рассматриваемых, с одной стороны, как сложная и взаимообусловленная совокупность (система) культурных, экономических, политических и других связей между византийцами и степняками Восточной Европы, с другой — как элемент региональной (восточноевропейской) подсистемы международных отношений средневековой Европы. В рамках междисциплинарного подхода производится критическое осмысление и сопоставление свидетельств византийских источников с данными независимых традиций (западноевропейских, венгерской, русской и др.), освещающих отдельные аспекты византино-кочевнических отношений с разной степенью полноты и достоверности. Изучение особенностей культурно-исторического развития византийского общества (как синтеза эллинистической, римской и христианской традиций по Д. Оболенскому) и тюркоязычных кочевников Причерноморья (объединенных общетюркскими этнокультурными традициями по С. Г. Кляшторному и др.) производится в рамках цивилизационного подхода. В соответствии с принципами дискурсивного анализа исследуются отраженные в текстах представления византийских авторов, лежащие в сфере менталитета ромеев и определяющие их язык, оценки, смысловые предпосылки и характер описания тюркских номадов. Ключом к выявлению представлений византийских интеллектуалов о кочевниках стали, прежде всего, те фрагменты исторических источников, которые содержат так называемые «общие места», устойчивые формулы и клише, ценностно-окрашенные характеристики, стереотипные описания, цитаты из античной литературы и священных текстов. Анализ дискурса византийских интеллектуалов, их социально-идеологических воззрений и вербальных механизмов репрезентации действительности позволит выявить содержащуюся в источниках историческую информацию о кочевниках и отделить ее от разного рода ученых теорий и идеологизации.

В соответствии с целью диссертации была избрана и методика. Центральной проблемой при анализе произведений византийских писателей является вопрос о характере и источниках их сведений о тюркских номадах. Для целей исторического исследования ответ на этот вопрос предполагает выяснение того, насколько можно доверять византийским текстам при реконструкции исторической реальности. Если выяснится, что тот или иной византийский автор опирался на собственные впечатления и на рассказы людей, непосредственно сталкивавшихся с кочевниками или даже выходцев из кочевнической среды, и старался точно передавать эти сведения, то эти данные могут служить крепкой опорой для исторических выводов. Если же окажется, что (перво)источники нашего автора были ненадежными или изначально номады интересовали его не сами по себе, а в пропагандистских или «схоластических» целях, то такие свидетельства должны использоваться для реконструкции византийских представлений о кочевниках и образа последних в византийской литературе.

В конкретном обращении к византийским текстам мы следуем принципам историко-филологической критики (источниковедческий, текстологический, терминологический анализ) и исторического анализа, основанным на взвешенном доверии к источнику. Важным критерием контроля достоверности византийских источников может служить зафиксированная в них тюркская ономастика. Универсальным методом проверки сообщений византийских авторов является их сопоставление с независимыми данными.

Важнейшим элементом источниковедческой работы с византийскими нарративными памятниками является тщательный и компетентный учет их жанровой, т. е. литературной природы. Так, произведения риторических жанров (императорские энкомии, монодии на смерть высокопоставленных персон и т. п.) содержат определенным образом идеологически и стилистически обработанные сведения о подвигах василевсов и полководцев в войнах с печенегами и куманами, а задача ритора состоит не в том, чтобы сообщить своей аудитории как можно больше фактов, а в том, чтобы создать идеальный образ своего героя, могущего служить образцом мужества и благочестия. В соответствии с этой задачей враги Империи описываются не с «этнографической» точки зрения, а с помощью литературных топосов и метафор, представляющих их дикими и воинственными варварами и «скифами», несущими разрушение и смерть. Ясно, что опираясь на материал такого характера, можно судить о представлениях византийцев о кочевниках, но почти невозможно представить реальный культурный облик последних. В то же время нередко автор энкомия или монодии целенаправленно, а чаще «случайно», сообщает сведения исторического характера — например, когда панегирик составлен по случаю недавнего значительного события и какие-то факты малоизвестны публике, или когда оратор упоминает имена и сопутствующие события, которые поддаются точной атрибуции и датировке.

Зато такого рода сведения в довольно значительном количестве имеются в письменных источниках другого рода. Это различные тексты вполне прагматического содержания (справочники и руководства по государственной политике для «внутреннего пользования», военные и хозяйственные трактаты, международная переписка по военным вопросам и т. д.). Они содержат актуальные и подчас аутентичные сведения о кочевниках, и их роль состоит не в переосмыслении и приукрашивании этих сведений, а в точной передаче информации. Так, например, Константин Багрянородный создавал свой трактат «Об управлении империей», содержащий обстоятельное этнографическое описание печенегов и их роли в византийской дипломатии, в качестве конфиденциального справочника-поучения для своего сына и наследника престола Романа, поэтому стремился предельно точно изложить доступные ему факты и четко сформулировать советы и рекомендации по внешней и внутренней политике, поименно называя, какие народы являются «друзьями», а какие «врагами» Империи, и как следует выстраивать с ними отношения.

Наиболее сложное в жанровом отношении положение для источниковедческого анализа возникает тогда, когда произведение одного жанра «интегрирует» сведения, взятые из текстов других жанров. Так, некоторые приемы императорских панегириков нередко используются в произведениях историографических жанров («историях», хрониках, хронографиях, исторических мемуарах), где восхваление тех или иных императоров и инвективы в адрес их оппонентов соседствуют с исторической информацией. По-видимому, то же самое можно сказать в отношении византийских «героических новелл», специфических фольклорных сказаний, широко распространенных в Византии после военных успехов императоров Никифора II Фоки и Иоанна I Цимисхия и использовавшихся византийскими историографами в качестве источника информации о войнах ромеев с иноземцами (русами, печенегами, тюрками-сельджуками). Эти новеллы представляли собой эмоционально приподнятые, претендующие на достоверность сказания о подвигах реально существовавших личностей (императоров, полководцев, прославленных воинов). При этом события и факты биографии героя, имевшие место в действительности и легшие в основу повествования, приукрашивались и дополнялись элементами устноэпической традиции и плодами народной фантазии. Такое повествование могло в значительной степени удаляться от реальности, используя мотивы и художественные средства, заимствованные из устноэпической традиции. При отсутствии независимых источников ранжировать информацию таких фрагментов византийских «историй» и хроник по степени ее достоверности очень не просто, поэтому анализ этих текстов предполагает, прежде всего, установление жанра и происхождения лежащих в их основе утраченных источников.

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые проблема византино-кочевнических отношений комплексно решается с учетом жанровых (литературных) особенностей византийских текстов и их анализа в широком историческом и культурном контексте с привлечением связанных с этим независимых данных. На основе широкого сопоставления и критического анализа письменных источников реконструируется реальная история (в том числе уточняется хронология) печенегов, огузов и куманов в период их пребывания в Нижнем Подунавье. Впервые системно решается вопрос об источниках (информаторах) и характере сведений византийских авторов о тюркских номадах, восстанавливаются связанные со степняками византийские «героические новеллы», в результате чего реконструируется более глубокая и разнообразная панорама византино-кочевнических взаимоотношений. Проведенный в ходе исследования анализ литературных топосов и риторических средств формирования образа печенегов и куманов («скифов») позволил выявить мировоззренческие и идеологические установки византийских интеллектуалов, и определить основные этапы развития представлений ромеев об этих племенах.

Диссертация имеет общий объем 9,4 а.л. и состоит из введения, семи глав (в соответствии с семью группами поставленных задач), заключения, библиографического раздела и приложения.

В заключение можно сделать следующие выводы относительно истории византино-кочевнических отношений и развития византийских представлений о тюркских номадах в конце IX — начале XIII в. Судя по хронологическим указаниям Константина Багрянородного и данным западноевропейских хроник, первое появление печенежских племен в Нижнем Подунавье может быть датировано примерно 893/4 г. Появившись в Подунавье, печенеги сразу заявили о себе как о грозной силе. Именно нижнедунайские печенеги, оттеснив венгров в Паннонию и отведя угрозу их нападения на Болгарию, обеспечили болгарскому царю Симеону I общий перевес в его первой войне с Византией. Отголосок этих событий, очевидно, нашел отражение в сильно контаминированном известии лотарингского монаха Регинона Прюмского, хроника которого датируется 907−908 гг. и в данном месте, исходя из весьма вероятной идентификации латинской передачи этнонима Pecinaci с греческой naTiivocKoi, восходит к неизвестному византийскому источнику примерно того лее времени.

Хотя первые контакты ромеев с печенегами могли произойти еще в середине 890-х гг., дошедшим византийским текстам печенеги не известны, по меньшей мере, до 10−20-х гг. X в., когда они попадают в сферу военных и дипломатических интересов Византии (посольство стратига Херсона Иоанна Богаса) и начинают рассматриваться ромеями в числе главных союзников в Причерноморье, как об этом и говорится в DAI и в близких ему по времени текстах Николая Мистика и Продолжателя Феофана. Именно с этого времени этноним ПатС1Уако1/ПатС1УакТтш начинает регулярно упоминаться на страницах византийских источников, тогда как в предшествующей традиции периода Льва VI сведений о печенегах нет. Судя по всему, вторым десятилетием X в. можно датировать и составление «печенежского досье» DAI. Исходя из содержания этого «досье» (наличие печенежской ономастики и идеологем, использование греческой терминологии для характеристики социально-политического устройства печенегов), можно сделать вывод, что оно было собрано при участии Иоанна Богаса, происходившего, вероятно, из печенежской среды. Судя по всему, значительная часть аутентичных сведений о печенегах в византийской литературе была предоставлена именно выходцами из среды кочевников, принявших христианство и перешедших на службу Империи. В пользу этого предположения говорит, прежде всего, прямая корреляция между количеством печенежской лексики и упоминаниями о печенегах на имперской службе в византийских текстах (Константин Багрянородный: 27 тюркизмов печенежского происхождения — Иоанн БогасИоанн Скилица: 11 тюркизмов — Иоанн Кеген).

На протяжении X в., руководствуясь принципами «степной дипломатии» и поддерживая союзнические отношения с печенегами, Византия ослабила военный натиск на свои балканские провинции со стороны Болгарии и Руси и не знала крупных столкновений с тюркскими кочевниками. В начале XI в. Империя столкнулась с новой ситуацией на своих северных рубежах — ситуацией, сложившейся в результате ее же собственных военных акций. После присоединения Болгарии в 1018 г. и переноса северной границы на Дунай, буферная зона, в течение X в. сохранявшая балканские провинции Византии от прямых кочевнических набегов, исчезла, и их безопасность оказалась под угрозой. Во второй четверти XI в. печенеги совершили ряд набегов на северные владения Византии, а зимой 1046/7 г., в результате неудачного дипломатического маневра византийского двора, первое массовое нашествие на территорию Империи совершили печенеги под предводительством Тираха. Одержав победу, византийское правительство позволило печенегам после принятия крещения расселиться в болгарских провинциях. Судя по всему, византийская христианизация кочевников имела целью их интеграцию в военно-административную структуру Византии: на это указывает как непременный военный контекст, сопутствующий крещению степняков, так и прямые свидетельства византийских авторов о присвоении вождям кочевников военных чинов и переброске их христианизированных отрядов на борьбу против тюрок-сельджуков. Эта программа была основана на традиционной военно-религиозной доктрине «христолюбивого воинства» и имела целью укрепление идеологического фундамента полиэтничной византийской армии. По крайней мере до середины 80-х гг. XI в. византийцам в целом удавалось интегрировать кочевников в имперский военный механизм.

Несмотря на принятые византийской властью меры, набеги тюркских номадов продолжились: в 1064 г., 1086−1091 гг., 1122−1123 гг. византийские балканские провинции подвергались крупным нападениям огузо-печенегов. В 1078 г. в Нижнем Подунавье появились орды родственного огузо-печенегам народа куманов. Как и в случае с печенегами в X в., византийцы быстро оценили военный потенциал новых хозяев причерноморских степей и вплоть до начала XII в. сохраняли в целом мирные отношения с куманами, которые не раз служили орудием внешнеполитических акций Византии. Во многом благодаря привлечению Алексеем I Комниным на свою сторону куманов ромеям удалось сломить сопротивление печенегов и избежать тяжелых последствий для Империи в конце XI в.

Имеющиеся в нашем распоряжении источники, относящие к этому времени, позволяют проследить основные этапы развития византийских представлений о северных варварах и реконструировать наиболее характерные для византийской книжности способы описания кочевников и их набегов. Опираясь на свидетельства историографов от Иоанна Скилицы и Михаила Атталиата (XI в.) до Никиты Хониата (рубеж ХН-ХШ вв.), можно восстановить следующий топос описания массовых нашествий кочевников: вторжение из-за Дуная «целого народа» варваров, исчисляющегося «мириадами» и разоряющего всё вокругварвары предаются пьянству, среди них распространяются болезниобъединенное ромейское войско наносит варварам поражение, они принимают крещение и расселяются в болгарских провинциях Империи. При этом отдельные события этих нашествий подтверждаются независимыми данными (для событий 40-х гг. XI в. это, например, печать «Кегена, магистра и архонта Пачинакии», для 1086−1091 гг. — хроника Бернольда, для 1122−1123 гг. — известия хроники Михаила Сирийского и Ипатьевской летописи), поэтому, несмотря на литературную подачу информации, ее историческая достоверность не подлежит сомнению (хотя это не означает, конечно, достоверности всех излагаемых событий). Изучение источников также показывает, что в целом массовые нашествия огузо-печенегов на территорию Византии носили вынужденный характер (междоусобицы, дипломатические просчеты византийских политиков, давление соседних номадов и государств) и не носили систематический характер.

Прямые нашествия тюркских номадов на Византию во второй половине XI — XII вв. стали рубежом в переосмыслении их роли в византийской истории. Для характеристики печенегов и куманов, совершавших набеги на территорию Византии, в византийской риторике использовался литературный топос «вторгшиеся кочевники», значение которого состояло не в описании реального культурного облика номадов и фактов их нападений, а в создании образа дикого и жестокого врага, несущего грабежи и смерть. Его употребление указывает на то, к какому типу народов византийцы второй половины XI — конца XII вв. причисляли печенегов и куманов (resp. к воинственным нецивилизованным варварам, «скифам»), но отнюдь не служит описанием каких-то конкретных групп кочевников. Смысл этого топоса состоит также в возвеличивании военных побед и подвигов «богоизбранного василевса» ромеев. Можно считать, что уязвимость северных рубежей Византии и необходимость борьбы с кочевниками в этой время обрела значение идейного постулата и закрепилась в политической доктрине. Так, угроза кочевнических набегов могла послужить одним из источников постепенной аристократизации византийского общественного и политического сознания в конце X—XI вв., выразившейся, среди прочего, в формировании «рыцарского» идеала императора как воина par excellence.

Изменения коснулись и семантики архаизированного названия «скифы», которое в это время окончательно обретает свойства политонима и служит для обозначения враждебных Империи северных кочевников. Угроза печенежских вторжений привела к реактуализации старых античных идей о непобедимости скифов, о чем свидетельствует, например, сравнение Феофилактом Болгарским победы Алексея I Комнина над скифами с неудачным скифским походом персидского царя Дария I Гистапса (по принципу: василевс ромеев одержал победу над непобедимыми доселе скифами, перед которыми не сдюжил один из величайших завоевателей древности). Многие элементы «скифского» образа печенегов, а позднее и куманов, фиксируемые в византийской книжности, в некоторой степени отражают представления ромеев об идеале врага. Такого рода элементы лучше всего объяснимы с точки зрения так называемого «скифского миража» — комплекса представлений греков о северных кочевниках, бытовавших в греческой литературе в период поздней античности и Средневековья. Этот «скифский мираж» является, прежде всего, результатом саморефлексии византийцев и их идеализирующего и мифологизирующего коллективного сознания, нашедшего наиболее характерное воплощение в памятниках имперской пропаганды1.

Не ранее второй половины XI в. печенеги начинают фигурировать и в византийском фольклоре. Об этом свидетельствует рассказ Иоанна Скилицы.

0 разгроме печенегов патрикием Иоанном Алакасом в период «русской» войны Цимисхия. Этот рассказ существенно отличается от параллельного эпизода Льва Диакона и, судя по ряду деталей фольклорного характера и активной роли в нем печенегов, является одной из «героических новелл» о военных хитростях ромеев и их успешных битвах с северными кочевниками,.

1 Такое толкование образа «скифов» несколько отличается от точки зрения Э. Маламю, связывавшей этот образ с оппозицией ромси/варвары: Malamut. Les peuples etrangers. P. 120. О «миражах» в античной литературе см., напр.: Froidefond С. Le Mirage egyptien dans la litterature grecque d’Homere a Aristote. Aix-en-Provence, 1971; Зайков A.B. Спартано-скифские параллели в античной литературе и вопрос о причинах их появления // АДСВ. 2004. 35. С. 7−24. распространенных в эпоху «массовых нашествий». Характерно, что мотив борьбы с печенегами нашел отражение именно в «версии Скилицы», во времена которого они были реальной угрозой Византии: в фольклоре времени Скилицы, в отличие от эпохи Льва Диакона, неактуальных более болгар и венгров заменили печенеги. Такого рода новеллы стоят особняком от остальной византийской традиции, поскольку содержат свидетельства не только о внешних контактах ромеев с тюркскими номадами, но и влиянии последних на духовную культуру средневековых греков.