Колокольный мотив в произведениях Н. С. Лескова

Введение

Глава I. Колокола в русской истории, культуре, литературе

I.I История. Колокола России

I.II Колокола в творчестве писателей XIX века Глава II. Колокольные мотивы в произведениях Н. С. Лескова Заключение Библиография Приложение

Тема нашего исследования затрагивает три сферы науки: кампанологию, изучение творчества Н. С. Лескова (так называемое лесковедение, затрагивающее все сферы литературоведения и лингвистики), теорию мотива.

На протяжении всего периода существования в России колоколов, начиная с конца X (988 год) и ограничиваясь началом XX века, говорить о наличии или о начале формирования науки о колоколах в нашей стране мы не можем: все, кто так или иначе был связан с колоколами (литейщики, звонари, другие люди), хранили секреты своего мастерства в глубокой тайне и, если и передавали их, то лишь в единичных случаях. Дело и в том, что необходимости в такой науке не было — колокольная традиция была «жива», способ ее передачи «из уст в уста» работал на протяжении почти десяти веков. Семидесятилетний период большевистской власти, особенно первый сорокалетний период (правление Ленина и Сталина), не только в истории колоколов, но и Православия, сыграл знаковую роль. Накопленные тысячелетием культурные и духовные ценности, так или иначе, связанные с религией, были утрачены, уничтожены, практически исчезла русская колокольная традиция — унесли в могилу многолетний и многовековой опыт известные и «безымянные» звонари, литейщики, были переплавлены многие колокола, остальные — проданы, разбиты, розданы по музеям, была уничтожена немногая литература, связанная с колоколами, закрылись последние литейные отделы и заводы. Лишь немногие люди продолжали заниматься или только начинали по-настоящему интересоваться колокольным делом.

В 1982 году в Московском доме ученых была проведена первая научная конференция «Колокола. История и современность». «Спектр отраслей знания, затронутых в докладах, был поразительно широк: история, этнография, краеведение, металлофизика, математика, акустика, музейное дело, музыковедение, архитектура…». После прошло еще несколько подобных конференций, был выпущен сборник научных статей «Колокола. История и современность». Необходимо отметить, не смотря на то, что колоколами заинтересовались, что звон и литье их успешно возрождается, и довольно успешно, все же исследовательская база кампанологии небогата, в определенных отраслях колокольного искусства до сих пор существуют целые лакуны, которые необходимо восстановить.

Новым, перспективным, интересным для научных изысканий и малоисследованным остается аспект «Колокола в культуре», если брать уже — «Колокола в литературе». Как колокола отражались в сознании людей того времени и преломлялись в сознании писателя-художника, как писатель «вплетал» этот образ в произведение, как атрибут времени, или что-то влияющее на ход событий, что затрагивали в душе они, с какими поверьями были связаны. На данный момент уже имеются несколько работ ученых — кампанологов в этой области (Л.Д. Благовещенская, Н. И. Оловянишников и др.), но необходимо отметить, что все эти работы отличаются фактологичностью, стремлением зафиксировать, что «это есть». Наше исследование на фоне предыдущих отличается принципиальной новизной и актуальностью, в первую очередь из-за того, что нас будет интересовать не только наличие в произведениях колоколов, но и более глубокие моменты, связанные с личностью автора, архитектоникой и сюжетом произведения.

В нашей работе мы будем опираться на наиболее авторитетные и доказательные работы по кампанологии следующих ученых: Благовещенской Л. Д., Тосина С. Г, Пухначева Ю. Н, Оловянишникова Н. И .

В работах по творчеству Н. С. Лескова, в большинстве случаев, авторы исследуют лингвистическую и речевую сторону его произведений. В основном Лесков для них — тонкий лингвист, знаток народного быта, автор «антинигилистических романов», обладающий «буйным памфлетным дарованием» [О.Е. Майорова, 33], мастер, виртуозно и очень точно имитирующий манеру сказа [А.Б. Грибанов, 10], создатель «вычурного слова, пестрой фразы» и «яркой, выпуклой, причудливой фабулы» [М. Меньшиков, 34] и обладатель «изощренного художественного языка» [О.Е. Майорова, 33], писатель, начавший использовать индивидуально-авторские образования, как выразительное художественное средство [Головачева О.С. 8]. Его творчество — «истинно народное и глубоко реалистичное» [Ю.В. Барковская., 3].

Не стремясь преуменьшить научную ценность вышеперечисленных работ мы не можем не отметить, что данные исследования, из-за упущения контекста некоторых фактов, обстоятельств биографии писателя, «творческого контекста» и некоторых других моментов, несколько однобоко, фрагментарно и не совсем объективно характеризуют творчество Лескова, «снижая» художественную и духовно-эстетическую ценность его произведений, таким образом, незаслуженно умаляя личность писателя в ряду классиков XIX века

Большей полнотой и глубиной (таких работ еще меньше), а, следовательно, и более высокой степенью объективности, на наш взгляд, отличаются следующие работы.

Д.С. Лихачев, «Особенности поэтики произведений Н.С. Лескова» (1982). Автор, на основе выделения идиостилевых и новаторских черт творчества писателя, учета исторических и жизненных обстоятельств, дает крепко аргументированное обоснование, а потому и объективную оценку трудам писателя:

Первое, на что я хочу обратить внимание, — это на поиски Лесковым в области литературных жанров. Он все время ищет, пробует свои силы в новых и новых жанрах, часть которых берет из «деловой» письменности, из литературы журнальной, газетной или научной прозы<�…>.Лесков как бы избегает обычных для литературы жанров<�…>.

Есть у Лескова такая придуманная им литературная форма — «пейзаж и жанр» (под «жанром» Лесков разумеет жанровые картины). <�…>.

Обратим внимание еще на один чрезвычайно характерный прием художественной прозы Лескова — его пристрастие к особым словечкам-искажениям в духе народной этимологии и к созданию загадочных терминов для разных явлений…<�…>.Это и прием литературной интриги, существенный элемент сюжетного построения его произведений. <�…>;

Вся деятельность Лескова как писателя, его поиски подчинены задаче «скрываться», уходить из ненавистной ему среды, прятаться, говорить как бы с чужого голоса. И чудаков он мог любить — потому, что он в известной мере отождествлял их с собой. … «Отвержение от литературы» сказалось во всем характере творчества Лескова. Но можно ли признать, что оно сформировало все его особенности? Нет! Тут было все вместе: «отвержение» создавало характер творчества, а характер творчества и стиль в широком смысле этого слова вели к «отвержению от литературы» — от литературы переднего ряда, разумеется, только. Но именно это-то и позволило Лескову стать в литературе новатором, ибо зарождение нового в литературе часто идет именно снизу — от второстепенных и полуделовых жанров, от прозы писем, от рассказов и разговоров, от приближения к обыденности и повседневности; [31]

отмечая современном литературоведении процесс переосмысления работ Лескова, определяет место писателя в русском и, отчасти, мировом литературном процессе (о близости Лескова и Диккенса):

Лесков, безусловно, писатель первого ряда. Значение его постепенно растет в нашей литературе: возрастает его влияние на литературу, возрастает интерес к нему читателей. Однако назвать его классиком русской литературы трудно. Он изумительный экспериментатор, породивший целую волну таких же экспериментаторов в русской литературе<�…>.

Без Лескова русская литература утратила бы значительную долю своего национального колорита и национальной проблемности. <�…>. [31]

Б.Я. Бухштаб «Сказы о народных праведниках». Автор этой статьи подробно анализирует языковые особенности произведений Лескова, обращаясь к сказам писателя и углубляя, на основе этого исследования, понимание характеров героев (используя классификации праведников). Обращаясь к словам Горького, творчеству Чехова, Б. Я. Бухштаб дает исторически-документальную картину положения писателя в литературных кругах, описывает и приводит доводы, мотивирующие поступки Лескова, высказывает свою точку зрения на сложившееся предвзятое отношение к писателю.

По словам Горького, «А. П. Чехов говорил, что очень многим обязан» Лескову. Чехов учился у Лескова плотной концентрации жизненных явлений, «тихой» иронии, умению подсказать читателю оценки и выводы, не навязывая их. Для Чехова характерен тот же широкий охват жизни во всех ее проявлениях сверху донизу. Горький не раз говорил о значении Лескова для его творчества. Отчасти под влиянием Лескова, сообщает он, «решено было мною самому пойти посмотреть, как живет «народ» «; «Лесков несомненно влиял на меня поразительным знанием и богатством языка» .

Н.А. Каргополов, Н. Е. Меднис «Оппозиция „жизнь — житие“ в романе Лескова „Соборяне“». Авторы данной работы обращаются к жанровому вневременному и современному контексту («житие Протопопа Аввакума» и жития последней трети XIX века «Моя жизнь», «Житие великого грешника» и др.), анализу выразительных возможностей жанра, к личностно-биографическому аспекту (анализ значимости жанра для писателя, мотивации жанрового выбора, прямые цитации Н. С. Лескова и т. д.),

Лесков: «Характеры лиц, о коих сложены житийные повести, являют духовную красоту нашего народа».

Жанр жития выделяет и предельно концентрирует исключительные признаки и поступки идеального героя, позволяет четко обрисовать образ человека, выламывающегося из среды и вступающего в борьбу с ней.

к анализу места и роли анализируемого концепта в организации структуры произведения, его архитектонике.

.Оппозиция жизнь-житие — композиционный стержень романа-хроники…

Вс. Троицкий «С думой о России» (в предисловии к первому тому «Собрания сочинений в двенадцати томах», 1989г). Данная работа в первую очередь отличается широтой охвата анализируемого материала (критического (XIX и XX веков), исследуемого (охватывает практически весь творческий материал, наработанный Н.С. Лесковым), биографического (исторические, документальные данные современников, очевидцев, критиков, записки, письма, дневники)). Рост Лескова-писателя, Лескова-художника, тесно переплетается с «ростом» его личности, с событиями его жизни, с тем, как он их переживает, что не может не отражаться на творчестве. При анализе «задействованы» все возможные точки зрения — современников, критиков, коллег, друзей, читателей и др.).

Учитывая также то, что в русской культуре именно колокол является в первую очередь одной из эмблем Православия (Пухначев Ю.Н., 62), то, что религиозный фактор, как символ стремления к правде, истине, остается для Лескова-человека и Лескова-писателя определяющим на протяжении всей жизни и то, что именно колокол, даже молчащий, несет в себе идею звона (самого процесса) мы можем говорить о новизне и актуальности нашего исследования, как для ученых — кампанологов, так и для ученых, изучающих творчество Лескова.

Для исследования мы отобрали следующие фрагменты:

· в которых стречаются слова семантического поля «звон»: звон, колокол, колокольчик, било, бубенчик, колокольня, звонарь и т. д.;

· встречаются слова однокоренные вышеописанным, производные от них: звонит, зазвенело, разблаговестили, оттрезвонил и т. д.;

· неявно, косвенно реализуется исследуемый концепт: звенящие ведра (по сути, форма колокола), рукомойник со штырьком (то же), медная проволока, ручки дверей и т. д. (колокольная бронза на 80% состоит из меди).

Учитывая специфику нашего исследования, следует оговорить, почему из всего семантического поля «звон» для обозначения мотива мы выбрали именно колокол.

В семантическое поле «звон» входят следующие интересующие нас слова:

Било- 1) сигнальнофункциональный предшественник колоколов при христианских церквях и монастырях; представляет собой деревянную (клен, бук) или металлическую (чугун, железо и т. д.) доску любой формы — прямоугольной, круглой, дуго-, секиро-, и пропеллерообразной, по которой ударяют колотушкой или молотком. <�…>

Бубенец — особый тип металлического колокольчика замкнутой шарообразной формы с одной или двумя дробинами внутри. Известен с древнейших времен как сигнальный и культурный атрибут <�…>

Звон — 1) действие звонящего; 2) звук колокола, колокольчика, бубенцов, и т. П., гул колокола, колоколов; 3) зсущественная принадлежность христианского храмового богослужения

Звонарь — лицо, производящее звон на колоколах. <�…> различается два типа З.: церковные и светские. <�…>

Колокол — 1) ударный сигнальный инструмент колпакообразной формы, обычно изготовляемый из металла. Состоит из корпуса-резонатора, который одновременно является вибратором, и ударника — либо укрепленного в полости корпуса К. (язык), либо автономного (молоток, колотушка и пр.). <�…>

Колокольчик — колпакообразный ударно-сигнальный инструмент относительно небольшой величины с подвешенным внутри язычком либо с отдельным ударником в виде палочки, молоточка или второго (парного) К. <�…>

Колокольня — 1) одноили многоярусное архитектурно-подколоколенное сооружение (преимущественно — мя помета) башенного типа. <�…>

В этом поле такие предметы и реалии, как бубенчики, била, колокола и колокольчики объединены, в первую очередь, идеями звона и родства:

«Сходство форм представляется вполне закономерным. Как только люди научились добывать металлы и сплавы (а бронза была одним из ранних тому примеров), нетрудно было заметить, как сильно и продолжительно звучат металлические пластины от удара (а голос бронзы был особенно красив). Если груз, ударяющий о пластину, привязать к ней и если саму пластину изогнуть, чтобы она своими краями окружала груз, то они будут соударяться при малейшем сотрясении. В этих соображениях уже заключена идея колокольчика. Если же придать изогнутой пластине замкнутую форму, то груз можно и не присоединять к ней. Это заключение приводит к идее бубенца. А наилучшим материалом в том и в другом случае была признана бронза с ее звучным и приятным голосом»

На наш взгляд, из всех членов семантического поля именно колокол, является центральным понятием и концентрирует вокруг себя остальных членов этой группы слов (колокол несет в себе идею звона, звонаря, места, откуда производится звон, идею своего «предка» и т. д.).

Определим, что мы будем понимать под мотивом «колокольного звона» в нашей работе.

Фундаментальные основы теоретического изучения мотива, как известно, были заложены А. Н. Веселовским в «Исторической поэтике». В нашем исследовании мы преимущественно будем обращаться к его последователям, опираясь в основном на работы И. В. Силантьева и Б. М Гаспарова.

В теории мотива, литературоведении в целом, фольклористике существует множество его определений. Такое разнообразие обусловлено тем, что исследователи смотрят на мотив с разных точек зрения: темы, события, сюжета и т. д. и в результате приходят к разному пониманию мотива. Причем каждая трактовка мотива оказывается по-своему верной. Таким образом, представляется наиболее оправданным использовать комплекс признаков, что и было заложено А. Н. Веселовским.

Для Б. В. Томашевского важна близость мотива с темой повествования («мотив — элементарная повествовательная тема»), для Б. М. Гаспарова важна повторяемость мотива (" … любое смысловое «пятно» — событие, черта характера, элемент ландшафта, … единственное, что определяет мотив — это его репродукция в тексте"), для И. В. Силантьева — предикативность («…мотив, как аккумулятор действия…»). Отбор материала для нашего исследования мы производим, основываясь на определении Гаспарова, отдавая первостепенное значение, при выделении мотива, признаку повторяемости.

Цель нашей работы — проанализировать разновидности функций мотива колокольного звона в творчестве Лескова, включая звон колоколов, колокольчиков, бубенчиков.

Задачи исследования:

· показать культурологическую и духовно-нравственную ценность концепта «колокол» в русской истории, культуре, литературе,

· выявить в произведениях Н. С. Лескова эпизоды, связанные со звонами колоколов, колокольчиков, бубенчиков,

· обнаружить закономерности функционирования колоколов, колокольчиков, бубенчиков в структуре произведений Лескова.

Объект исследования — тринадцать наиболее известных читателю и наиболее значимых для писателя, а также намеренно «случайно» отобранных произведений, из которых была осуществлена выборка фрагментов со словами, входящими в концепт «колокол» (128 фрагментов, приложение 1). Это такие произведения как: роман «Некуда"(1864), роман «Обойденные» (1865), повесть «Островитяне"(1866), очерк «Воительница» (1866), роман «На ножах» (1870), роман — хроника «Соборяне» (1872), «Очарованный странник», «Запечатленный ангел"(1873), семейная хроника «Захудалый род"(1874) «На краю света"(1875), «Однодум"(1879), «Скоморох Памфалон» (1887), «Фигура"(1889),.

Дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии (52 единицы) и приложения, отображающего собранный фактический материал.

Глава I. Колокола в русской истории, культуре, литературе

лесков колокол литературоведение

I.I История. Колокола России

Долгое время считалось, что родиной колоколов является город Нола, в провинции Кампана, в Италии, где будто бы они и были изобретены. Легенда повествует о полевых цветах — колокольчиках, мелодичного шелеста которых заслушался епископ Ноланский Павлин (353−431 г. г.), а потом воплотил форму и звук в металле.

Тем не менее, археологи во второй половине XIX века пришли к выводу о том, что заслуга епископа Павлина отнюдь не в изобретении колоколов, но в значительном увеличении их размеров. Не смотря на это, колоколам из Нолы до сих пор принадлежит первенство в увеличении веса.

Точного ответа на вопросы «где и когда впервые был использован колокол», «кто и когда отлил первый колокол» современная наука о колоколах, кампанология, дать не может. Поэтому, вполне естественно что, если не существует доказательств и точных данных, то в науке имеется ряд разногласий между учеными.

Н. И. Оловянишников, в своей книге «История колоколов и колокололитейное искусство», совершенно четко говорит: «Неизвестно, как и при каких условиях появилась впервые идея звонка, неизвестно также и то, из какого материала изготовлялись тогда колокольчики». На сегодняшний день ситуация в кампанологии не изменилась, исторические данные не позволяют перейти науке о колоколах на язык конкретики, а «доказательства», добытые археологами, все также имеют единичный характер и не уступают друг — другу по древности происхождения.

По наиболее точным данным из имеющихся в науке, чуть большее «право на жизнь» получили две гипотезы: колокольчики и бубенцы появились одновременно в разных культурных центрах и родиной колокольчиков является Китай.

Как бы не были различны предположения ученых и обоснованны их аргументы, тем не менее, на сегодняшний день наиболее достоверны следующие факты: изготовление колоколов относится к глубокой древности; они были известны народам Древнего Ирана и Месопотамии, евреям, египтянам, римлянам, грекам, скифам, этрускам, а так же китайцам и японцам; колокола этих культур не уступают друг другу по древности происхождения.

Использовались колокола в разных целях:

1) в обществе и быту:

· как сигнал-призыв: маленькие звонки (tintinabulum) для призыва прислуги (римляне), для военных сигналов о сборе, для созыва людей на собрания;

· как сигнал-предупреждение: для военных сигналов о нападении врага, у возниц, для предупреждения столкновения колесниц на перекрестках (римляне);

· как светско-торжественная реалия: на колесницах победителей (римляне);

· как бытово-предупредительная реалия: для оповещения о проливе (о поливе, об орошении) улиц водой, с целью уменьшить количество пыли (римляне), о поливе улиц до казней, о сигнале об открытии рынков и бань, разбудить рабов, сигнал об обеде (римляне), у домашнего скота, чтобы не потерялся на выпасе (все);

· как эстетическая: на церемониях, увеселениях, как выражение мировоззренческих идей, философских концепций (Китай), танцовщицы, для увеселения гостей;

2) в религии и культах:

· в процессе принесения жертвы, на священнодействиях на празднике Озириса (египтяне), для призыва в храмы к началу служб (Китай, Рим, евреи) ;

· как охранительный предмет: при похоронах для изгнания злых духов (греки), при захоронении знатных граждан (евреи), на амулетах людям и животным для изгнания злых духов (Китай), для священнодействий на одежде первосвященников (евреи), воины отделывали щиты, древнеегипетские жрецы привязывали на щиколотки.

Таким образом, мы видим, что на начальных этапах бытования колокольчиков они использовались преимущественно в религиозно-культовой сфере, сакральной, и, что вполне естественно, по большей части у так называемых язычников (шумеров, ассирийцев, римлян, греков, китайцев, японцев).

Первое упоминание о применении колоколов на Западе относится к VI веку, в те времена колоколов еще было мало, встречались они редко и были небольшого размера. В VII веке наблюдается увеличение числа используемых колоколов, а ко второй половине IX века мы уже можем говорить о том, что колокола в Европе входят во всеобщее употребление.

Официальное введение колокольного звона в религиозную сферу приписывают папе Сабиниану (604−606 г. г.).

В столицу Византии колокола пришли с Запада, о чем свидетельствует летопись:

«По просьбе Императора Василия Македонянина (в 867−886) венецианский дож Орсо I (864 — 881) прислал в Константинополь для вновь сооруженной церкви св. Софии двенадцать колоколов». Бароний об этом говорит следующим образом: «Сего лета (865) колоколы у греков начаша употреблятися, егда Урус — Дож Венецианский колокол к Кесарю Михаилу, прошенный от него, прислал» [38, с.34−35].

Россия же колокола переняла не из Византийской традиции, а, по данным большей части исследователей, а из Западной, конкретнее — из Германии. В пользу этой версии свидетельствует в частности русское название колокола, произошедшее от немецкого Glocke.

Предполагается, что Германию познакомили с колоколами британские и ирландские миссионеры, где в монастырях и церквях они встречались в VIII, но только с IX века входят во всеобщее употребление. Примерно начиная с этого временного отрезка, IXX века, а особенно с периода правления Карла Великого, можно говорить о становлении литейного искусства в данной стране. Император придает колоколам статус государственного достояния, он время от времени повелевает отлить их для той или иной церкви, поощряет искусных мастеров, устанавливает порядок вывоза колоколов за пределы державы наряду с прочими ценностями .

В странах христианской Европы колокола уже в раннем средневековье получают окончательное признание и повсеместное распространение. С VII века они становятся неотъемлемой деталью повседневной жизни европейского города, с IX века — европейского села.

Впервые о колоколах в России упоминается в летописях 988 года .

В начале XI века колокола были подвешены при храме Святой Софии в Новгороде, при Десятинной и Ирининской церквях в Киеве, во Владимире-на-Клязьме (около 1170г), Полоцке, Новгород-Северском и некоторых других городах. .

Хотя о колоколах на Руси упоминается с X века, все же они были достаточно редки и малы и долго не могли вытеснить из употребления била, на что также есть летописные указания. Билами называют доски или железные полосы, по которым, для извлечения звука, ударяют палками. Они, условно говоря, являются предшественниками колоколов.

В выписках из переписных книг Новгородской области находим указание, что даже в первой половине XVI столетия колокола почти не были в употреблении на территории России. В приходских церквях и монастырях — всюду были била и клепала.

Дело в том, что народ относился и относится к любым новшествам с недоверием, особенно, если таковые касаются церкви и религии. Так относились и к колоколам. Нужно было, чтобы прошло время, чтобы народ примирился с мыслью о «новом» звоне. В настоящее время сохранились места, в которых пользуются только билами: в монастырях на Афоне, в Болгарии, отчасти в Сербии, в старообрядческих скитах на Алтае. Но постепенно колокола получают признание церкви и, как бы подчеркивая их устоявшийся статус, архиепископ Нижегородский и Арзамасский Вениамин (Краснопевков) в одном из своих трудов пишет: «Слабые звуки дерева и железа (била — мой прим.) напоминают нам неясные, таинственные речи пророков, а шум и стройная игра колоколов — благовестие Евангелия, торжество его во всех концах вселенной и наводит на Ангельскую трубу последнего дня «.. По очень точному определению Ю. Н. Пухначева: «они стали первостепенным атрибутом христианской религии, как и крест — недаром на Большом колоколе Александро-Невской лавры патриарх Никон был изображен с церковкой в одной руке и с колоколом в другой».

Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович уделяли много внимания развитию русского рудокопства, приглашали для этого иностранцев, поощряли всяческие экспедиции. В 1636 году Надей Свешников отыскал на Каме медную руду. Ряд подобных открытий дал России свои материалы для производства.

На царствование Ивана Грозного сына его Федора приходится первый расцвет литейного производства в России. С этого момента иностранные мастера приглашаются в нашу страну уже не для организации производства, а для обмена опытом.

Русские литейщики упоминаются в летописях уже с 1194 года. Достоверно известно, что в XIII веке русские уже сами льют колокола. Первое летописное свидетельство об отливке колоколов на русской земле относится к 1259 году, когда князь Даниил Галицкий перевез из Киева в Холм колокола и иконы: «Колоколы принесе ис Киева, другие ту солье».

XVII и последующие века уже изобилуют фамилиями известных русских мастеров-литейщиков, продукция которых уже вытесняет с рынка зарубежные литейные изыски: Богдан Васильев, Александр Григорьев, Емельян Данилов, Семенка Дубинин, Кондратий Михайлов, Федор Моторин, Харитон Попов, Филипп Терентьев, Флор Терентьев, Проня Федоров, Андрей Чохов, Алексей Якимов, династия Моториных.

Первоначально колокола льют рядом с тем местом, куда их требуется повесить и поэтому мастера-литейщики в тот период переходят от одного места работы к другому. В XIII веке встречается первое упоминание о передвижении больших колоколов.

Что касается декора колоколов, то в XIII веке появляются колокола с надписями слева — направо. К середине XIV надписи становятся выпуклыми и принимают вид очень близкий современным колоколам.

Все более совершенная технология колокольного литья позволяет создавать колокола не только более крупные, но и издающие тон желаемой высоты. Это дает возможность изготавливать целые наборы колоколов (до 7−8 штук), образующих определенный звукоряд. Такие наборы известны с IX века.

Появляется необходимость в специальном месте, в котором могли бы быть размещены колокола. Первые колокольни в истории появляются в Риме и представляют собой круглые башни, стоящие отдельно от церквей. С начала XI века в Западной Европе число колоколен быстро возрастает.

В России первые колокольни появляются в XI веке, в Новгороде и Пскове (по образцу колоколен Византийских и Западных, в виде стенки с несколькими пролетами для колоколов). Это так называемый вид звонницы — звонница-стена, а, следовательно, и специфический способ звона — очепный (когда нет прямого доступа к колоколам, ими возможно управлять только с земли, посредством веревки; при звоне язык остается практически неподвижен, а звонарь приводит в движение тело колокола). Постепенно подколоколенные сооружения на Руси, благодаря русским мастерам, начинают «эволюционировать». С типом звонниц тесно связан способ звона — изменяется и он.

В первой половине XVII в на Руси создается оригинальное, не имеющее аналогов на Западе сооружение соединяющее и храм и звонницу — храм «под колоколы», с очепным способом звона.

С XVII века в России начинают строить звонницы с прямым доступом к колоколам — столпообразные и шатровые. Первоначально воспринятый и широко распространенный (и в сегодняшнее время) на Западе, очепный способ звона, характерный для вышеописанных подколоколенных сооружений, медленно и верно вытесняется, язычным (колокол в этом случае закрепляется неподвижно, в движение приводится язык). Это происходит из-за ряда весомых преимуществ последнего:

· благодаря типу звонницы при таком способе звона, обеспечен прямой доступ к колоколам;

· один звонарь может задействовать большее количество колоколов в звоне, а, следовательно,

o увеличиваются возможности для создания более торжественного, богатого разнообразными фигурами звона

o и послушание может исполнять один человек, что экономит «рабочую силу».

Основываясь на вышеописанном мы можем резюмировать:

· колокола получили у нас широкое распространение позднее, чем на Западе: лишь в 16 веке, в то время как в Европе они входят во всеобщее употребление уже с IX века;

· в русские колокола звонят язычным способом, в Западные — преимущественно очепным, о язычной манере звона говорят как об исконно русской;

· В России колокола на звоннице настроены не гармонически, на западе наоборот: для этих стран более характерны более куранты и карильоны:

Куранты — 1) часы башенные, с комплектом настроенных колоколов, или большие комнатные часы с набором металлических стержней либо язычков, имитирующих колокольное звучание. Система извлечения звука в обоих случаях механическая. В башенных К. главная деталь механизма — вращающийся барабан со штифтами (возвышающимися над его поверхностью штырями), которые располагаются в определенном порядке. По мере вращения барабана они цепляются за рычажки, которые с помощью тяг приводят в движение молотки (или языки), ударяющие по колоколам. Механизм включается, отмечая звоном каждый час, его половину и четверть. При этом обычно исполняется несложная последовательность звуков или краткая мелодия — в зависимости от устройства часового механизма. Иногда К. кроме механического привода снабжают клавиатурой на которой может играть музыкант; тогда исполняются более сложные музыкальные композиции<�… >;

Карильон, карийон (фр. carillion ) — 1) колокольный многоголосый музыкальный инструмент западноевропейского происхождения <�…>. Ранее К. устанавливался на зданиях городских ратуш и церковных колокольнях, ныне в основном используется в качестве самостоятельного концертного инструмента. Главные элементы конструкции К.: исполнительский пульт (с ручной и педальной клавиатурами, как у органа) и набор неподвижно подмешанных колоколов. Клавиши рычаги и педали через систему блоков соединены тросами с языками колоколов, тросы при игре приводят языки в движение, ударяя о край колокола. Звукоряд К. имеет хроматический настрой и приспособлен для воспроизведения музыки, отвечающей принципам музыкального мышления европейца. <�…>;

(для русской колокольни велика роль диссонанса, так как у каждого колокола есть не одна нота, а один основной и несколько дополнительных обертонов, наслаивающихся на ключевой тон);

· также для русских колоколен важны не мелодические, а ритмические особенности;

· в России появилась своя форма колокола.

Таким образом, мы можем говорить о том, что традиция колокольного звона не была пассивно воспринята, но была переосмыслена и перерождена в самодостаточную традицию на Руси.

Об этом свидетельствует также и общеизвестный факт церковного раскола (1054 г), говоря о том, что Русь, восприняв традицию, шла исключительно своим путем, перерабатывая и развивая ее в своем духе, в своей культуре.

Подтверждение нашему положению мы находим и в словах ученых-кампанологов и людей связанных с колокольным делом.

Ю.Н. Пухначев: «Колокольное дело начало развиваться в России позже, чем на Западе, и достигло своих вершин также позднее, в XVII веке, но вершины эти в определенных отношениях были самыми высокими в Европе: крупнейшие из русских колоколов здесь не имеют себе равных по весу, а самые благозвучные достойно представляют нашу Родину».

Н.И. Оловянишников: «Изготовление колоколов, заимствованное нами из Германии, развилось и окрепло на русской почве, достигнув размеров, которых не наблюдалось в западной Европе».

I.II Колокола в творчестве писателей XIX века

Колокол, у М. Ю. Лермонтова, часть чего-то вечного, неземного, одушевленное существо, не привязанное к суете бренного, мелочного мира людей «Сам чужд всему, земле и небесам», которое и возвещает им о важнейшем: о «кончине» или «бессмертьи» («Кто в утро зимнее…», 1831). В четверостишии о знаменитой кремлевской колокольне, Иван Великий предстает, в московской полудреме, полусне — «в час утра золотой,/ Когда лежит над городом туман…», вневременным, величавым героем-царем, олицетворяющим эпическую Русь («Кто видел Кремль…», 1831). Нечто подобное развивает И. А. Бунин в стихотворении «О Московском Кремле» (нач. 20 в). В поэме «Мцыри» (1839), колокол принадлежит чуждому герою пространству — монастырю. Колокол становится с одной стороны ненавистным Мцыри — «Он с детских лет уже не раз/ Сгонял виденья снов живых /Про милых, близких и родных…», с другой стороны герой настолько измучен, опустошен тоской по родной стихии и своим несмирением с судьбой, что будто сам превращается в колокол «Казалось, звон тот выходил/ Из сердца — будто кто-нибудь/ Железом ударял мне в грудь…».

В «Ночи» В. М. Гаршина звон буквально спасает человека от непоправимого шага — самоубийства. В самый напряженный момент душевного накала, пика уныния, звон врывается в маленький мирок совсем запутавшегося человека, вскрывает «скорлупу осуждения» других, наталкивает на мысль, что вокруг есть иной, настоящий, очень разный мир, и, что есть что-то выше его горя и разочарований.

— Прощайте, люди! Прощайте, кровожадные кривляющиеся обезьяны!

Нужно было только подписать письмо. <�…>он почувствовал, что ему жарко<�…>подошел к окну и отпер форточку.

— Нужно же, — сказал он себе наконец.

Он подошел к столу. <�…>Когда, подойдя, он уже взял револьвер, в открытое окно раздался далекий, но ясный, дрожащий звук колокола. <�…>

— Колокол! — повторил он. — Зачем колокол?<�…>

Колокол сделал свое дело: он напомнил запутавшемуся человеку, что есть еще что-то, кроме своего собственного узкого мирка, который его измучил и довел до самоубийства.<�…>

Над суетой, над обыденной человеческой жизнью, над страданиями, над историей народа поднимает старика Михеича колокольня и звон в «Старом звонаре» В. Г. Короленко (1885). Уже не слушаются старика ноги, но он все равно поднимается к колоколам, чтобы в срок выполнить свое послушание, которому посвятил свой век. Через свое звонарное дело смотрит он на прожитую жизнь, описание видов с колокольни и эпизоды воспоминаний тесно переплетаются между собой и «прорываются» в очень психологичной картине Пасхального звона. В этом эпизоде совпадает пик переживаний Михеича и пик Праздника (первые возгласы «Христос Воскресе!»), колокола здесь СОчувствуют, СОживут с героем, помогая преодолеть ему тяжесть забот, обид и, главное, со спокойным, чистым сердцем, выполнив исправно послушание, умереть.

Тяжело старику взбираться по крутой лестнице. Не служат уже старые ноги, поизносился сам, не видят глаза… .<�…>Хоронил сыновей, хоронил внуков, провожал в домовину молодых, провожал старых, а сам еще жив. Тяжело…<�…>А вот и он, богатый ворог, бьет земные поклоны, замаливая кровавые сиротские слез; торопливо взмахивает на себя крестное знамение и падает на колени и, стукает лбом… И кипит — разгорается сердце у Михеича, а темные лики икон суровоглядят со стены на людское горе и на людскую неправду…

Все это прошло, все это там, позади… А весь мир для него — это темная вышка <�…>. «Бог вас суди! Бог суди!" — шепчет старик и поникает седою головой, и слезы тихольются по старым щекам звонаря… .

<�…>до Михеича доносится радостный клич — Христос воскресе из мертвых!

И отдается этот клич волною в старческом сердце…<�…>Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели и трепетали, смеялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх<�…>. Большой бас вскрикивал и кидал<�…>два тенора подпевали ему радостно и звонко<�…>два самые маленькие дисканта, точно малые ребята, пели вперегонку<�…>казалось ветер вторит. И старое сердце забыло про жизнь полную забот и обиды…<�…>Он слушает эти звуки<�…>и кажется ему, что он окружен сыновьями и внуками<�…>.

Не столь заметны, но знаковы и определяющи «колокола» Достоевского в «Братьях Карамазовых», «Бесах». В романах этого писателя роль колокола и колокольчики преимущественно завуалирована — в фокусе автора — повествователя время от времени появляются те или иные медные предметы, чтобы предвозвестить важное событие («онтологическое ожидание меди» — термин Л.В. Карасева), «поддержать» героя в момент «пороговой минуты» (термин Л.В. Карасева). Этот вопрос достаточно полно освещен в статье «О символах Достоевского», по прочтении которой можно в который раз удостовериться в исключительной насыщенности текста писателя информацией, о мощной символической нагрузке на художественный предмет «колокол», и вполне опредленно — о новаторстве Ф. М. Достоевского в плане работы с предметами, символами и эмблемами, а также в построении на их основе многослойного и очень плотного текста, так называемого «текста евангельской плотности».

Колокола С. Т. Аксакова предстают олицетворением Родины на чужбине («Пусть часто там, на стороне чужой…», 1840-е), сопереживая лирическому герою, также у К.Р. («Несется благовест так грустно и уныло…», 1880-е). В то же время, в стихотворении «Всенощная в деревне…» (1830-е) (также С.Т. Аксакова), через изображение самого простого звона, благовеста, печать простоты и отсутствия ложится на все стихотворение — описание храма, хора, песнопений, батюшки, молитвы, прихожан. И от этой простоты, смирения, оттого, что это деревня, кажется, что молитва в этом храме самая настоящая, самая искренняя. И «тон этому задает» звон колокола — звон начинает и завершает стихотворение.

«Кладет душу за други своя» колокол А. К. Толстого. В четверостишии

«В колокол мирно дремавший…» (1855) он из последних сил посылает людям предупредительные «могучие медные звуки» набата. Простой и прозрачный благовест, в стихотворении «Набат"1840 года, простым и «прозрачным» трехстопным хореем, с усеченной третьей стопой, «зовет» на Родину, будит в лирическом герое тоску по ней, по Небесной Родине. В поэме «Царь Федор Иоаннович» (1868), автор уподобляет душу главного героя легендарной Церкви, «ушедшей под землю», из глубины которой по временам «слышны колокола». Здесь колокола становятся и эмблемой легенды, а по сути архитипа Кижей, и уподобляются части аллегорического храма, храму — человеку («В душе,/ Всегда открытой недругу и другу,/ Живет любовь, и благость, и молитва, /И словно тихий слышится в ней звон…»). Параллель же «человек — храм» задается Евангелием:

Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога <…> Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии.(1 Кор. 6, 19−20)[14].

У А. И. Куприна колокольный звон в «Пасхальном стихотворении в прозе» представлен, в первую очередь как самая заветная и сбывшаяся мальчишеская мечта, описан процесс звона и «опьянение» героя высотой, видами с колокольни и, главное, осуществлением мечты.

Колокольня. Какая веселая, пьянящая, головокружительная пестрота внизу, под моими ногами. Небо страшно близко <�…>. О, верх мальчишеского счастья — наконец-то в моих руках веревка от самого главного, самого большого колокола.

Можем с уверенностью утверждать, что колокол на протяжении всего XIX века был вполне обычной реалией любого русского города, села, деревни, полноправной и привычной частью «звуковой атмосферы» этого времени. Он не только сопровождал человека в течении его жизни, в религиозном отношении, отмечая наиболее важные моменты (праздничные, встречные, проводные, венчальные, похоронные и т. д. звоны), в бытовом плане (набатный, метельный, вечевой звоны), но не будет преувеличением сказать, что колокольный звон организовывал каждый день, год и в целом жизнь человека. Это может подтвердить одна из существующих пословиц: «Первый звон — пропадай мой сон, второй звон — земной поклон, третий звон — из дому вон».

Учитывая сказанное выше, вполне резонно будет отметить, что колокол, колокольный звон, в произведениях поэтов и писателей XIX века, скорее обыкновенная деталь эпохи, «фон», на котором разворачивается интрига, сюжет. Но нельзя исключать возможности активной роли этой «привычной реалии» в произведении, будь то в качестве значимой художественной детали, сквозного мотива или персонажа. В наши задачи не входит углубленный обзор русской классики XIX века, мы ограничимся лишь перечислением основных тенденций в доступном нам материале, связанных с концептом «колокол» в литературе данного периода, в творчестве преимущественно классиков, включенных в школьную программу, а также менее известных поэтов и писателей.

Рассмотрев фрагменты вышеозначенных текстов, мы можем подвести микроитоги:

· наиболее часто в произведениях русской литературы XIX века колокола встречаются в пассивной функции (иллюстрация эпохи, сравнение, уподобление, аллегория и т. д.),

· реже в произведениях этого периода колокола задействованы в организации сюжета (романы Ф.М. Достоевского), в психологических эпизодах (лирика, «Старый звонарь» Н.Г.Короленко).

Таким образом, можем заключить, с одной стороны, о высокой частотности использования этого предмета в русской литературе, но, с другой стороны, об использовании его преимущественно в пассивной функции.

Глава II. Колокольные мотивы в творчестве Н.С. Лескова

Все фрагменты, в которых встречаются колокольные мотивы, можно классифицировать по разным основаниям, в соответствии с задачами исследования:

· «активная/пассивная роль колокола».

· «явное/завуалированное проявление колокола».

· «словообразовательная /лексическая (образная — метафорическая, метонимическая и др.) производность концепта „колокола“».

· «истинность/ложность колокола (колокол / квазиколокол)»,

· «привязанность / „непривязанность“ к определенному герою»,

· «сопряженность с каким-либо хронотопом / свобода от него»,

· «особые замечания».

Исследуемые произведения можно классифицировать по разным основаниям, что также так или иначе может прояснить какой-либо момент в нашем исследовании:

— масштаб жанра (условно) «малые/ большие формы»,

— жанр «очерк /новелла /повесть/ хроника /роман/ пограничный жанр»,

Повести и рассказы в каком-то смысле ограничивают пространство, на котором можно было бы выстроить развернутую систему аллюзий, приемов, функций художественного предмета, большие формы — наоборот, создают больше возможностей. Правда, это происходит в большинстве случаев, но не всегда. Один из ярких тому примеров — «Старый звонарь» Н. Г. Короленко.

К произведениям небольшого масштаба относятся восемь из исследуемых мною текстов, представляющих три жанра (очерк, повесть, рассказ), из которых отобран 21 фрагмент.

В «Запечатленном ангеле» и «Островитянах» не встречается ни одного фрагмента так или иначе, связанного с колоколами. Это может свидетельствовать о том, что колокольный мотив не жестко связан у Н. С. Лескова с христианской тематикой.

В остальных произведениях фрагменты распределены неравномерно: в одном тексте они более частотны, в другом — менее, и это, в случае малых форм не играет большой роли в прояснении сути того или иного произведения.

В повестях и рассказах колокол преимущественно выполняет пассивную функцию, являясь:

· частью интерьера, обстановки при ироническом описании ситуации «унижения»:

— Ах, -говорит вдруг Леканидка, — не хотите ли вы, Домна Платоновна, кофию?

— Отчего ж, — говорю, — позвольте чашечку.

Она это сейчас звонит в серебряный колокольчик и приказывает своей девке:

— Даша, — говорит, — напойте Домну Платоновну кофием.

[18, с. 67 — 68];

· или утрированного, гротеского изображения службы дозорного:

Поэтому истома ожидания была продолжительна и полна особенной торжественной тревожности, на самом зените которой находился очередной будочник, обязанный наблюдать тракт с самой высшей в городе колокольни. Он должен был не задремать, охраняя город от внезапного наезда; но, конечно, случалось, что он дремал и даже спал, и тогда в таких несчастных случаях бывали разные неприятности. Иногда нерадивый страж ударял в малый колокол, подпустив губернатора уже на слишком близкую дистанцию, так что не все чиновники успевали примундириться и выскочить, протопоп облачиться и стать со крестом на сходах, а иногда даже городничий не успевал выехать, стоя в телеге, к заставе. Во избежание этого сторожа заставляли ходить вокруг колокольни и у каждого пролета делать поклон в соответствующую сторону.[8,с. с.220];

· атрибутом героя, в ряду прочих вещей:

Вдоль стены висели разные странные вещи, которые, впрочем, точнее можно было бы назвать хламом. Тут были уборы и сарацинские и греческие, и египетские, а также были и разнопестрые перья, и звонцы и трещотки, и накры, и красные шесты, и золоченые обручи. [28, с.45]);

· он организует время (суток):

Как услышу, что отпустной звон прозвонят и люди из церкви пойдут, я поздороваюсь — скажу: «Ребята! Христос воскресе!» и предложу им это свое угощение. ;

отпустной звон — последний момент службы, зная, сколько длится служба в том или ином храме и во сколько она начинается, можно более точно говорить о времени;

· отражает существующие ранее обычаи, традиции:

— Что, — говорит, — вы мне с христианством! — ведь я не богатый купец и не барыня. Я ни на колокола не могу жертвовать, ни ковров вышивать не умею, а я с вас службу требую.

[30, с.506];

· заостряет внимание на несоответствии ожидаемого со свершающимся (в нашем случае, ожидаемое соблюдение традиции, «религиозного этикета», не реализуется и претворяется в совершающееся кощунство):

-Товарищи, ваше благородие, — заставили за живых и за мертвых в перезвон пить… Я не питущий !

И рассказал, что заехали они в шинок, и стали его товарищи неволить — выпить для светлого Христова воскресения, в самый первый звон, — чтобы всем живым и умершим «легонько раздалося»… .;

Поминовение, в русской православной церкви, усопших, посредством распития спиртных напитков, строго осуждается, и поминовением по сути не является. Это языческая традиция. И вот почему. В рассказе «распитие» происходит во время звона, во время совершения общей церковной молитвы, в преддверии Пасхальной службы, а, если точнее — накануне выноса плащаницы из храма (тогда совершается первый звон). Момент перед выносом плащаницы — момент скорби, осознавания непоправимости случившегося, огромной утраты. Спиртное же — «символ радости» (Евангелие от …: «Вино веселит сердце человека»). Звон заостряет внимание понимающего читателя на вопиющем несоответствии!

· отражает особенности сознания, мировоззрения людей того времени:

— Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?

— Ну, нет-с: как же можно сравнить? Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали.;

По ответу Ивана Северьяныча мы можем сделать заключение о том, что для него важнее в жизни. Причем звон, а значит молитва и существование православным христианином, для него на первом месте.

Единичны и очень индивидуальны в повестях и рассказах случаи упоминания колокола в активной функции.

В «Скоморохе» бубенчики и медь являются предвестником встречи, появления какого-либо героя (появление Памфалона, встреча Памфалона и Ермия, встреча Магны и Магистрана):

— А потому, что он приятный человек и всюду с собою веселье ведет. Без него нет здесь ни пира, ни потехи, и всем он любезен. Чуть где пса его серого с длинной мордой заслышат, когда он бежит, гремя позвонцами, все радостно говорят: вот Памфалонова Акра бежит! сейчас, значит, сам Памфалон придет, и веселый смех будет.[с.453]

Но вот лежавшая у тени ног Памфалона длинномордая серая собака чутьем почуяла близость стороннего человека, подняла свою голову и, заворчав, встала на ноги, а с этим ее движением на ее медном ошейнике зазвенели звонцы, и от них сейчас же проснулась и вынула из-под крыла голову разноперая птица[ с.455]

Шар покатился по холщовому желобу и, докатившись, звонко упал в медный таз, стоявший у изголовья ее постели.[с.486]

Колокол в рассказе «На краю света» помогает сделать виднее противопоставление качеств «cмирение/гордыня» и персонажей «Кириак / отвлеченный образ Владыки (которым чуть не стал главный герой в погоне за результативностью)».

«Душу за моего Христа положить рад, а крестить там (то есть в пустынях) не стану». Даже, говорит, сам просил лучше сана его лишить, но туда не посылать. И от священнодействия много лет был за это ослушание запрещен, но нимало тем не тяготился, а, напротив, с радостью нес самую простую службу: то сторожем, то в звонарне. И всеми любим: и братией, и мирянами, и даже язычниками. [ гл.1]

Он (мой прим. — Кириак) жил под колокольнею в такой маленькой келье, что как я вошел туда, так двоим и повернуться негде, а своды прямо на темя давят; но все тут опрятно, и даже на полутемном окне с решеткою в разбитом варистом горшке астра цветет. [ гл. 4]

Я Кириака счел за грубияна, но слова-то его мне все-таки в душу запали. Что в самом деле? он ведь старик основательный, — на ветер болтать не станет: в чем же тут секрет? — как, в самом деле, взятый мной «о прока» досужий зырянин крестит? <�…>

«А все оттого. Владыко, — пришло мне на мысль, что ты и тебе подобные себялюбивы и важны: „деньги многи“ собираете да только под колокольным звоном разъезжаете, а про дальние места своей паствы мало думаете и о них по слухам судите. На бессилие свое на родной земле нарекаете, а сами все звезды хватать норовите, да вопрошаете: „Что ми хощете дати, да аз вас предам?“ Берегись-ка, брат, как бы и ты не таков же стал?» [гл. 5]

«Незаметное», вроде бы и не столь важное, послушание звонаря, келейка «под колокольней» выдвигают на первый план ИСКРЕННИЙ аскетизм, нестяжательство Кириака Выражение «под колокольным звоном разъезжаете» в какой-то мере приоткрывает перед читателем ту череду почестей и знаков внимания, которые должны быть оказаны и оказываются иерарху церкви, но большей частью акцентирует внимание читателя на «ошибочном» состоянии, которое называют тщеславием (когда человек начинает упиваться вниманием к себе, гордиться тем, в чем вовсе и нет его заслуги) и которым, на взгляд Кириака, «заражено» большинство людей и священнослужителей. Таким образом колокол, находясь в своей активной функции, представляет две стороны одной медали, два полюса, между которыми и находится герой, причем герой одновременно находится «на пороге», в ситуации выбора, между тем, как прислушаться к Кириаку и обратным. Здесь на первый план выступает именно описанное выше дуальное противопоставление (это подтверждается тем, что из четырех фрагментов имеющихся в рассказе, три описывают эту «полюсную» оппозицию).

Невозможно определенно сказать, что в рассказах и повестях, колокол закреплен за определенным хронотопом или героем. С большей уверенностью можно говорить о том, что колокола здесь встречаются преимущественно в пассивной функции.

Большие формы представлены в основном романами (5 произведений, 107 фрагментов), фрагменты в которых распределены также неравномерно.

В романе «Обойденные» и хронике «Захудалый род» роль колокола главным образом ограничивается разновидностями «пассивной» функции. К вышеперечисленным ситуациям «вторичной роли» исследуемого предмета в повестях и рассказах добавляются и некоторые другие случаи:

· колокол как часть традиции (присяга под колоколами — проверка на правдивость, под звоном человек не может говорить неправду), обычая (на радостях, при великих праздниках, знаменательных событиях трезвонить):

«Мать просила подвергнуть их очистительной присяге, с перезвоном колоколов и со всею процедурою, которая, простым людям представляется такою могущественною против человека, затворившего свою совесть зову чести.». [ 20, с.539]

Через полгода после переезда их в деревню княгиня Ирина Васильевна родила сына, которого назвали в честь деда Лукою. Рождение этого ребенка имело весьма благотворное, но самое непродолжительное влияние на крутой нрав князя. На первых порах он велел выкатить крестьянам несколько бочек пенного вина, пожаловал по рублю всем дворовым, барски одарил бедный сельский причт за его услышанные молитвы, а на колокольне велел держать трехдневный звон. Робкий, запуганный и задавленный нуждою священник не смел ослушаться княжьего приказа, и с приходской колокольни три дня сряду торжественнейшим звоном возвещалось миру о рождении юного княжича.[ 24, с.9];

· как символ Родины, причем, в основном находящийся в ирреальном пространстве — в процессах сознания (бред больного, период погружения в размышления):

… она была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во вся колокола, выехал из родного села в карете, заряженный шестириком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».

Зорька стала заниматься, и в соседней комнате, где сегодня не были опущены занавески, начало сереть. Даша вдруг опять начала тихо и медленно приподниматься, воззрилась в одну точку в ногах постели и прошептала:

Звонят! Где это звонят? — И с этими словами внезапно вздрогнула, схватилась за грудь, упала навзничь и закричала: — Ой, что ж это! Больно мне! Больно! Ох, как больно! Помогите хоть чем-нибудь. А-а! В-о-т о-н-а смерть1 Жить!.. А!.. ах! Жить, еще, жить хочу! — крикнула громким, резким голосом Дора и как-то неестесственно закинула назад голову. [24,с.208]

Сказавши это с особым эффектом, Зайончек так же порывисто выбросил руку Долинского <�…>. Освобожденный Долинский тотчас же сел верхом на свой стул и <�…> молча смотрел на патера, без любопытства, без внимания и без участия.

— Да, это так; это несомненно так! — утверждал себя в это время вслух патер. <�…>

«Да, тому, кто в годы постоянные вошел, тому женская прелесть даже и скверна», — мелькнуло в голове Долинского, и вдруг причудилась ему Москва, ее Малый театр, купец Толстогораздов, живая жизнь, с людьми живыми, и все вы, всепрощающие, всезабывающие, незлобивые люди русские, и сама ты, наша плакучая береза, наша ораная Русь просторная. Все вы, странные, жгучие воспоминания, все это разом толкнулось в его сердце, и что-то новое, или, лучше сказать, что-то давно забытое, где-то тихо зазвенело ему манящими путеводными колокольчиками.

Долинский на мгновение смутился и через другое такое же летучее мгновение невыразимо обрадовался, ощутив, что память его падает, как надтреснувшая пружина, и спокойная тупость ложится по всем краям воображения.

«Но, впрочем, это все… непонятно», подумал он сквозь сон, и с наслаждением почувствовал что мозг его все крепче и крепче усваивает себе самые спокойные привычки. [ 24, с.263]

Что касается «активных» введений предметов исследуемого концепта, то, в одном из фрагментов хроники «Захудалый род», бубенчики помогают расставить акценты в конфликте между ожидаемым, очевидным и неожиданным, непредсказуемым, между внешним (тяжесть, вольяжность, тучность) и порывистостью, нервозностью («шибко взмахивая», «нетерпеливые»). Архиерей, являющий собой образ Ангельского служения на земле и, так или иначе, представляющий собой эталон поведения в храме, на молитве, здесь подчеркнуто телесен, тяжел. В унисон этому яркому противопоставлению — несоответствие в образе бубенчиков: для них задана легкая форма (два уменьшительно-ласкательных суффикса _чик_ и _еньк _, звуковая, «легкая» метафора «серебряные»), но звук, исходящий от них, совсем не ожидаемый — не легкий:

Но сам архиерей мне не понравился: он был очень большой, тучный, с большою бородой, тяжелым, медлительным взглядом и нависшими на глаза густыми бровями. Ходил шибко, резко взмахивая рукавами, на которых гулко рокотали маленькие серебряные бубенчики, и делал нетерпеливые нервные движения головою, как бы беспрестанно старался поправлять себе митру.[с.53]

Эти несоответствия завершаются «взрывом» звона — «громким трезвоном во вся колокола» (трезвон — звон с использованием двух и более колоколов; большое количество колоколов и сила звука целенаправленно «подчеркиваются» повествователем). Этот трезвон является для княгини последней каплей и после молчания она прорывается критикой, говоря о том, что «и божественные слова на место ставить надо», а не бравировать, не кидаться ими, когда всем и так все ясно.

… она была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во вся колокола, выехал из родного села в карете, заряженный шестириком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику». [с.54]

Все «производные» от колокольного концепта меткие выражения, типа «оттрезвонить"(высечь), «отзвонить"(избить, испортить внешний вид, путем применения силы), разблаговестить (разболтать)трезвонить (болтать) и т. п. слова, имеют преимущественно негативный оттенок (издевка, пренебрежение, насмешка и т. д.), и употребляют их отрицательные герои (грубые, корыстные, властные, духовно пустые) :

Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и велел ей ехать со своим Федькою Лапотком к конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили в угол у двери.

А ну-ка ее теперь, — спокойно буркнул князь, и прежде чем Коробочка успела что-нибудь понять и сообразить, ее разложили и пошли отзванивать в глазах князя и всего его холопства. .[24,с.11]

(герцогиня де Бараль сплетничая)

Розанов только мог разобрать, что этот голос произносил: «Звонок дзынь, влетает один<�…>опять дзынь, — другой.[20,с.327]

Бодростин пробежал несколько строк этого документа (завещания — мое пояснение), взглянул на свидетельские подписи Подозерова и Ропшина и сказал:

— Не худо бы сюда еще одну подпись священника.

— Как вам угодно, — отвечал Ропшин.

— Но, впрочем, кажется, довольно по закону и двух.

— Совершенно довольно <�…>.

Ты прав, нечего тут вмешивать попов: еще все разблаговестят. Ты, ведь конечно, никому ни звука не подал. .[22,с.348]

или положительные, симпатичные автору герои, говорящие об отрицательных персонажах:

(Мать Агния и Лиза).

— <�…>Вот как твоя сестрица Зиночка.

— Вы, тетя, на нее нападаете, право.

— Что мне, мой друг, нападать-то! Она мне не враг, а своя, родная. Мне вовсе не приятно, как о ней пустые-то языки благовестят.[23,с.23]

(Мать Агния и монахиня).

— А что Дорофея?

— Трезвонит-с.

— Г-м! Усмирилась?

— Нет-с. И ни вот капельной капельки.

— Все свое.

— Умру, говорит, а правду буду говорить. .[23,с.41]

Мы видим, что в «Обойденных» и хронике «Захудалый род» мотив колокольного звона чаще используется в активной функции, проясняя те или иные эпизоды, помогая глубже понять характеры героев, все ближе располагаясь к фабуле произведений.

Романы «На ножах», «Некуда», «Соборяне» представляют больший интерес для нашего исследования не только потому что здесь встречается наибольшее количество интересующих нас фрагментов, что большая часть этой подборки представляет колокол в «активной функции», но и потому что эти тексты являются наиболее яркими, отточенными, мастерскими в творчестве (роль колокола просматривается, видится более четко) и «наболевшими» в биографии писателя.

Стержневую оппозицию в романе «Некуда» организует колокол. Дело в том, что в романе колокол, присутствуя в разных своих проявлениях, «делит» всех персонажей на две группы: истинных, искренних, «светлых» «звонарей (няня Абрамовна, Лиза, Розанов, Райнер)» и двуличных, «темных» «звонарей» (Арапов, Пархоменко, Рациборский). Первых мы в работе условно будем называть «праведно заблуждающимися», последних — «заблуждающимися». Это противопоставление выстраивается на основе двух фрагментов:

(Розанов после встречи с Араповым спит)

«Что это за человек?» — думал, засыпая на зорьке, доктор, и ему снилось бог знает что. То по кремлевским стенам гуляли молодцы Стеньки Разина, то в огне стонали какие-то слабые голоса, гудел царь-колокол, стреляла царь-пушка, где-то пели по-французски марсельезу. Все это был какой-то хаос. [23,с.259]

В комнату сначала вошел Рациборский и, подойдя к Арапову, подал ему сложенную бумажку.

— Что это?

— Верно ваше письмо.

— Какое?

— «Черт» принес, Тараса Никитича отыскивал.

— Вы сказали, что его нет?

— Да, сказал, что нет.

— А там кто у вас?

— Никого еще пока: это «черт» звонил.

— Что это за любопытное имя? Скажи мне, Казя, прошу тебя… Что это значит: неужели вы здесь в самом деле и с чертями спознались? — добавил он смеючись. [23,с.295]

Над дверью громко раздался звонок и, жалобно звеня, закачался на дрожащей пружине.

Розанов и Жени остолбенели. Райнер встал совершенно спокойный и поправил свои длинные русые волосы.<�…>

Ребенок, оставленный на диване в пустой гостиной, заплакал, а над дверью раздался второй звонок вдвое громче прежнего. <�…>

Девушка в то же мгновение пробежала через спальню и отперла дверь, над которою в это мгновение раздался уже третий звонок. Розанов и Жени ни живы ни мертвы стояли в спальне.

— Что это ты, матушка, ребенка-то одного бросила? — кропотливо говорила, входя, Абрамовна.

— Так это ты, няня?

— Что такое я, сударыня?

— Звонила?

— Да я же, я, вот видишь. [23,с.635]

Назвав группу героев «праведниками», мы несколько не преувеличим оценку их душевных качеств. Эти герои, «занимаясь делом», не просто им живут, они, не задумываясь, могут за него умереть, так как верят в него открыто, искренне, пламенно, почти по-детски (!). Яркий пример этому — Лиза Бахарева. Недаром на протяжении всего романа, автор-повествователь, называя большую часть героев по имени-отчеству выделяет ее на фоне других, простым именем — Лиза.

Розанову, после общения с «гуманным» революционером Араповым («Залить кровью Россию, перерезать все <�…>. Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять останется и будут счастливы. «) снится вполне «прочитываемый» сон: Стенька Разин осаждает Кремль, а на защиту «сердца столицы» встают Царь-Пушка и Царь-Колокол. Разин — вполне реальный и документальный персонаж, вызывающий вполне определенные ассоциации: одна из них — вроде бы «восстанавливал справедливость». Не так важно чем он на самом деле руководствовался, свободно убивая людей, бесчинствуя, главное то, что он и его дружина практически без разбора стихийно сметали на своем пути почти все, что попадалось им, не особенно задумываясь о том, что боярин — тоже человек и тоже имеет право на жизнь, или о том, что какая-нибудь дорогая вещь не просто предмет роскоши, а вещь, имеющая культурная и духовную ценность. Во сне Дмитрия Петровича разиновцы в «сердце России" — Москве и в «сердце столицы» — Кремле, а значит самое важное в государстве под угрозой. Поэтому царь-пушка и царь-колокол — олицетворение мощи и души России, символы нашей страны оживают: пушка обороняется, колокол бьет в набат.

Но только ли по поводу нашествия разиновцев звучит набат? И почему именно их «выводит» в сон автор-повествователь, наводя читателя на ассоциации с «заблудшими»? Почему не французов? Не самозванцев и поляков смутного времени? Да потому что разиновцы — свои, родные, русские люди, только не успевшие, не захотевшие или не сумевшие задуматься, ведомые кем-то, или люди отчасти осознающие, в чем они участвуют, но преследующие свои цели, люди, по меткому выражение Розанова, «заучившие» идейные фразы, люди, которым идея движения «дорога, как прошлогодний снег».

Вот в этом сходятся разиновцы и «заблудшие"революционеры романа. И набат, звучащий во сне, звучит для ЛЮДЕЙ, сознательных ЛЮДЕЙ, граждан, переживающих и болеющих за свою родину, чтобы они предотвратили то непоправимое, что могут натворить и те и другие безумцы.

Колокол в народном сознании был и остается предметом принадлежащим, если говорить совсем упрощенно, «миру положительных сил». Это подтверждено одним из поверий, повествующим о том, что от звука колокола разбегается, исчезает вся нечистая сила. Если учесть богословски обоснованную символику колокола, то поверье не останется на уровне суеверия, а будет выглядеть вполне логичным и реальным. Дело в том, что нижнее кольцо колокола символизирует Бога Отца, верхнее — Бога Сына, а звук, исходящий от колокола в процессе звона — Бога Святого Духа.

Правда, в романе «Некуда» получается, что в мотив колокольного звона формирует двустороннее, полюсное понятие («выворачивая», отражая первоначальное) — в колокол может звонить и та, и другая сторона. Но это в принципе, не столь удивительно. Ведь Герцен и Огарев, создавая свой журнал, по сути «вывернули» наизнанку привычное православное понятие колокола. В нашем понимании разделение на «ту и другую» («искренно заблуждающуюся» и «заблуждающуюся», искреннюю и своекорыстную) стороны происходит отнюдь не по признаку «участие / не участие в революционном движении». Группы персонажей формируются по степени искренности их стараний. Предельной искренностью в своих преобразовательных стремлениях и мечтах (из всех подпольщиков) обладают только Райнер, Розанов, Лиза, Помада. Только они, настолько прямодушно, почти по-детски (!), верны демократическим идеалам, верны до самоотвержения (Лиза не отступает перед душной показной атмосферой родительского дома, потом слепнет за книгами; Райнер самозабвенно зарабатывает деньги, содержит собратьев, помогает другим устроиться)/ Только они остаются верными правде в любых условиях (как бы ни были дороги Лизе демократические идеалы, она не может не замечать «гнили», корысти, совершающегося обмана в Доме Согласия, и она это признает в себе и обнаруживает принародно), только они способны положить голову за идеал добра, в который верят (что и делает Райнер).

Что касается мнимых нигилистов, «заблуждающихся» иногда вполне намеренно, то Розанов, довольно точно и хлестко определяет их суть в напряженном разговоре с Лизой :

— Может быть, Лизавета Егоровна. Я не виноват, что в такие дни живу, когда люди ум теряют. А вот не угодно ли вас спросить поляка Незабитовского, что они думают о нашем либерализме? Они дорожат им, как прошлогодним снегом, и более готовы уважать резкое слово, чем бесплодные заигрывания. Наши либералы надули того, на кого сами молились; надуют и поляков, и вас, и себя, и всех, кто имеет слабость верить их заученным фразам. Самоотверженных людей столько сразу не родится, сколько их вдруг откликнулось в это время. Мы с вами видели одного самоотверженного человека-то, так он похож на наших, как колесо на уксус. Одно воспитание выделяет бог знает как. А это что? Пустозвоны, да и только.[23,с.464]

Причем, эти самые «борцы за правду» в напряженных ситуациях, или в ситуациях, когда они «забыли, как НАДО поступать» («На ножах», Висленев), забывают и о своих убеждениях:

Шаги и говор раздались у самой лестницы, и, наконец, дрогнул звонок.

Белоярцев присел на окно. Зала представляла неподвижную живую картину ужаса.

Послышался второй звонок.

— Ну, отпирайте, ведь не отсидимся уж, — сказала Каверина.

Бертольди пошла в переднюю, в темноте перекрестилась и повернула ключ. .[23,с.645]

В этот день Иосаф Платонович встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искристым блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а тем паче крестом и солнцем, и сел на софу за преддиванный столик, исправляющий должность письменного стола в его чистой и уютной, но очень, очень маленькой комнатке. .[23,с.241]

Третья группа персонажей — «праведные» и «праведно заблуждающиеся» звонят чаще (няня, Лиза, Розанов, Райнер). Все они в большинстве случаев стоят на вполне реальном пороге, перед дверью и звонят, чтобы войти. Посмотрим на это, учитывая символическое значение порога — граница, отчасти вневременная ситуация принятия решения (ассоциативный ряд можно продолжать).Эти герои, в отличии от «заблуждающихся», регулярно находятся в ситуации размышления-выбора, ситуации порога, распутья. Они честны и открыты, и если занялись делом, то отдаются ему всей душой. Мнимым нигилистам же подобные условия просто не нужны, не над чем, или не чем думать им и переживать.

Из «праведных» больше всех звонит Абрамовна (6 фрагментов), она же чаще других так или иначе связана со звонком, колокольчиком. Если понаблюдать за няней на протяжении романа, то мы увидим, что в большинстве случаев эта милая старушка находится рядом с Лизой и ворчит, ругается со своей воспитанницей. А если вспомнить одну из реальных функций колокола (предельно упрощенно — «сигнал о нарушении нормы» — пожар, наводнение, нападение врага и т. д.), то получится, что Абрамовна на протяжении всего романа бьет в набат. Только Лиза не хочет этого слышать.

Непокорную воспитанницу няни чаще всех сопровождает колокольчик, выделяя ее среди других: бубенчики ее усыпляют, при ней звонят в двери, она звонит сама,), в какой-то момент колокольчик «отрезвляет» ее (напоминая о волнующихся родителях), Лиза умывается в гостях у тетки «колокольной» (пояснение ниже) водой, при смерти последнее ее дыхание называют «колокольцем».

Постоянно звонящей Абрамовне, у «праведников», противопоставлен у «заблуждающихся» получеловек — получерт. Таким образом, мнимые нигилисты, по сути пародирующие (Красин, Белоярцев) и профанирующие то светлое, за что готовы умереть «правые», выглядят не только ненормальными, но еще и одержимыми.

Особняком от всех героев, группировок, суеты вообще находятся маленький, не притязающий ни на что, но очень самодостаточный, сильный духовно мир монастыря и мать Агния. Здесь Лесков в очередной раз предстает прекрасным пейзажистом, живо, ярко воссоздавая атмосферу монастыря, пронизанную аскетизмом, гармонией, насыщенную христианскими символами:

Большой монастырский колокол гудел и заливался, призывая сестер безмятежного пристанища к вечерней молитве и долгому, праздничному всенощному бдению. По длинным дощатым мосткам, перекрещивавшим во всех направлениях монастырский двор и таким образом поддерживавшим при всякой погоде удобное сообщение между кельями и церковью, потянулись сестры. Много их было под началом матери Агнии. .[23,с.27]

Веселый звон колоколов, розовое вечернее небо, свежий воздух, пропитанный ароматом цветов <�…>. Наконец кончился третий трезвон.[23,с.28]

Именно эта атмосфера для колокола родная, поэтому он проникает во все уголки пространства монастыря, в души людей, в их речь:

С чистенького крылечка игумениньиной кельи была дверь в такие же чистенькие, но довольно тесные сени, с двумя окнами по сторонам входной двери. В этих сенях, кроме двери, выходящей на крыльцо, было еще трое дверей. Одни, направо, вели в жилые комнаты матери Агнии. Тут была маленькая проходная комната вроде передней, где стоял большой платяной шкаф, умывальный столик с большим медным тазом и медным же рукомойником с подъемным стержнем; небольшой столик с привинченной к нему швейной подушечкой и кровать рыжей келейницы, закрытая ватным кашемировым одеялом. .[23,с.18]

Медь здесь косвенно указывает на колокол (металл бронза, из которого льют колокола, на 80% состоит из нее). Рукомойник, если его перевернуть, по форме будет напоминать колокол, а если учесть опущенный вниз «подъемный стержень», то сходство увеличится.

Игуменья в разговоре употребляет довольно меткие «колокольные» фразы и ориентируется во времени по звону:

— <�…>Вот как твоя сестрица Зиночка.

— Вы, тетя, на нее нападаете, право.

— Что мне, мой друг, нападать-то! Она мне не враг, а своя, родная. Мне вовсе не приятно, как о ней пустые-то языки благовестят. .[23,с.23]

— А что Дорофея?

— Трезвонит-с.

— Г-м! Усмирилась?

— Нет-с. И ни вот капельной капельки.

— Все свое.

— Умру, говорит, а правду буду говорить.

.[23,с.41]

(Мать Агния и монахиня).

— Врешь, говорю тебе. — К брату давно поехали дать знать, что барышни прибыли?

— Пред вторым звоном Борис поехал. .[23,с.41]

В этом романе закладывается (1864), а в «Соборянах» (1872) в полной мере реализуется евангельская метафора (слова апостола Павла[14]) «человек — храм Божий». Если представить, что человек — это храм, то под это определение здесь попадет не только умирающая Лиза, как и отец протопоп, но и часовенная монашенка с колокольчиком на кошельке, выполняя функцию встречного, проводного, а если понадобится набатного звона:

В двух стенах монастыря были сделаны ворота, из которых одни были постоянно заперты, а у других стояла часовенка. В этой часовенке всегда сидела монашка, вязавшая чулок и звонившая колокольчиком, приделанным к кошельку на длинной ручке, когда мимо часовенки брел какой-нибудь прохожий.

Монашка из часовни выскочила и, позванивая колокольчиком, с недоумением смотрела на происходившую сцену. Из экипажа послышался веселый хохот.[23,с.13]

— Да чьи такие вы будете? Из каких местов — то? — пропищала часовенная монашка, просовывая в тарантас кошелек со звонком и свою голову. [23,с.13]

Проанализировав фрагменты романа, мы видим, что мотив колокольного звона приобретает здесь знаковое значение, организуя стержневые оппозиции романа и местами вплетаясь в фабулу. Колокол здесь, организуя полярную оппозицию «колокол — антиколокол», маркирует персонажей — антагонистов («праведно заблуждающихся» и «заблуждающихся»), организует пороговую ситуацию в которую регулярно попадают герои, развивает метафору «человек — храм».

Роман «На ножах» интересен для нашего исследования в первую очередь уникальными «экземплярами», прикрывающимися идеями нигилизма. Горданова и Бодростиной. Именно здесь, в этом романе, происходит ярчайшая подмена. Подменяется истинный нигилизм, не просто бездумным следованием моде и следованием «за толпой» (профанированным нигилизмом бездействия, как в «Некуда»), здесь он подменен отрицанием всего общества, лишь потому, что по мнению гордановых, оно (общество) «недостойно» ни внимания, ни уважения. И это уже «псевдонигилизм» не пассивный, преобразованная имитация, нигилизм здесь — маска, прикрывающая и оправдывающая агрессивную экспансию на «чужое добро», гордыню и самодовольство.

В романе «На ножах» встречаются колокольчики в активной и пассивной функциях, маркируя представителей оппозиции, так же как и в «Некуда», но уже не столь четко и простроенно. Интересны два фрагмента ярко иллюстрирующих, чего на самом деле стоит «псевдонигилист» и поговорку «Звон хорош, а грешника приводит в дрожь»:

Он, чуть касаясь ногами пола, пошел к кровати: здесь было еще темнее. Опять надо было искать наощупь, но Висленев, проводя руками по маленькому столику, вдруг неожиданно свалил на пол колокольчик, и с этим быстро бросился обутый и в панталонах в постель и закрылся с головой одеялом.

Его обливал пот и в то же время била лихорадка, в голове все путалось и плясало, сдавалось, что по комнате кто-то тихо ходит, стараясь не разбудить его.

— Не лучше ли дать знать, что я не крепко сплю и близок к пробуждению? — подумал Иосаф Платонович и притворно вздохнул сонным вздохом и, потянувшись, совлек с головы одеяло.

В жаркое лицо ему пахнула свежая струя, но в комнате было тихо.

«Сестра притихла; или она вышла», — подумал он и ворохнулся посмелее.

Конец спустившегося одеяла задел за лежавший на полу колокольчик, и тот, медленно дребезжа о края язычком, покатился по полу. Вот он описал полукруг и все стихло, и снова нигде ни дыхания, ни звука, и только слышно Висленеву, как крепко ударяет сердце в его груди; он слегка разомкнул ресницы и видит — темно.

— Да, может быть, сестра сюда вовсе и не входила, может все это мне только послышалось… или, может быть не послышалось… а сюда входила не сестра… а сад кончается обрывом над рекой… ограды нет, и вор… или он сам (курсив автора) мог все украсть, чтобы после обвинить меня и погубить! [с.160]

Хладнокровная работа оказалась далеко успешнее давешних судорог, и ножик скоро очутился в его руках. Взяв в руки нож, Висленев почувствовал твердое и неодолимое спокойствие. Сомнения его сразу покинули, — о страхах не было и помину. Теперь ему никто и ничто не помешает вскрыть портфель, узнать, действительно ли там лежат ценные бумаги, и потом свалить все это на воров. Размышлять больше не о чем, да и некогда, нож, крепко взятый решительною рукой, глубоко вонзился в спай крышки портфеля, но вдруг Висленев вздрогнул, нож завизжал, вырвался из его рук, точно отнятый сторонней силой, и упал куда-то далеко за окном, в густую траву, а в комнате, среди глубочайшей тишины, с рычаньем раскатился оглушительный звон, треск, шипение, свист и грохот.

Висленев схватился за косяк окна и не дышал, акогда он пришел в себя, пред ним стояла со свечой в руках Лариса, в ночном пеньюаре и круглом фламандском чепце на черных кудрях.

<�…>

— Зачем ты пустил эти часы! Они уже восемнадцать лет стояли на минуте батюшкиной смерти… а ты их стронул. [с.162]

Почему так боится, дрожит, обливается холодным потом Висленев? С фактической точки зрения — огласки, того, что будет замечен за таким «низким», недостойным делом, более похожим на воровство. С психологической тоски зрения — нервы героя «на пределе» и резкий звук делает свое дело. С религиозной точки зрения, если учитывать символику колокола, то грешную душу Висленева приводит в трепет не просто звук колокольчика, а присутствие незримого Всевидящего Ока, и от него-то Висленев ничего не может и не сможет скрыть, поэтому Иосафу Петровичу кажется такой вероятной ситуация, когда его застанут на месте преступления.

В романе — хронике «Соборяне» наблюдается явное тяготение образа колокола и колокольчика к герою — Савелию Туберозову (8 и 3 случаев — соответственно, то есть 11 из 14ти имеющихся).

Кроме того, в романе, можно отметить противоречивость, двусторонность образа колокола. С одной стороны колокол — это предмет религиозного культа, основная функция которого — призывать в храм. Дополнительной, символической функцией является проповедническая функция, направленность исследуемого образа: разносить благую весть (неслучайно основной церковный звон — БЛАГО+ВЕСТ). В «Соборянах» добавляется еще одна функция, выделяемая в контексте этого романа — «вырывание» героя из какой-либо негативной атмосферы (см. ниже).

С другой стороны — в хронике есть и «антиколокол», взятый вроде бы в той же проповеднической функции, но с вывернутым наизнанку содержанием — иным предметом проповеди — революционными идеями (в романе — журнал Герцена и Огарева). Помещение названия журнала в кавычки может трактоваться не только с точки зрения законов грамматики, как выделяющее на письме имя собственное, на фоне описываемых повествователем событий данное обстоятельство имеет право на прочтение в дополнительном и принципиально значимом для сути произведения смысле. Кавычки маркируют опустошенное, профанированное, вывернутое на изнанку первоначальное значение колокола. Таким образом, в «Соборянах» мы встречаем собственно колокол и «квазиколокол».

В-третьих, в романе прослеживается постоянная прочная связь между колоколом и процессом движения.

Так, колокол связан с физическим процессом движения — перемещения в пространстве:

Протопоп Савелий начал спешно делать свой всегда тщательно содержимый туалет, послал девочку велеть ударить к заутрене и велел ей забежать за дьяконом Ахиллой, а сам стал перед кивотом на правило. Через полчаса раздался удар соборного колокола, а через несколько минут позже и девочка возвратилась, но возвратилась с известием, что дьякона Ахиллу она не только не нашла, но что никому неизвестно где он. Ждать было некогда, и отец Туберозов, взяв свою трость с надписью «жезл Ааронов расцвел», вышел из дому и направился к собору. . [с.19]

Над Старгородом летний вечер. Солнце давно село. Нагорная сторона, где возвышается острый купол собора, озаряется бледными блесками луны, а тихое Заречье утонуло в теплой мгле. По плавучему мосту, соединяющему обе стороны города, изредка проходят одинокие фигуры. Они идут спешно: ночь в тихом городке рано собирает всех в гнезда свои и на пепелища свои. Прокатила почтовая телега, звеня колокольчиком и перебирая, как клавиши, мостовины, и опять все замерло. Из далеких лесов доносится благотворная свежесть. На острове, который образуют рукава Турицы и на котором синеет бакша кривоносого чудака и престарелого недоучки духовного звания, некоего Константина Пизонского, называемого от всех «дядей Котином «, раздаются клики:

-Молвоша! Где ты, Молвоша!. [с.93].

Кроме того, колокол в романе тесно связан с духовными движениями, происходящими в героях.

Колокол является активным в процессе движения мысли, духа героев.

Старик задумался. Тонкие струйки вакштафного дыма, вылетая из-под его седых усов и разносясь по воздуху, окрашивались янтарною пронизью взошедшего солнца; куры слетели с насестей и, выйдя из закутки, отряхивались и чистили перья. Вот на мосту заиграл в липовую дудку пастух; на берегу зазвенели о водонос пустые ведра на плечах босой бабы; замычали коровы, и собственная работница протопопа, крестя зевающий рот, погнала за ворота хворостиной коровку; канарейка трещит на окне, и день во всем сиянии.

Вот ударили в колокол.

Туберозов позвал работника и послал его за дьячком Павлюканом.

«Да, — размышлял в себе протопоп, — надо уйти от себя, непременно уйти и… покинуть многозаботливость. Поищу сего» [с.276]

Отец Савелий предстает в этом эпизоде в момент размышления о том, как жить дальше. После того, как он разочаровался в Туганове, понял, что его, хоть и любит, но не понимает его «милая Наташа», вслед за осознанием того, что он ОДИНОК, «всемерно одинок».

Повествователь живописно, до мельчайших деталей точно, рисует перед читателем атмосферу размышления, атмосферу течения мысли (подробное описание пейзажа, подобие скольжения взгляда). И ВДРУГ, моментально процесс созерцания сворачивает удар колокола, обстановка меняется моментально и радикально — деепричастия несовершенного вида, фазовые глаголы с общей семой «начало действия», с преобладанием настоящего времени с ударом колокола сменяются глаголами совершенного вида и прошедшего времени. Эпизод замыкается, отец Туберозов окунувшись в размышления, опять возвращается к реальности. Несовершенный вид соотносится с ирреальным пространством, пространством мысли, совершенный вид и прошедшее время — с реальным, действительным пространством.

Колокол в романе «Соборяне» участвует и в процессе движения чувств, души героев.

Ахилла задрожал и, раскрыв глаза, увидал, что он действительно спал, что на дворе уже утро; красный огонь погребальных свеч исчезает в лучах восходящего солнца, в комнате душно от нагару, в воздухе несется заунывный благовест, а в двери комнаты громко стучат . [с.376]

Скорбь, уныние на грани отчаяния, царящие в душе Ахиллы, проникают в окружающую его атмосферу. В комнате, в которой находится дьякон, очень ПЛОТНАЯ атмосфера, в которой тесно переплетены физические и душевные ощущения. Дьякон, морально и физически изможденный, в этом эпизоде с помощью колокольного звона «перемещается» из пограничной, ирреальной атмосферы грез, видений, в реальный мир.

Очень точно прописано его состояние: крайнее обострение чувств, сильная полярность ощущений на фоне физического и психологического истощения и застойной, «плотной» атмосферы полусна: красный цвет (достаточно тяжелый, напрягающий для восприятия цвет), огонь погребальных свеч (выбрано наиболее драматичное, наиболее трагедизирующее прилагательное), в комнате душно и душно не от застоявшегося воздуха, а от нагару (еще одно яркое тяжелое ощущение), в двери комнаты громко стучат (резкий, несколько шокирующий звук, для недавно прешедшего в себя человека).

Колокольный звон в этом эпизоде является именно таким плюсом, противопоставленным унынию, горю. Колокол врывается и рассекает «душевное болото» (несется). Он не отрицает тяжести утраты, сопереживает (заунывный) человеку. Но он не перестает быть БЛАГО+ВЕСТом. В самом своем названии заключающий важную информацию БЛАГУЮ ВЕСТЬ о воскресении души человеческой для жизни вечной.

Таким образом, двойственный, на первый взгляд, и позитивный, по сути, колокол вырывает из уныния и отрезвляет Ахиллу.

В романе колокол выступает и как маркер, как элемент, привлекающий внимание к пути жизненному:

Отходящий последним усилием перенес свою руку на голову Ахиллы и с этим уже громкий колоколец заиграл в его горле, мешаясь с журчанием слов тихой отходной, которую читал сквозь слезы Захария.

Протопоп Туберозов кончил свое житие . [с.356]

«Заиграл в горле колоколец» — метафора, образованная, видимо, на основе сходства по звуку, издаваемому умирающим человеком и колокольчиком в горизонтальном положении.

Если опереться на слова апостола Павла, который писал к Коринфянам: " Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога <…> Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии" (1 Кор. 6, 19−20) и реализовать его метафору «храма-тела» буквально, то получится следующее. Голове будет соответствовать колокольня и умирающий отец Туберозов будет представлять собой ничто иное как перевернутый храм, с постепенно замолкающим голосом — колоколами, издающими последние, одиночные, булькающие звуки.

Таким образом, опираясь уже на слова Архиепископа Нижегородского и Арзамасского Вениамина (Краснопевкова): «Слабые звуки дерева и железа напоминают нам неясные, таинственные речи пророков, а шум и стройная игра колоколов — благовестие Евангелия, торжество его во всех концах вселенной и наводит на Ангельскую трубу последнего дня», можно говорить о том, что повествователь проводит параллель между главным героем и колоколом. Объединяя их в предназначении: благовестить Евангелие и, наделяя их разными средствами деятельности: одного — звоном, другого — делами.

Также в романе наблюдается доминирование хронотопа пороговости, лиминальности.

Главный герой всегда находится на пороге чего-либо и знаком этого являются звуки колокола или колоколов. Например:

Над Старгородом летний вечер. Солнце давно село. Нагорная сторона, где возвышается острый купол собора, озаряется бледными блесками луны, а тихое Заречье утонуло в теплой мгле. По плавучему мосту, соединяющему обе стороны города, изредка проходят одинокие фигуры. Они идут спешно: ночь в тихом городке рано собирает всех в гнезда свои и на пепелища свои. Прокатила почтовая телега, звеня колокольчиком и перебирая, как клавиши, мостовины, и опять все замерло. Из далеких лесов доносится благотворная свежесть. На острове, который образуют рукава Турицы и на котором синеет бакша кривоносого чудака и престарелого недоучки духовного звания, некоего Константина Пизонского, называемого от всех «дядей Котином «, раздаются клики:

-Молвоша! Где ты, Молвоша! . [с.93]

Время, когда разворачивается наблюдаемый пейзаж — вечер, место откуда он обозревается протопопицей, супругой главного героя, разделяющей с ним бремя бездетности. Стоя перед окном, Наталья Николаевна, находится одновременно и в реальном пространстве (дом / закрытое пространство) и в ирреальном, мечте, которое соотносится с внешним, открытым, природным пространством. Таким образом окно дома Туберозовых по своей сути превращается в «порог», концентрируя реальное и ирреальное пространства, видимую и желаемую действительность в одной точке.

Феклинька принесла из соседней комнаты в залу две подушки, простыню и стеганое желтое шерстяное одеяло; а мать протопопица внесла белый пикейный шлафрок* и большой пунцовый фуляр**. Постель была постлана отцу протопопу на большом, довольно твердом диване из карельской березы. Изголовье было открыто; белый шлафрок раскинут по креслу, которое поставлено в ногах постели; на шлафрок положен пунцовый фуляр. Когда эта часть была устроена, мать протопопица с Феклинькой придвинули к головам постели отца Савелия тяжелый, из карельской же березы, овальный стол на массивной тумбе, поставили на этот стол свечу, стакан воды, блюдце с толченым сахаром и колокольчик. Все эти приготовления и тщательность, с которою они исполнялись, свидетельствовали о великом внимании протопопицы ко всем привычкам мужа. Только устроив все, как следовало, по обычаю, она успокоилась, и снова погасила свечу, и села одиноко к окошечку ожидать протопопа . [с.94]

Здесь Наталья Николаевна и Феклинька располагают колокольчик возле сонного места — в головах, в том месте, где временное забытие сменяет напряженное бодрствование, где каждое утро просыпается и засыпает с молитвой супруг.

Протопоп Савелий начал спешно делать свой всегда тщательно содержимый туалет, послал девочку велеть ударить к заутрене и велел ей забежать за дьяконом Ахиллой, а сам стал перед кивотом на правило. Через полчаса раздался удар соборного колокола, а через несколько минут позже и девочка возвратилась, но возвратилась с известием, что дьякона Ахиллу она не только не нашла, но что никому неизвестно где он. Ждать было некогда, и отец Туберозов, взяв свою трость с надписью «жезл Ааронов расцвел», вышел из дому и направился к собору . [с.165]

В этом эпизоде главный герой перемещается из бытового пространства в природное, а потом в сакральное (храм). Мы наблюдаем как тщательно готовится протопоп к выходу из дома, сколько дел (утренний туалет, распоряжение, утреннее правило) и за какой небольшой промежуток времени успевает с достоинством и без суеты сделать отец Савелий. Аккуратно, разумно, получив Божие благословение, спокойно и несуетно начинает свой (и, видимо, каждый) день Туберозов, ни в какой мелочи не уронив, не принизив ни свой сан, ни себя как человека.

Старик задумался. Тонкие струйки вакштафного дыма, вылетая из-под его седых усов и разносясь по воздуху, окрашивались янтарною пронизью взошедшего солнца; куры слетели с насестей и, выйдя из закутки, отряхивались и чистили перья. Вот на мосту заиграл в липовую дудку пастух; на берегу зазвенели о водонос пустые ведра на плечах босой бабы; замычали коровы, и собственная работница протопопа, крестя зевающий рот, погнала за ворота хворостиной коровку; канарейка трещит на окне, и день во всем сиянии.

Вот ударили в колокол.

Туберозов позвал работника и послал его за дьячком Павлюканом.

«Да, — размышлял в себе протопоп, — надо уйти от себя, непременно уйти и… покинуть многозаботливость. Поищу сего» . [с.276]

В момент этих нелегких раздумий отец Туберозов находится на крыльце.

Воздух был благораствореннейший; освещение теплое с полей несся легкий парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал себя давно, давно. Он все глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья!

У городской заставы его встретил малиновый звон колоколов; это был благовест ко всенощной . [с.301]

Далее описывается возвращение в Старгород обновленного протопопа: духовно уже более крепкого, подбодренного и как бы переродившегося для жизни. И на границе города и провинции, жизни и жития — на заставе — его втстречает один из красивейших церковных звонов — малиновый, этим как бы благословляя, одобряя нравственный выбор протопопа.

В отличие от колокольчика бубенцы в данном романе являются менее сакрализованным объектом и предстают элементом, маркирующим, пожалуй, менее симпатичных автору персонажей:

По поводу «любимой» мозоли последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.

Зазвенели бубенцы, и шестирик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дружною кисой через плечо . [с.264]

Здесь Туганов, предстает перед читателем, после того, как отец Савелий разочаровывается в нем.

С помощью бубенцов повествователь в «Соборянах» выделяет, подчеркивает хронологию:

Именинница, а с ней вместе и все бывшие в комнате гости бросились к окнам, из которых было видно, как с горы осторожно, словно трехглавый змей на чреве, спускалась могучая тройка рослых буланых коней. Коренник мнется и тычет ногами, как старый генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит губу налево, то скусит ее направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет ногами; пристяжные то вьются, как отыскивающие vis-а-vis уланские корнеты, то сжимаются в клубочки, как спутанные овцы; малиновый колокольчик шлепнет колечком в край и снова прилип и молчит; одни бубенчики глухо рокочут, но рокочут (см.5) без всякого звона. Но вот трехглавый змей сполз и распустился: показались хребты коней, махнул в воздухе хвост пристяжной; из-под ветра взвеяла грива; тройка выровнялась и понеслась по моcт . [с.201]

Видимо, автор основывается на том, что бубенцы в нашей стране являлись предшественниками колоколов (исторически это не совсем так), учитывая это и то, что в этом фрагменте бубенцы, стоят в одном ряду с такими предметами и деталями как: «большие, старинные, бронзой кованые дрожки гитарой», «золоченая дуга с травленой росписью», «два маленьких существа» (сказочный элемент), «змей на чреве» — (фольклорный элемент).

Основываясь на вышеописанном, можем заключить, что здесь они являются ни чем иным как — признаком, атрибутом «старой Руси, старой сказки», о которой говорит отец Савелий:

Вижу я тебя, Никола, словно сказку старую перед собою вижу, с которою умереть бы хотелось . [с.204]

…приехал я раз студентом в село, жил мои детские годы, и застал там, что деревянную церковку сносят и выводят стройный каменный храм… и я разрыдался!..

.стало мне жаль деревянной церковки. Чуден и светел новый храм возведут на Руси, и будет в нем и светло и тепло молящимся внукам, но больно глядеть как старые бревна без жалости рубят! . [с.223−224]

Да; вот заметьте себе; много в этом скудости, а мне от этого пахнуло русским духом. Я вспомнил эту старуху (о Плодомасовой), и стало таково и бодро и приятно, и это … … Отрадная награда. Живите, государи мои люди русские, в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударят монотонно; но для меня с них каплет сладостных сказаний источник. О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой . [с.224]

Опираясь на вышеизложенное можно говорить о том, что колокола, колокольчики и бубенцы органично связаны с внутренним смыслом романа Н. С. Лескова «Соборяне».

Колокол в романе маркирует сакральное пространство, наиболее важные моменты произведения, главных персонажей, является активным элементом в жизни главного героя. Образ колокола рождает в романе динамику, как внешнюю, так и внутреннюю. Колокол в «Соборянах» является проводником двусторонней связи: «Бог — человек» (в молитве, молитве в звуке), «человек — Бог» (в звоне). Кроме этого, в романе выявляется аналогия между образом главного героя и колоколом — по функции — нести благую весть.

Заключение

Объектом нашего исследования были тринадцать наиболее известных читателю произведений Н. С. Лескова: роман «Некуда"(1864), роман «Обойденные» (1865), повесть «Островитяне"(1866), очерк «Воительница» (1866), роман «На ножах» (1870), роман — хроника «Соборяне» (1872), «Очарованный странник», «Запечатленный ангел"(1873), семейная хроника «Захудалый род"(1874) «На краю света"(1875), «Однодум"(1879), «Скоморох Памфалон» (1887), «Фигура"(1889).

Из этих произведений были отобраны фрагменты (всего-128), с целью проанализировать разновидности функций мотива колокольного звона в творчестве Лескова, включая звон колоколов, колокольчиков, бубенчиков.

Основываясь на анализе мы можем говорить о следующих особенностях и закономерностях, связанных с колоколами и мотивом колокольного звона в творчестве Лескова.

Отобранный материал делится на три группы (по частотности): «колокол — художественная деталь», «колокол, как мотив внутри произведения», «колокол, как мотив внутри творчества одного писателя».

Дифффиренциация происходит и внутри самих мотивных групп по признаку «активность/пассивность» (связь с фабулой или ее отсутствие):

· «пассивная функция» (деталь быта, интерьера, пейзажа, временной ориентир (час, день, год) и т. д.),

· «активная функция»:

§ маркирующая (выделение какого — либо героя или персонажа): Лизу в («Некуда») все время сопровождают бубенцы, колокольчики, медь; «праведно заблуждающиеся» непрестанно звонят; колокол так или иначе, сопровождает Туберозова; Горданов и Бодростина «постоянно» звонят в домашний колокольчик, вызывая прислугу;

§ аксиологическая (выстраивание ценностной оппозиции): колокол церковный и «Колокол» Герцена и Огарева, колокол Абрамовны и колокол «черта»;

§ динамическая (идея, провоцирующая физическое и духовное движение героев, реализующая метафору «жизненный путь»): в «Соборянах» колокол буквально провоцирует внутренние изменения, принятие решений Туберозовым;

§ лиминальная (идея порога, распутья, состояния выбора, подталкивающая к движению; тесно связана с предыдущей функцией);

§ ассоциативная (реализация метафор «человек-храм», «человек-колокол», сближение человека и колокола, на основе функционального и содержательного критериев): храму уподобляются Туберозов, Лиза, часовенная монашенка, с колоколом по выполняемым функциям сближаются, опять же, отец Савелий (проповедь Слова Божия), няня Абрамовна (набат, сигнализирование о нарушении общепринятого, нормы).

Наблюдая то, что мотив колокольного звона у Лескова встречается в разных в принципе (активной/пассивной) и неодинаковых проявлениях активной функции, мы можем говорить о ядерной структуре мотива колокольного звона.

Таким образом, подводя итог нашему исследованию, мы можем с полной уверенностью утверждать об активности, принципиальной важности мотива колокольного звона для творчества Н. С. Лескова.

Также мы не можем не отметить перспективность обозначенного нами направления исследования и в качестве темы для работы, продолжающей данное направление, предложить охватить более широкий пласт творчества Н. С. Лескова и взглянуть на мотив колокольного звона с более масштабной, глобальной точки зрения, и углубить исследование, например, в таких направлениях:

§ охватить большее количество произведений писателя,

§ более тщательно и глубоко исследовать связь персонажей и мотива «колокольного звона», учитывая многие аспекты процесса звона, истории колоколов (например, семантика звона в связи с персонажем, участие/неучастие персонажа в звоне, персонаж активный участник звона или наоборот и т. д.),

§ исследовать мотив «колокольного звона» в произведениях авторов других литературных течений, предшествующих (классицизм сентиментализм, романтизм) и последующих (модернизм, постмодернизм), отчасти отслеживая какие произведения и как повлияли на Лескова-писателя и Лескова-человека, а также и то, на кого и как оказало влияние творчество Лескова.

Библиография

1) Аннинский Л. А. Три еретика. Повести о А. Ф. Писемском, П. И. Мельникове-Печерском, Н. С. Лескове. — М.: Книга, 1988. — 352 с.

2) Аннинский Л. Почва правды. Очарование и странность «Очарованного странника» // Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1993. Т. 5. С. 56

3) Барковская Ю. В. «Мифологические и христианские имена собственные в поздних текстах Н.С. Лескова», автореф., дисс. на соиск. ученой степени канд. филол. наук, М, 1999.

4) Благовещенская Л. Д. Колокола. Сборник статей. — Новосибирск: Книжица, 2006. — 92 с.

5) Бухштаб Б. Я. «Сказы о народных праведниках» // Вершины: Книга о выдающихся произведениях русской литературы, М.: Детская литература, 1983.

6) Веселовский А. Н. «Историческая поэтика», Л., 1940

7) Гаспаров Б. М. «Литературные лейтмотивы», М., 1994.

8) Головачева О. С. «Оккозианализмы в идиолекте Н. С. Лескова: модели и способы создания, функции слов признаковой лексики», Автореферат, дисс. на соиск. ученой степени канд. филол. наук, М, 2000

9) Горохов В. А. Звонят колокола. — М.: Даниловский благовестник, 2006. — 256 с., ил.

10) Грибанов А. Б. «Сказ и речевое сознание в „Левше“ Н.С. Лескова» //Тыняновские чтения, вып.10, М., 1998

11) Громов П., Эйхенбаум Б. Н. С. Лесков: Очерк творчества //Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 11 т. М., 1956.

12) Дыханова Б. С. «Автор в романе Н. С. Лескова „Соборяне“ („Демикотоновая книга“ протопопа Туберозова)» // Проблемы эстетического анализа литературных произведений. Воронеж, 1974, — С. 56−65.

13) Дыханова Б. С. «Об одной особенности стиля романа-хроники Н. С. Лескова „Соборяне“» // Проблемы эстетического анализа литературных произведений. Воронеж, 1974, — С. 74−86.

14) Евангелие. Брюссель, 1980.

15) Каргополов Н. А., Меднис Н. Е. «Оппозиция „жизнь — житие“ в романе Лескова „Соборяне“» // «Литература древней Руси.», М, 1981. С. 139−148.

16) Карасев Л. В. О символах Достоевского. // «Вопросы философии», № 6, 1982.

17) Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. Тула, 1981.

18) Лесков Н. С. Воительница. // Н. С. Лесков «Очарованный странник. Повести. Рассказы.», М.:Художественная литература, 1982.<1>

19) Лесков Н. С. Запечатленный ангел. // Н. Лесков. «Повести. Рассказы». М., «Художественная литература», 1973. <2>

20) Лесков Н. С. Захудалый род. // Собрание сочинений в одиннадцати томах, т.5, М.: Художественная литература, 1957. <3>

21) Лесков Н. С. На краю света. // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.1, М.: Правда, 1989. <4>

22) Лесков Н. С. На ножах. // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.8, М.: Правда, 1989. <5>

23) Лесков Н. С. Некуда. // Н. С. Лесков Собрание сочинений, т.2, М: Художественная литература, 1956 год, 758с. <6>

24) Лесков Н. С. Обойденные. // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.3, М.: Правда, 1989. <7>

25) Лесков Н. С. Однодум. // Н. С. Лесков. «Очарованный странник. Повести. Рассказы.», М.: Художественная литература, 1982. <8>

26) Лесков Н. С. Островитяне. // Н. С. Лесков Собрание сочинений в 11 томах. Т. 3 Подготовка текста и примечания И. З. Сермана Государственное издательство художественной литературы, М.: 1957<9>

27) Лесков Н. С. Очарованный странник. // Н. С. Лесков «Очарованный странник. Повести. Рассказы.», М.:Художественная литература, 1982. <10>

28) Лесков Н. С. Скоморох Памфалон. // Собрание сочинений в шести томах, т.6, М., 1993. <11`>

29) Лесков Н. С. Соборяне. // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.1, М.: Правда, 1989. <12>

30) Лесков Н. С. Фигура // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.1, М.: Правда, 1989. <13>

31) Лихачев Д. С., «Особенности поэтики произведений Н.С. Лескова» (1982). // www.slovesnik.ru

32) Лыкошин И. Сирийский праведник. Ранее христианство в творчестве Н. Лескова//www.voskres.ru

33) Майорова О. Е. «Н. С. Лесков: структура этно-конфессионального пространства» //Тыняновские чтения, вып.10, М., 1998

34) Меньшиков М. «Художественная проповедь» // За строкой учебника. Сборник статей, М.: Молодая гвардия, 1989, С. 149−163.

35) Михайловский Н. К. Литературные очерки // Русское богатство. 1887. № 6. С.

36) Парамонов Б. Русский европеец Николай Лесков// www.slovesnik.ru

37) Оловянишников Н. И. История колоколов и колокололитейное искусство/ Под ред. А. Ф. Бондаренко. — М. НП ИД «Русская панорама», 2003. — 520 с. 11 табл; 49 илл.; 297+124 п.библ. — (Возвращенное наследие: памятники исторической мысли).

38) Пухначев Ю. Часть III. История и опыт колокольного дела. Колокол // ЗВОННИЦА. Альманах школы звонарей Минского епархиального управления. — Минск: приход храма в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость», 2000. — С.55 — 85

39) Ранчин А. М. «Очарованный странник» Н. С. Лескова: жанр, сюжет, композиция, образ главного героя//www.slovesnik.ru

40) Словарь Иностранных слов / Под ред. канд. филологических наук

Т. Н. Гурьевой. — М.: ООО «Мир книги», 2004. — С. 393.

41) Семенов В. С. В мире Лескова. (Вступительная статья) // Н.С. лесков. Захудалый род. Детские годы. Павлин. М.: Советская Россия, 1985

42) Силантьев И. В. «Мотив в системе художественного повествования. Проблемы анализа», Новосибирск, 2001.

43) Столярова И. В. Принципы «коварной сатиры» Лескова (слово в сказе о Левше). // Творчество Н. С. Лескова: Сборник. Курск, 1977. С. 64—66.

44) Столярова И. В. Лесков и Россия // Лесков Н. С. Полное собрание сочинений: В 30 т. М., 1996. Т. 1.

45) Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 1996.

46) Тосин С. Г. Вновь зазвонят колокола. Сборник статей. Новосибирск, 2004.

47) Тосин С. Г. Звонница на рубеже тысячелетий. Новосибирск, 2004.

48) Тосин С. Г. Колокола и звоны России. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002.

49) Троицкий Вс. «С думой о России» (предисловие). // Н. С. Лесков. Собрание сочинений в двенадцати томах., т.1, М.: Правда, 1989.

50) Филимонова Н. Ю. Русские писатели и народничество. Горький, 1977.

51) Шелковникова Л. Ф. Социально-философские воззрения Н. С. Лескова. Автореферат, дисс. на соиск. ученой степени канд. филос. наук, М, 2000.

52) Шорохов А. Благословение или проклятие? // www.filgrad.narod.ru

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Фрагменты. Выборка (128).

Малые формы (21).

«Запечатленный ангел (0)».

«Островитяне (0)».

«Воительница (1)» [18].

(с. 67 — 68).

— Ах, -говорит вдруг Леканидка, — не хотите ли вы, Домна Платоновна, кофию?

— Отчего ж, — говорю, — позвольте чашечку.

Она это сейчас звонит в серебряный колокольчик и приказывает своей девке:

— Даша, — говорит, — напойте Домну Платоновну кофием.

«Однодум (2)» [25].

(с.219)

Словом, не было никому не проходу, ни проезду без того, чтобы он не осязал каким-нибудь из своих чувств, что в природе всех вещей происходит нечто чрезвычайное. Благодаря этому безо всякого пустозвонства болтливой прессы всяк, и стар и млад, знали, что едет тот, кого нет на всю губернию больше, и все, кто как умел, выражали по этому случаю искреннему своему разнообразные свои чувства.

(с.220)

Поэтому истома ожидания была продолжительна и полна особенной торжественной тревожности, на самом зените которой находился очередной будочник, обязанный наблюдать тракт с самой высшей в городе колокольни. Он должен был не задремать, охраняя город от внезапного наезда; но, конечно, случалось, что он дремал и даже спал, и тогда в таких несчастных случаях бывали разные неприятности. Иногда нерадивый страж ударял в малый колокол, подпустив губернатора уже на слишком близкую дистанцию, так что не все чиновники успевали примундириться и выскочить, протопоп облачиться и стать со крестом на сходах, а иногда даже городничий не успевал выехать, стоя в телеге, к заставе. Во избежание этого сторожа заставляли ходить вокруг колокольни и у каждого пролета делать поклон в соответствующую сторону.

«На краю света (4)».

(гл.1)

«Душу за моего Христа положить рад, а крестить там (то есть в пустынях) не стану». Даже, говорит, сам просил лучше сана его лишить, но туда не посылать. И от священнодействия много лет был за это ослушание запрещен, но нимало тем не тяготился, а, напротив, с радостью нес самую простую службу: то сторожем, то в звонарне. И всеми любим: и братией, и мирянами, и даже язычниками.

(гл. 4)

Он (мой прим. — Кириак) жил под колокольнею в такой маленькой келье, что как я вошел туда, так двоим и повернуться негде, а своды прямо на темя давят; но все тут опрятно, и даже на полутемном окне с решеткою в разбитом варистом горшке астра цветет.

(гл. 5)

Я Кириака счел за грубияна, но слова-то его мне все-таки в душу запали. Что в самом деле? он ведь старик основательный, — на ветер болтать не станет: в чем же тут секрет? — как, в самом деле, взятый мной «о прока» досужий зырянин крестит? <�…>

«А все оттого. Владыко, — пришло мне на мысль, что ты и тебе подобные себялюбивы и важны: „деньги многи“ собираете да только под колокольным звоном разъезжаете, а про дальние места своей паствы мало думаете и о них по слухам судите. На бессилие свое на родной земле нарекаете, а сами все звезды хватать норовите, да вопрошаете: „Что ми хощете дати, да аз вас предам?“ Берегись-ка, брат, как бы и ты не таков же стал?»

(гл.7)

С величайшим трудом я доставал из-под своего плеча кусочки снегу и жадно глотал их один за другим, но, увы! — это меня нимало не облегчало: напротив, это возбуждало у меня тошноту и несносное жжение в желудке, а особенно около сердца; затылок у меня трепетал, в ушах стоял звон, и глаза гнело и выпирало на лоб.

«Фигура (4)».

(с.499)

В праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать.

(с.502)

Как услышу, что отпустной звон прозвонят и люди из церкви пойдут, я поздороваюсь — скажу: «Ребята! Христос воскресе!» и предложу им это свое угощение.

(с.504)

-Товарищи, ваше благородие, — заставили за живых и за мертвых в перезвон пить… Я не питущий !

И рассказал, что заехали они в шинок, и стали его товарищи неволить — выпить для светлого Христова воскресения, в самый первый звон, — чтобы всем живым и умершим «легонько раздалося»… .

(с.506)

— Что, — говорит, — вы мне с христианством! — ведь я не богатый купец и не барыня. Я ни на колокола не могу жертвовать, ни ковров вышивать не умею, а я с вас службу требую.

«Скоморох Памфалон (5)».

(с.453)

— А потому, что он приятный человек и всюду с собою веселье ведет. Без него нет здесь ни пира, ни потехи, и всем он любезен. Чуть где пса его серого с длинной мордой заслышат, когда он бежит, гремя позвонцами, все радостно говорят: вот Памфалонова Акра бежит! сейчас, значит, сам Памфалон придет, и веселый смех будет.

(с.455)

Вдоль стены висели разные странные вещи, которые, впрочем, точнее можно было бы назвать хламом. Тут были уборы и сарацинские и греческие, и египетские, а также были и разнопестрые перья, и звонцы и трещотки, и накры, и красные шесты, и золоченые обручи.

(с.455)

Но вот лежавшая у тени ног Памфалона длинномордая серая собака чутьем почуяла близость стороннего человека, подняла свою голову и, заворчав, встала на ноги, а с этим ее движением на ее медном ошейнике зазвенели звонцы, и от нх сейчас же проснулась и вынула из-под крыла голову разноперая птица

4.

(с.456)

Тяжело было старцу подняться — ноги его устали, путь далек, пустыня жарка и исполнена страхов, но он не пощадил своего тела… он встает, он бредет во тьме по стогнам Дамаска, пробегает их; песни, пьяный звон чаш из домов, и страстные вздохи нимф, и самый Силен — все напротив его, как волна прибоя; но ногам его дана небывалая сила и бодрость.

(с.486)

Шар покатился по холщовому желобу и, докатившись, звонко упал в медный таз, стоявший у изголовья ее постели.

«Очарованный странник (5)».

(с.180)

Но только вдруг вслушиваюсь и слышу, что из-за этой циновочной двери льется песня… томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее голос, точно колокол малиновый, так за душу и щипет, так и берет в полон.

(с.184)

Заблудил на конике, да и полно!.. Князь кричит: «Иван Северьяныч!» А я откликаюсь: «Сейчас!» — а сам лазию во все стороны и все не найду края, и наконец думаю: ну если слезть нельзя, так я же спрыгну, и размахнулся да как сигану как можно дальше, и сыпется, и сзади тоже звенит и опять сыпется, и голос князя говорит денщику: «Давай огня скорей!»

(с.190)

И в таком размышлении сижу я у Евгениии Семеновны в детской, где она велела няньке меня чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень радостная и говорит нянюшке:

«Князенька к нам приехал!»

(с.204−205)

Тьфу ты, каторжный, ничего с ним не поделаешь! Всю как есть эту ночь он меня этак пугал, а утром, чуть ударили в первый колокол к заутрене, я поскорее вскочил и бегу, чтоб пожаловаться настоятелю, а меня встречает звонарь, брат Диомид, и говорит:

«Чего ты такой пужаный?»

Я говорю:

«Так и так, такое мне во всю ночь было беспокойство, и я иду к настоятелю».

А брат Диомид отвечает:

«Брось, — говорит, — и не ходи, настоятель вчера себе в нос пиявку ставил и теперь пресердитый и ничего тебе в этом деле не поможет, а я тебе, если хочешь, гораздо лучше его могу помогать».

Я говорю:

«А мне совершенно все равно; только сделай милость, помоги, — я тебе за это старые теплые рукавицы подарю, тебе в них зимою звонить будет очень способно».

(с.206)

— Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?

— Ну, нет-с: как же можно сравнить? Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали.

Большие формы (107)

Захудалый род (5) [20]

(с.53)

Но сам архиерей мне не понравился: он был очень большой, тучный, с большою бородой, тяжелым, медлительным взглядом и нависшими на глаза густыми бровями. Ходил шибко, резко взмахивая рукавами, на которых гулко рокотали маленькие серебряные бубенчики, и делал нетерпеливые нервные движения головою, как бы беспрестанно старался поправлять себе митру.

(с.54)

… она была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во вся колокола, выехал из родного села в карете, заряженный шестириком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».

(с.170)

План оказался верен во всех своих деталях, а исполнители его своею смелостью и тактом превзошли все ожидания прозорливого графа. О княгине во все звоны звонили как о женщине тяжелой, злой и даже вольнодумке…

(с.539)

" Мать просила подвергнуть их очистительной присяге, с перезвоном колоколов и со всею процедурою, которая, простым людям представляется такою могущественною против человека, затворившего свою совесть зову чести.".

(с.539)

" Яков Львович молчал и только с состраданием смотрел на мать: он знал, что торговал совесть этих белых, мягкотелых сыновей ее не запнется и под перевод колоколов, повторит то же самое, что говорят они теперь, и тогда дело только будет хуже в том отношении, что они являются чистыми перед всеми людьми круга, которые, так или иначе, нынче в чистоте их сомневаются.

«Обойденные (8)» [24]

(с.9)

Через полгода после переезда их в деревню княгиня Ирина Васильевна родила сына, которого назвали в честь деда Лукою. Рождение этого ребенка имело весьма благотворное, но самое непродолжительное влияние на крутой нрав князя. На первых порах он велел выкатить крестьянам несколько бочек пенного вина, пожаловал по рублю всем дворовым, барски одарил бедный сельский причт за его услышанные молитвы, а на колокольне велел держать трехдневный звон. Робкий, запуганный и задавленный нуждою священник не смел ослушаться княжего приказа, и с приходской колокольни три дня сряду торжественнейшим звоном возвещалось миру о рождении юного княжича.

(с.11)

Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и велел ей ехать со своим Федькою Лапотком к конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили в угол у двери.

— А ну-ка ее теперь, — спокойно буркнул князь, и прежде чем Коробочка успела что-нибудь понять и сообразить, ее разложили и пошли отзванивать в глазах князя и всего его холопства.

(.152)

Долинский хотел очертить свою мать и свое детское житье в киевском Печерске в двух словах, но увлекаясь, начал описывать самые мелочные подробности этого житья с такою полнотою и ясностью, что перед Дорою проходила вся его жизнь; ей казалось, что, лежа здесь, в Ницце, на берегу моря, она слышит из-за синих ниццских скал мелодический гул колоколов Печерской лавры и видит живую Ульяну Петровну, у которой никто не может ничего украсть, потому, что всякий, не крадучи, может взять у нее все, что ему нужно.

(С.208)

Зорька стала заниматься, и в соседней комнате, где сегодня не были опущены занавески, начало сереть. Даша вдруг опять начала тихо и медленно приподниматься, воззрилась в одну точку вногах постели и прошептала:

— Звонят! Где это звонят? — И с этими словами внезапно вздрогнула, схватилась за грудь, упала навзничь и закричала: — Ой, что ж это! Больно мне! Больно! Ох, как больно! Помогите хоть чем-нибудь. А-а! В-о-т о-н-а смерть1 Жить!.. А!.. ах! Жить, еще, жить хочу! — крикнула громким, резким голосом Дора и как-то неестесственно закинула назад голову.

(С.240)

— Жизнь!.. Иная жизнь! Жизнь вечная! — шептал он, как бы что-то ловя и преследуя глазами, как бы стараясь что-то прозреть в тонком серо-розовом свете под белым потолком пустой комнаты.

Только протяжно и с бесконечным покоем пронесся по светлому, утреннему небу один тихий звон маленького колокола с круглой башни ближайшей церкви. Долинский вздрогнул.

— Зовет! — прошептал он, складывая на груди своей руки.

Колокол через минуту опять прозвучал еще тише и еще призывней.

— Зовет! Зовет! — повторил больной, и бледное лицо его сразу приняло строгое, серьезное выражение, какое бывает иногда у некоторых мертвецов.

(С.263)

Сказавши это с особым эффектом, Зайончек так же порывисто выбросил руку Долинского <�…>. Освобожденный Долинский тотчас же сел верхом на свой стул и <�…> молча смотрел на патера, без любопытства, без внимания и без участия.

— Да, это так; это несомненно так! — утверждал себя в это время вслух патер. <�…>

«Да, тому, кто в годы постоянные вошел, тому женская прелесть даже и скверна», — мелькнуло в голове Долинского, и вдруг причудилась ему Москва, ее Малый театр, купец Толстогораздов, живая жизнь, с людьми живыми, и все вы, всепрощающие, всезабывающие, незлобивые люди русские, и сама ты, наша плакучая береза, наша ораная Русь просторная. Все вы, странные, жгучие воспоминания, все это разом толкнулось в его сердце, и что-то новое, или, лучше сказать, что-то давно забытое, где-то тихо зазвенело ему манящими путеводными колокольчиками.

Долинский на мгновение смутился и через другое такое же летучее мгновение невыразимо обрадовался, ощутив, что память его падает, как надтреснувшая пружина, и спокойная тупость ложится по всем краям воображения.

«Но, впрочем, это все… непонятно», подумал он сквозь сон, и с наслаждением почувствовал что мозг его все крепче и крепче усваивает себе самые спокойные привычки.

(С.267)

Через две минуты он стоял на лестнице отеля Корнеля и чувствовал, что у него гнуться и дрожат колени.

«Что я скажу ей? Как взгляну на нее? — думал Долинский, взявшись рукою за ручку звонка у № 16. — Может быть, лучше, если бы теперь ее не было еще дома?» — рассуждал он, чувствуя, что все силы его отавляют, и робко потянул колокольчик.

(С.275)

Вырвич и Шпандорчук, благодаря Богу, живы и здоровы. <�…>Положение этих людей вообще самое нерадостное; Дорушкино предсказание над ними сбывается: они решительно не знают, за что им взяться и на какой колокол себя повесить. <�…>миряне их не замечают; «мыслящие реалисты» <�…> тоже сторонятся от них и чураются. Стоят эти бедные, «заплаканные» люди в стороне ото всего живого, стоят потерянно <�…>, а растерявшись, измышляют только, как бы еще что-нибудь почуднее выкинуть в своей старой, нигилистической куртке.

«Соборяне (15)» [29].

(с.19)

Над Старгородом летний вечер. Солнце давно село. Нагорная сторона, где возвышается острый купол собора, озаряется бледными блесками луны, а тихое Заречье утонуло в теплой мгле. По плавучему мосту, соединяющему обе стороны города, изредка проходят одинокие фигуры. Они идут спешно: ночь в тихом городке рано собирает всех в гнезда свои и на пепелища свои. Прокатила почтовая телега, звеня колокольчиком и перебирая, как клавиши, мостовины, и опять все замерло. Из далеких лесов доносится благотворная свежесть. На острове, который образуют рукава Турицы и на котором синеет бакша кривоносого чудака и престарелого недоучки духовного звания, некоего Константина Пизонского, называемого от всех «дядей Котином «, раздаются клики:

-Молвоша! Где ты, Молвоша!

(с.19)

Феклинька принесла из соседней комнаты в залу две подушки, простыню и стеганое желтое шерстяное одеяло; а мать протопопица внесла белый пикейный шлафрок* и большой пунцовый фуляр**. Постель была постлана отцу протопопу на большом, довольно твердом диване из карельской березы. Изголовье было открыто; белый шлафрок раскинут по креслу, которое поставлено в ногах постели; на шлафрок положен пунцовый фуляр. Когда эта часть была устроена, мать протопопица с Феклинькой придвинули к головам постели отца Савелия тяжелый, из карельской же березы, овальный стол на массивной тумбе, поставили на этот стол свечу, стакан воды, блюдце с толченым сахаром и колокольчик. Все эти приготовления и тщательность, с которою они исполнялись, свидетельствовали о великом внимании протопопицы ко всем привычкам мужа. Только устроив все, как следовало, по обычаю, она успокоилась, и снова погасила свечу, и села одиноко к окошечку ожидать протопопа.

(С. 98 .)

20-го мая. Впервые читал у исправника заграничную русскую газету «Колокол» господина Искандера. Речь бойкая и весьма штилистическая, но по привычке к смелости — дико.

(С. 99 .)

20-го декабря.<�…>Что на почте письма подпечатывают и читают — сие никому не новость; но как же это рублевую ассигнацию вдовы ловят, а «Колокол», который я беру у исправника, не ловят? Что это такое: простота или воровство?

(С. 108 .)

21-го января.<�…>Писано, что до сведения высшего начальства дошло о распространении в наших местах газеты «Колокол» и прочих секретных сочинений и что посему вменяется в обязанность распространение сих вещей строго преследовать; а подписано — наш «Чемерницкий»! Каков!

(С. 135 .)

20 декабря. Я в крайнем недоумении. Дьячиха по маломыслию послала своему сыну по почте рублевую ассигнацию в простом конверте, но конверт сей на почте подпечатали и, открыв преступление вдовы, посылку ее конфисковали и подвергли ее штрафу. Что на почте письма подпечатывают и читают — сие ни кому не новость, но как же это рублевую ассигнацию вдовицы ловят, а «Колокол», который я беру у исправника не ловят? Что это такое: простота или воровство?

(, с.134).

20 мая. Впервые читал у исправника заграничную русскую газету «Колокол» господина Искандера. Речь бойкая и весьма штилистическая, но по непривычке к смелости — дико.

(с.73)

Протопоп Савелий начал спешно делать свой всегда тщательно содержимый туалет, послал девочку велеть ударить к заутрене и велел ей забежать за дьяконом Ахиллой, а сам стал перед кивотом на правило. Через полчаса раздался удар соборного колокола, а через несколько минут позже и девочка возвратилась, но возвратилась с известием, что дьякона Ахиллу она не только не нашла, но что никому неизвестно где он. Ждать было некогда, и отец Туберозов, взяв свою трость с надписью «жезл Ааронов расцвел», вышел из дому и направился к собору

(с.100)

Именинница, а с ней вместе и все бывшие в комнате гости бросились к окнам, из которых было видно, как с горы осторожно, словно трехглавый змей на чреве, спускалась могучая тройка рослых буланых коней. Коренник мнется и тычет ногами, как старый генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит губу налево, то скусит ее направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет ногами; пристяжные то вьются, как отыскивающие vis-а-vis уланские корнеты, то сжимаются в клубочки, как спутанные овцы; малиновый колокольчик шлепнет колечком в край и снова прилип и молчит; одни бубенчики глухо рокочут, но рокочут (см.5) без всякого звона. Но вот трехглавый змей сполз и распустился: показались хребты коней, махнул в воздухе хвост пристяжной; из-под ветра взвеяла грива; тройка выровнялась и понеслась по моcту.

(, с.157)

Старик задумался. Тонкие струйки вакштафного дыма, вылетая из-под его седых усов и разносясь по воздуху, окрашивались янтарною пронизью взошедшего солнца; куры слетели с насестей и, выйдя из закутки, отряхивались и чистили перья. Вот на мосту заиграл в липовую дудку пастух; на берегу зазвенели о водонос пустые ведра на плечах босой бабы; замычали коровы, и собственная работница протопопа, крестя зевающий рот, погнала за ворота хворостиной коровку; канарейка трещит на окне, и день во всем сиянии.

Вот ударили в колокол.

Туберозов позвал работника и послал его за дьячком Павлюканом.

«Да, — размышлял в себе протопоп, — надо уйти от себя, непременно уйти и… покинуть многозаботливость. Поищу сего».

(с.176)

Воздух был благораствореннейший; освещение теплое с полей несся легкий парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал себя давно, давно. Он все глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья!

(с.220)

Отходящий последним усилием перенес свою руку на голову Ахиллы и с этим уже громкий колоколец заиграл в его горле, мешаясь с журчанием слов тихой отходной, которую читал сквозь слезы Захария.

Протопоп Туберозов кончил свое житие.

(, с.222)

Ахилла задрожал и, раскрыв глаза, увидал, что он действительно спал, что на дворе уже утро; красный огонь погребальных свеч исчезает в лучах восходящего солнца, в комнате душно от нагару, в воздухе несется заунывный благовест, а в двери комнаты громко стучат.

(с.246)

Робкий старичок задрожал всем телом, закрыв глаза, выбежал вон, а через несколько минут на соборной колокольне заунывно ударили в колокол по умершем Ахилле.

(с.148)

По поводу «любимой» мозоли последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.

Зазвенели бубенцы, и шестирик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дружною кисой* через плечо.

«На ножах (19)».

(с.113)

Этот всех удививший переворот в чувствах доживавшей свой век Висленевой к молодой генеральше не имел иных объяснений, кроме старушечьей прихоти и фантазии, тем более что произошло это вдруг и неожиданно.

Старуха в тяжкой болезни однажды спала после обеда и позвонила. В комнатах никого не случилось, кроме Синтяниной, пришедшей навестить Ларису. Генеральша взошла на зов старушки, и через час их застали обнявшихся и плачущих.

(с.143)

Окончив это последнее писание, Горданов позвонил лакея и велел ему, если бы кто пришел от Бодростиных, отдать посланному запечатанную записку, а сам сел в экипаж и поехал к Висленевым.

На дворе уже совсем смерклось и тучилось; был девятый час вечера, в небе далеко реяли зарницы пахло дождем.

(с.144)

Горданов остановился и оглянулся вокруг. В это время на ступенях крыльца дома, занимаемого генералом, показалась высокая женская фигура в светлом платье, без шляпы и без всякого выходного убора. Это была генеральша Александра Ивановна. Она тоже заметила Горданова с первой минуты и даже отгадала, что это он, отгадала она и его затруднение, но, не показав ему этого, дернула спокойною рукой за тонкую веревку, которая шла куда-то за угол и где-то терялась. Послышался мерный звон колокольчика и громкий оклик: сейчас!

— Семен, иди подай скорее барину одеваться! — отвечала на этот отклик Синтянина и стала сходить по ступеням направляясь ко флигелю Висленевых.

Горданов тронулся ей навстречу, и только что хотел сделать ей вопрос об указании ему пути, как она сама предупредила его и, остановясь, спросила:

— Вы, верно, не знаете, как вам пройти к Висленевым?

— Да, — отвечал, кланяясь, Горданов.

— Вы господин Горданов?

— Вы не ошиблись, это мое имя.

— Не угодно ли вам идти за мной, я иду туда же.

Они перешли дворик, взошли на крылечко, и Синтянина позвонила. Дверь не отворялась.

Александра Ивановна позвонила еще раз, громче и нетерпеливее, задвижка отдвинулась и в растворенной двери предстала легкая фигура Ларисы.

— Как у тебя, Лара, никто не слышит, — проговорила Синтянина и сейчас же добавила: — вот к вам гость.

(с.160)

Он, чуть касаясь ногами пола, пошел к кровати: здесь было еще темнее. Опять надо было искать наощупь, но Висленев, проводя руками по маленькому столику, вдруг неожиданно свалил на пол колокольчик, и с этим быстро бросился обутый и в панталонах в постель и закрылся с головой одеялом.

Его обливал пот и вто же время била лихорадка, в голове все путалось и плясало, сдавалось, что по комнате кто-то тихо ходит, стараясь не разбудить его.

— Не лучше ли дать знать, что я не крепко сплю и близок к пробуждению? — подумал Иосаф Платонович и притворно вздохнул сонным вздохом и, потянувшись, совлек с головы одеяло.

В жаркое лицо ему пахнула свежая струя, но в комнате было тихо.

«Сестра притихла; или она вышла», — подумал он и ворохнулся посмелее.

Конец спустившегося одеяла задел за лежавший на полу колокольчик, и тот, медленно дребезжа о края язычком, покатился по полу. Вот он описал полукруг и все стихло, и снова нигде ни дыхания, ни звука, и только слышно Висленеву, как крепко ударяет сердце в его груди; он слегка разомкнул ресницы и видит — темно.

— Да, может быть, сестра сюда вовсе и не входила, может все это мне только послышалось… или, может быть не послышалось… а сюда входила не сестра… а сад кончается обрывом над рекой… ограды нет, и вор… или он сам (курсив автора) мог все украсть, чтобы после обвинить меня и погубить!

(с.162)

Хладнокровная работа оказалась далеко успешнее давешних судорог, и ножик скоро очутился в его руках. Взяв в руки нож, Висленев почувствовал твердое и неодолимое спокойствие. Сомнения его сразу покинули , — о страхах не было и помину. Теперь ему никто и ничто не помешает вскрыть портфель, узнать, действительно ли там лежат ценные бумаги, и потом свалить все это на воров. Размышлять больше не о чем, да и некогда, нож, крепко взятый решительною рукой, глубоко вонзился в спай крышки портфеля, но вдруг Висленев вздрогнул, нож завизжал, вырвался из его рук, точно отнятый сторонней силой, и упал куда-то далеко за окном, в густую траву, а в комнате, среди глубочайшей тишины, с рычаньем раскатился оглушительный звон, треск, шипение, свист и грохот.

Висленев схватился за косяк окна и не дышал, акогда он пришел в себя, пред ним стояла со свечой в руках Лариса, в ночном пеньюаре и круглом фламандском чепце на черных кудрях.

<…>

— Зачем ты пустил эти часы! Они уже восемнадцать лет стояли на минуте батюшкиной смерти… а ты их стронул.

(с.181)

Он раскрыл полусонные глаза и видит, что сновиденье ему не лжет: он в родительском доме, лежит на кровати и пред ним знакомое, завешанное шторой окно. Он слышит шепот дрожащих древесных листьев и соображает, что солнце не блещет, что небо должно быть в тучах, и точно, вот штора приподнялась и отмахнулась, и видны ползущие по небу серые тучи и звонче слышен шепот шумящих деревьев, и вдруг среди всего этого в просвете рамы как будто блеснул на мгновение туманный контур какой-то эфирной фигуры, и по дорожному песку послышались легкие и частые шаги. Что бы это такое было? Во сне или наяву?

(с.213)

Дурно запертые рамы распахнулись и в фонаре Бодростиского бельведера, и в комнате Горданова.

Последний, крепко заспавшийся, был разбужен бурей и ливнем; он позвонил нетерпеливо человека и велел ему открыть занавесы и затворить хлопавшую раму. (после разговора с Бодростиной и после сцены Бодростина-Ропшин-«я нищая!»)

(с.224)

— На большие дела, голубка Ванскок, нужны и не малые деньги, — заметил он своей гостье, нежась пред нею на диване.

— А разве же у него их не было? — прозвенела в ответ Ванскок.

(с.235)

— Вот, канальи! И вы им за это ничего?

— Все, батюшка, свежие раны, но главное меня раздосадовало, что подлец Кишенский меня на это место послал, а я приехала и узнала, что он себе за комиссию взял больше половины моего жалованья и не сказал мне.

— Ишь, какая тварь! Ну, вы его, разумеется, отзвонили и деньги отобрали?

— Ничего я не отзвонила, потому что он нынче держит немца лакея, ужасного болвана, которому он только кивнет, и тот сейчас выпроводит: уже такие примеры были и с Паливодовой, и с Ципри-Кипри, а денег он мне не отдал, потому что, говорит, «вам больше не следует».

(, с.241)

В этот день Иосаф Платонович встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искристым блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а тем паче крестом и солнцем, и сел на софу за преддиванный столик, исправляющий должность письменного стола в его чистой и уютной, но очень, очень маленькой комнатке. (перед ПРОДАЖЕЙ Вислинева)

(с.251)

Герой наш пожал электрическую пуговку у двери номера седьмого и послал свою карточку чрез того самого лакея, решительный характер и исполнительность которого были известны Ванскок.

(с.254)

Горданов остановился и уставил глаза на Кишенского, который смотрел на него неподвижными, остолбеневшими глазами и вдруг неожиданно позвонил.

— Вы не думаете ли, что я сумасшедший? — спросил Горданов.

— Нет; это я звоню для того, чтобы мне переменили стакан.

(с.256)

Кишенский придавил в столе электрическую пуговку и велел появившемуся пред ним лакею никого не принимать.

(с.269)

Полицейский офицер позвонил, и они одновременно вошли в квартиру: офицер вперед, а Меридианов тихонько вполз за ним следом и юркнул в свою каморку.

(с. 296)

Однако многие из вставших уже не возвращались, и у вагонов последнего поезда произошла значительная давка. Горданов с Кишенским долго бились, чтобы достать билет для Павла Николаевича, но наконец плюнули и отошли прочь, порицая порядки железной дороги и неумение публики держать себя с достоинством, а между тем прозвонил второй и третий звонок последнего поезда.

— Я сяду без билета! — воскликнул Горданов и бросился к вагону, но в это время прозвучал третий звонок, локомотив визгнул и поезд покатил, рассыпая искры.

(с.317)

Хутор Починок, любимый приют генеральши Синтяниной, отстоит от города в восьми верстах. Справа от него, в трех верстах, богатое бодростинское подгородное имение, влево торговое село Рыбацкое и ребров хутор, куда майор Филитер Иванович Форов постоянно ходил к другу своему, отцу Евангелу. Починок стоял в низменности, между двумя плоскогорьями, занятыми селом Рыбацким и обширною барскою Бодростинскою усадьбой, старый английский парк которой достигал до самого рубежа Починских полей. Починок, которым владели Синтянины, и Ребров хутор, на котором жил при церкви отец Евангел, были маленькие поселки, их почти и не видать было между селами Бодростиным и Рыбацким. Весной, когда полевые злаки еще не поднялись над землей выше, чем прячется грач, хуторки еще чуть-чуть обозначались, словно забытые копенки прошлогоднего сена, но чуть лишь нива забирала силу и шла в рост, от ветхого купола ребровской колокольни только мелькал крестик. Что же касается до Синтянинского хутора, то его и совсем нельзя было видеть, пока к нему не подъедешь по неширокой, малопроезжей дорожке, которая отбегала в строну от топорной и пыльной дороги, соединяющей два больших села на крайних точках нагорног амфитеатра.

(с.348)

Бодростин пробежал несколько строк этого документа (завещания-мое пояснение), взглянул на свидетельские подписи Подозерова и Ропшина и сказал:

— Не худо бы сюда еще одну подпись священника.

— Как вам угодно, — отвечал Ропшиен.

— Но, впрочем, кажется, довольно по закону и двух.

— Совершенно довольно <�…>.

— <�…>.

— Ты прав, нечего тут вмешивать попов: еще все разблаговестят. Ты, ведь конечно, никому ни звука не подал.

(с.357)

Месяц спустя после отъезда Михаила Андреевича в столицу, в один августовский темный вечер, прерывистый звон поддужного колокольчика возвестил гостя обитателям села Бодростина, и лакеи, отворившие дверь парадного подъезда, встретили «черног барина».

(с. 364)

— История довольно велика, — ответил Водопьянов.

Бодростина позвонила и велела дать огонь, хоть на дворе едва лишь смеркалось.

«Некуда (60)».

(с. 9.)

Мелодическое погромыхивание в тон подобранных бубенчиков и тихая качка тарантаса, потряхивающегося на гибких пружинистых дрогах, в союзе с ласкающим ветерком раннего утра, навели сон и дрему на всех, едущих в тарантасе.

(с.10)

Другую нашу героиню мы уже видели на крылечке. Читатель, конечно, догадался, что эти две девушки — героини моего романа. Глядя на сладко спящую подругу и раскачивающуюся в старческой дреме Абрамовну, Евгения Петровна тоже завела глазки и тихо уснула под усыпляющие звуки бубенцов.<�…>. На взгляд Евгения Петровна кажется несколько постарше Бахаревой, но это только кажется. На самом деле ей тоже восемнадцатый год, что и Лизе <�…>. Терерь она, обняв Лизу, и голова ее, скатившись с подушки, лежит на плечике подруги, которая и перед нею кажется сущим ребенком.

(с 13)

В двух стенах монастыря были сделаны ворота, из которых одни были постоянно заперты, а у других стояла часовенка. В этой часовенке всегда сидела монашка, вязавшая чулок и звонившая колокольчиком, приделанным к кошельку на длинной ручке, когда мимо часовенки брел какой-нибудь прохожий.

Монашка из часовни выскочила и, позванивая колокольчиком, с недоумением смотрела на происходившую сцену. Из экипажа послышался веселый хохот.

(с 14)

— Да чьи такие вы будете? Из каких местов — то? — пропищала часовенная монашка, просовывая в тарантас кошелек со звонком и свою голову.

(с18)

С чистенького крылечка игумениньиной кельи была дверь в такие же чистенькие, но довольно тесные сени, с двумя окнами по сторонам входной двери. В этих сенях, кроме двери, выходящей на крыльцо, было еще трое дверей. Одни, направо, вели в жилые комнаты матери Агнии. Тут была маленькая проходная комната вроде передней, где стоял большой платяной шкаф, умывальный столик с большим медным тазом и медным же рукомойником с подъемным стержнем; небольшой столик с привинченной к нему швейной подушечкой и кровать рыжей келейницы, закрытая ватным кашемировым одеялом.

(с21)

Лиза встала и пошла к рукомойнику.

— Возьми там губку, охвати шею-то, пыль на вас насела, хоть репу сей, — добавила она, глядя на античную шейку Гловацкой.

Пока девушки умылись и поправили волосы, игуменья сделала чай и ожидала их за весело шипевшим самоваром и безукоризненно чистеньким чайным прибором.

(с23)

— <�…>Вот как твоя сестрица Зиночка.

— Вы, тетя, на нее нападаете, право.

— Что мне, мой друг, нападать-то! Она мне не враг, а своя, родная. Мне вовсе не приятно, как о ней пустые-то языки благовестят.

(с27)

Большой монастырский колокол гудел и заливался, призывая сестер безмятежного пристанища к вечерней молитве и долгому, праздничному всенощному бдению. По длинным дощатым мосткам, перекрещивавшим во всех направлениях монастырский двор и таким образом поддерживавшим при всякой погоде удобное сообщение между кельями и церковью, потянулись сестры. Много их было под началом матери Агнии.

(с27−28)

Веселый звон колоколов, розовое вечернее небо, свежий воздух, пропитанный ароматом цветов <�…>. Наконец кончился третий трезвон; <�…>.

(с41.)

— Врешь, говорю тебе. — К брату давно поехали дать знать, что барышни прибыли?

— Пред вторым звоном Борис поехал.

(с41)(Мать Агния и монахиня).

— А что Дорофея?

— Трезвонит-с.

— Г-м! Усмирилась?

— Нет-с. И ни вот капельной капельки.

— Все свое.

— Умру, говорит, а правду буду говорить.

(с51)

Помада дрожал всем телом и не мог удержать прыгающих челюстей; а в голове у него и стучало и звенело, и все сознавалось как-то смутно и неясно.

(с 72)

— <�…>Точно, — я сам знаю, что в Европе существует гласность, и понимаю, что она должна существовать, даже… между нами говоря…(смотритель оглянулся на обе стороны и добавил, понизив голос) я сам несколько раз «Колокол» читал и не без удовольствия, скажу вам, читал; но у нас-то, на родной-то земле, как же это думаю?- Что ж это, обо всем, стало быть, люди смеют говорить? <�…>.

(с 82)

— <�…> Вы обратите на него внимание, Лизавета Егоровна, — это дорогой экземпляр, скоро таких уже ни за какие деньги нельзя будет видеть. <�…>Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем-то, о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто, даже, кроме меня и не слышит.

Из-за угла улицы действительно послышался колокольчик, и, прежде чем он замолк у ворот училища, доктор встал, пожал всем руки и, взяв фуражку, молча вышел за двери. Зарницын и Вязмитинов тоже стали прощаться.

— Боже, а я-то! Что же это я наделала, засидевшись до сих пор? — тревожно проговорила Лиза, хватаясь за свою шляпку.

(с 133)

Собор славился хором певчих, содержимых от щедрот Никона Родионовича, да пятисотпудовым колоколом, каждый праздник громко, верст на десять кругом, кричавшим своим железным языком о рачительстве того же Никона Родионовича к благолепию дома божия.

(с 142)

— Пошел, пошел, баловник, на свое место, — с шутливою строгостью ворчит, входя, Петр Лукич относясь к Зарницыну. — Звонок прозвонил, а он тут угощается. Что ты его, Жени, не гоняешь в классы?

(с 144)

Затем шел старый сосновый лес, густою, черносинею щеткою покрывавший гору и уходивший по ней под самое небо; а к этому лесу, кокетливо поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, подбегала мелководная речечка, заросшая по загибинам то звонким красноватым тростником, махавшим своими переломленными листочками, то зеленосиним початником. <�…> А дунет ветерок, гренадеры зашатаются с какими-то решительными намерениями, повязочки суетливо метнутся из стороны в сторону, и все это вдруг пригнется, юркнет в густую чащу початника; наверху не останется ни повязочки, ни султана, и только синие лопасти холостых стеблей шумят и передвигаются, будто давая кому-то место, будто сговариваясь о секрете и стараясь что-то укрыть от звонкого тростника, вечно шумящего своими болтливыми листьями.

(с 169)

Эта слабонервная девица, возложившая в первый же год по приезде доктора в город честный венец на главу его, на третий день после свадьбы пожаловалась на него своему отцу, на четвертый — замужней сестре, а на пятый — жене уездного казначея, оделявшего каждое первое число пенсионом всех чиновных вдовушек города, и пономарю Ефиму, раскачивавшему каждое воскресенье железный язык громогласного соборного колокола.

(с 173)

В понедельник на четвертой неделе великого поста, когда во всех церквах города зазвонили к часам, Вязмитинов, по обыкновению, зашел на минуточку к Женни.

(с 218)

— <�…> Скандал! Срам! Сплетни! Жена родная, жена жалуется! Каково! Ведь это надо иметь медный лоб, чтобы еще жить на свете.

(с 259)

(Розанов после встречи с Араповым спит)

«Что это за человек?» — думал, засыпая на зорьке, доктор, и ему снилось бог знает что. То по кремлевским стенам гуляли молодцы Стеньки Разина, то в огне стонали какие-то слабые голоса, гудел царь-колокол, стреляла царь-пушка, где-то пели по-французски марсельезу. Все это был какой-то хаос.

(с 275)

<�…> босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; <�…>.

(с 275)

По этому широкому раздолью тянутся широкие голубые ленты рек, стоят метами дремучие леса, колышатся буйные нивы, и в воздухе носится сильный, немножко удушливый запах головастой конопли и пустоцветных замашек. Изредка только по этому простору сидят убогие деревеньки, в которых живут люди, не знакомые почти ни с какими удобствами жизни; еще реже видны бедные церкви, куда народ вносит свое горе, свою радость. Все здесь делается неспеша, тихо, опустя голову. Протяжно и уныло звучит из-за горки караульный колокол ближайшей церкви, и еще протяжнее, еще унылее замирает в воздухе песня, весь смысл которой меньше заключается в словах, чем в надрывающих душу аханьях и оханьях, которыми эти слова пересыпаны.

(с 290)

По трехпогибельному тротуару одной из недальних улиц Розанов вместе с Араповым дошли до парадного подъезда одного очень опрятного домика и по чистенькой лесенке, освященной медною лампочкою, вошли в теплую и опрятную квартиру.

(с 291)

Убранство этой комнаты было также весьма мило и изящно, но придавало покою какой-то двойственный характер. Вдоль всей стены, под окнами, стоял длинный некрашеный стол, в котором были в ряд четыре выдвижных ящика с медными ручками.

(с 292)

У четвертой стены, прямо напротив дивана и орехового столика, были два шкафа с книгами и между ними опять тяжелая занавеска из зеленого сукна, ходившая на кольцах по медной проволоке.

(с 294)

Не успел доктор осмотреть эти лица, на что было истрачено гораздо менее времени, сколько израсходовал читатель, пробежав сделанное мною описание, как над суконною занавесою против дивана раздался очень тихий звонок.

— Швахи наступают, — произнес, обращаясь к Рациборскому, Арапов.

(с 295)

В комнату сначала вошел Рациборский и, подойдя к Арапову, подал ему сложенную бумажку.

— Что это?

— Верно ваше письмо.

— Какое?

— «Черт» принес, Тараса Никитича отыскивал.

— Вы сказали, что его нет?

— Да, сказал, что нет.

— А там кто у вас?

— Никого еще пока: это «черт» звонил.

— Что это за любопытное имя? Скажи мне, Казя, прошу тебя… Что это значит: неужели вы здесь в самом деле и с чертями спознались? — добавил он смеючись.

(с 295)

Над занавескою снова раздался мелодичный звон, и Рациборский опять ушел через свою спальню.

(с 296)

Над занавескою опять прозвонило, и вслед за тем голос Рациборского произнес в комнате:

— Идите кто-нибудь, много чужих.

(с 295)

Барилочка встал и исчез за занавескою, над которой по временам раздавался тоненький звон серебряного колокольчика.

— Чего вы смеетесь, арапов? — спросил Рациборский.

Арапов рассказал в смешном виде розановское удивление при звонках и таинственном зове и вышел из этой комнаты.

(с 295)

Отсюда ничего не слышно; этот ковер и мебель удивительно скрадывают звуки, да я и сам заботился, чтобы мне ничто не мешало заниматься; поэтому звонок, который вы здесь слышите, просто соединен на случай выхода слуги, с наружным колокольчиком. А голос… это просто… видите, — Рациборский подошел к открытому отдушнику и пояснил: — это не в печке, а в деревянной стене, печка вот где.

(с 299)

Пархоменко, значительно улыбнувшись, вытащил из кармана несколько вчетверо свернутых листиков печатной бумаги, ударил имим шутя по голове Арапова и сказал:

— Семь дней всего как из Лондона.

— Что это: «Колокол»?

(с 313)

Рациборский стоял молча. Столовые часы мелодически прозвонили три раза.

(с 327)

Розанов только мог разобрать, что этот голос произносил: «Звонок дзынь, влетает один<�…>опять дзынь, — другой<�…>».

(с 327)

— <�…> Только что я встала и еще не была одета, как вдруг «дзынь», входит один: <�…>.

(с 344)

— <�…> потому я, как засну с вечера, очень крепко засну, а как к заутреням в колокол, сейчас у меня вступит против сердца, тут вот в горле меня сдушит за спину хватает.

(с 357)

Розанов позвонил, и ему опер дверь лакей в довольно грязном коричневом сюртуке, но в жилете с гербовыми пуговицами и в гороховых штиблетах.

(с 374)

Все было болезненно встревожено этою запискою; каждый звонок заставлял маркизу бледнеть и вздрагивать.

(с 381)

Молодые люди уснули, и, кажется, весь дом заснул до полуночи. Но это только казалось, потому что Варвара Ивановна быстро припрыгнула на постели, когда в четвертом часу ночи в передней послышался смелый и громкий звонок.

Прежде чем сонный лакей успел повернуть ключ в двери, звонок паздался еще два раза и с такою силою, что завод, на котором тянули проволоку, соединявшую звонок с ручкою, имел бы полное право хлопотать о привелегии.

(с 391)

На дворе был холод, звонили к заутреням, и из переулочков выныривали темные личности, направлявшиеся с промышленным ночью товарцем к Сухаревой, Лубянке и Смоленскому рынку.

(с 401)

Было уже близко к полуночи, когда Розанов остановился в Лефортове у дома, где жил следственный пристав Нечай и Арапов.

Долго доктор дергал за веревку, прежде чем заспанный Антроп Иванович вышел и отпер ему калитку.

(с 452)

— Розанов! — крикнул звонкий дискант.

— Что, Бертольдинька?

(с 464)

— Может быть, Лизавета Егоровна. Я не виноват, что в такие дни живу, когда люди ум теряют. А вот не угодно ли вас спросить поляка Незабитовского, что они думают о нашем либерализме? Они дорожат им, как прошлогодним снегом, и более готовы уважать резкое слово, чем бесплодные заигрывания. Наши либералы надули того, на кого сами молились; надуют и поляков, и вас, и себя, и всех, кто имеет слабость верить их заученным фразам. Самоотверженных людей столько сразу не родится, сколько их вдруг откликнулось в это время. Мы с вами видели одного самоотверженного человека-то, так он похож на наших, как колесо на уксус. Одно воспитание выделяет бог знает как. А это что? Пустозвоны, да и только.

(с 483)

В передней послышался звонок.

— Во время гости-то, — сказал Розанов, стараясь принять спокойный вид.

Вошел Сахаров, веселый, цветущий, с неизменною злорадною улыбкою на лице, раскланялся Розанову и осведомился о его здоровье.

Доктор отвечал казенною фразою.

— А я к вам не своею охотою, — начал весело Сахаров, — а от барынь…

(с 491)

— Еще бы больше пили!

— Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный… Я бы хотел поскорее… покончить все разом.

Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счет.

(с 532)

Розанов, подойдя к калитке этого дома, поискал звонка, но никакого признака звонка не было. Доктор отошел немного в сторону и посмотрел в окно верхнего этажа. Сквозь давно немытые стекла на некоторых окнах видны были какие-то узлы и подушки, а на одном можно было отличить две женские фигуры, сидевшие спиною к улице.

(с 542)

Бертольди, тряхнув головою, пошла скорыми шагами к двери, и по коридору раздался ее звонкий голосок:

— Ступина! Петрова! Жимжикова! Каверина! Прорвич! — кричала она, направляясь к зале.

(с 559).

Абрамовна не пошла на указанный ей парадный подъезд, а отыскала черную лестницу и позвонила в дверь в третьем этаже. Старуха сказала девушке свое имя и присела на стульце, но не успела она вздохнуть, как за дверью ей послышался радостный восклик Женни, и в ту же минуту она почувствовала на своих щеках теплый поцелуй Вязмитиновой.

(с 606)

В три часа ночи раздался звонок запоздавшей кухарки. Ей отпер Красин и, идучи за шляпой, столкнулся в зале с Мечниковой и Ревякиным. Оба они раскланялись с хозяйкой и пошли благополучно.

(с 632)

Кто-то позвонил у дверей.

Абрамовна встала и отперла. Вошел Райнер.

— Идите сюда, Василий Иванович, здесь печечка топится.

(с 635)

Над дверью громко раздался звонок и, жалобно звеня, закачался на дрожащей пружине.

Розанов и Жени остолбенели. Райнер встал совершенно спокойный и поправил свои длинные русые волосы.<�…>

Ребенок, оставленный на диване в пустой гостиной, заплакал, анад дверью раздался второй звонок вдвое громче прежнего. <�…>

Девушка в то же мгновение пробежала через спальню и отперла дверь, над которою в это мгновение раздался уже третий звонок. Розанов и Жени ни живы ни мертвы стояли в спальне.

— Что это ты, матушка, ребенка-то одного бросила? — кропотливо говорила, входя, Абрамовна.

— Так это ты, няня?

— Что такое я, сударыня?

— Звонила?

— Да я же, я, вот видишь.

(с 640)

Легкий звон ключа сказал ей, что няня с Райнером прошли залу и вышли на лестницу.

Жени вздрогнула и опять упала на колени.

Абрамовна с Райнером так же тихо и неслышно дошли по лестнице до дверей парадного подъезда. Старуха отперла своим ключом дверь и, толкнув Райнера на улицу, закричала пронзительным старушечьим криком: <�…>.

(с 645)

Шаги и говор раздались у самой лестницы, и, наконец, дрогнул звонок.

Белоярцев присел на окно. Зала представляла неподвижную живую картину ужаса.

Послышался второй звонок.

— Ну, отпирайте, ведь не отсидимся уж, — сказала Каверина.

Бертольди пошла в переднюю, в темноте перекрестилась и повернула ключ.

(с 664)

В один из дней, следовавших за этим разговором Лизы с Розановым, последний позвонил у подъезда очень парадного дома на невской набережной Васильевского острова. <�…>.

Швейцар позвонил два раза и передал карточку появившемуся на лестнице человеку, одетому, как одеваются некоторые концертисты.

(с 669)

Она остановилась у двери, на которой была медная доска с надписью: «Савелий Савельевич Папошников».

Здесь Лиза позвонила.

(с 679)

Над дверью заднего хода послышался звонок, потом шушуканье в девичьей, потом медленное шлепанье Абрамовниных башмаков, и, наконец, в темную залу предстала сама старуха, осведомляясь, где доктор?

— <�…>Вихорная-то ведь его сюда прилетела! <�…>Ну жена же его, жена.

(с 679)

В седьмом часу в передней послышался звонок. Жени сама отперла дверь в темной передней и вскрикнула голосом, в котором удивление было заметно не менее радости. <�…> Пошли обычные при подобном случае сцены. Люди ставили самовар, бегали, суетились. <�…>Чужому человеку нечего делать в такие минуты. Лиза чувствовала это. Она встала, побродила по зале<�…>безотчетно присела к фортепиано и одною рукою подбирала музыку к Ярославнину плачу. <�…>

— Ба-ба-ба! — вскричал не совсем спокойно Вязмитинов. — Вот, mesdames, в пустейшем письме из Гродно необыкновеннейший post scriptum. <�…> «<�…>Вильгельм Райнер <�…> приговорен к расстрелянию».

(с 691)

— Перестань, Жени, — произнесла чуть внятно Лиза, давясь мокротой. — Душит меня, — проговорила она еще тупее через несколько времени и тотчас же, делая над собою страшное усилие, выговорила твердо: — С ними у меня общего… хоть ненависть… хоть неумение мириться с тем обществом, с которым все вы миритесь… а с вами… ничего, — договорила она и захлебнулась.

— Батюшка! Колоколец уж бьет, — закричала из-за ширмы стоявшая возле умирающей Лизы Абрамовна.

Розанов метнулся за ширмы. Лиза с выкатившимися глазами судорожно ловила широко раскрытым ртом воздух.

(с 692)

<�…>и смотришь, несколько человек, свободно располагающих временем<�…>полетели <�…>изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.