Накануне эскалации технических зрелищ: ренессанс праздничной площади города

Город в контексте картины мира, соотносимой с разными психологическими типами

Пытаясь показать, как балаган консервирует смысловое ядро ритуала, трансформируя его из религиозной в эстетическую, точнее, фольклорную зрелищную форму, мы собственно реконструировали скорее его общую структуру, не соотнося его с тем, имевшим место на рубеже XIX—XX вв.еков социальным и культурным контекстом, когда в российских городах можно было фиксировать возрождение именно этого древнейшего зрелища. Имея намерение проследить в зрелищах XX века, а именно, в цирке и кино функционирование элементов балагана, мы остановимся на ситуации такого возрождения балагана в городах России, что соотносится с популярностью в наступающую эпоху омассовления цирка, спорта и кино.

Интерес к собственно балагану, характерный для финального периода его продолжительной истории, т. е. для начала XX в., имеет социологическую основу. Предшествующий период истории балагана, т. е. XIX век, кроме всего прочего, интересен восхождением на арену истории так называемого среднего сословия. Это восхождение имело очевидные последствия для процессов культуры. Во всяком случае, процесс ассимиляции ценностей дворянской культуры блокировался в силу активизации картины мира мещанина — предпринимателя, начавшейся еще в XVIII веке. Города России и, прежде всего, столичные, начинают притягивать к себе предприимчивых и предрасположенных к деятельности людей, в том числе, и из деревень¹⁸⁹. Напомним, что Петербург возникал на берегах Невы именно как купеческий город для ввоза и вывоза товаров¹⁹⁰. Следовательно, с самого начала он был не только военным и административным, но и торговым городом, а наличие рынка как раз и вызывает к жизни город.

То обстоятельство, что рынок оказывается основой развития города, как это имеет место со столицами в России, уже создает основу для его особого восприятия. Конечно, ни Москву, ни Петербург нельзя свести к рыночной стихии. В сознании русского человека за ними закрепляется «аура» административных, военных, политических и государственных центров. Однако рыночная стихия в восприятии этих городов всегда была активной, хотя до второй половины XIX в. она не вытесняла других аспектов их восприятия. До этого времени определяющую роль в их восприятии играла пассионарная стихия, смысл которой заключался в наделении города мессианской идеей, в превращении главного города России в нечто, подобное «третьему Риму», будет ли это средневековая Москва, что является осознанным актом или это будет Петербург, строительство которого, как показали исследователи, подсознательно также воспроизводило идею «третьего Рима»¹⁹¹.

С точки зрения русского пассионария столица — это возводимый в величайшем напряжении символ военной мощи и государственности. Это некий сакральный центр, от которого развертывается пересоздание мыслимого хаосом остального пространства в некий космос. Москва начиналась с обособления и противопоставления сакрального пространства столицы всему миру, находившемуся после заката Византии, как считалось на Руси, во власти Антихриста¹⁹². Что касается Петербурга, то сакральность здесь понимается иначе. Для императорской России сакрализация русской земли связана с ее облагораживанием под воздействием ценностей европейской культуры. В этом смысле Петербург не мог не реабилитировать значимость рынка, важность которого не всегда учитывается, как не учитывается роль его стихии в возникновении и функционировании эсхатологических и апокалиптических образов Петербурга¹⁹³. Поэтому как символ государственности Петербург начал активно развивать рыночные отношения, формируя среду, актуализирующую картину мира, характерную для предпринимателя как психологического типа.

Имеющий место перед угасанием балагана его ренессанс во многом объясняется активизацией предпринимательской стихии, которая на протяжении XIX в. втягивает в себя разные группы и субкультуры, склонные к ремеслу, торговле и рынку. Соответственно, эта стихия преображает и сам образ города. Из военной крепости и политического центра он трансформируется в нечто ярмарочное. Это не означает, что во второй половине XIX в. наблюдается смена пассионарного образа города образом города-рынка или города-ярмарки. Собственно, пассионарному образу города как искусственного сакрального пространства, возникшего в центре непреображенной вселенной, предшествует древний, причем, амбивалентный образ города, явившегося воображению земледельца или лиминария¹⁹⁴.

Последний никогда не принимал мир таким, каким он был на самом деле, создавая некие параллельные, утопические миры, в которых иллюзорно снимал противоречия мира реального. Для лиминария это были религия, праздники, фольклор, искусство и т. д. Собственно, и город земледелец создает как нечто утопическое, противопоставленное реальному миру, где как в мире загробном, решены все проблемы, а людям, его населяющим известны секреты изобилия, бессмертия и вечного блаженства¹⁹⁵. С точки зрения этого психологического типа личности образ города наделяется ореолом праздничности.

зю Активизация пассионарного психологического типа связана с превращением города в некую военную крепость, требующую от человека обуздания природной стихии, самодисциплины и самопожертвования ради утверждения в мире некой значимой идеи, ради которой можно отдать и жизнь.

С этой точки зрения город как образ изобилия и бессмертия вытесняется образом, несущим мессианскую идею. В этом смысле Петербург как порождение мессианской стихии, вырвавшейся из традиционной системы лиминальных представлений, в то же время оказывается эхом пересоздания пространства в соответствии с сакральным образцом, которым земледелец был «одержим». Правда, Петербург — это уже не порождение воображения земледельца. Он — результат ценностных ориентаций иной цивилизации и утверждает ассимиляцию ее ценностей как основу пересоздания мира. Комплексы лиминария здесь «пересозданы» пассионарием, внедряющим в средневековую Русь новый этнический стереотип поведения. Расхождение между восприятием города, характерным для лиминария и пассионария, стало стимулом активизации восприятия города, соответствующего мифологическим, а еще точнее, космологическим и апокалиптическим представлениями, что фольклорному сознанию вообще не чуждо¹⁹⁶.

Петербург — это вновь творимый космос. Космологический же миф часто представал в виде сотворения города как космоса культурным героем, приносящим свою жизнь в жертву¹⁹⁷. Контакт с Западом, столь значимый для возникновения Петербурга, в соответствии со средневековым мировосприятием мог восприниматься как вторжение хаоса. Поэтому строительство Петербурга соответствовало древнейшим космологическим представлениям о смерти и рождении космоса или города. Действительно, эсхатология и апокалиптика сопровождают всю историю этого города¹⁹⁸. В этой связи должно обратить внимание на активизацию эсхатологии и апокалиптики в восприятии образа Петербурга как следствия развертывания в нем коммерческой или рыночной стихии. Как известно, ярмарка является таким же устойчивым смысловым центром города, как и храм. В связи с этим обратимся к символике, сопровождающей в истории ярмарку как элемент праздничного поведения. Крупные сельские торги и базарные мероприятия происходили по большим праздникам, в том числе, и храмовым, когда длительность праздника была максимальной¹⁹⁹.