Советская политическая система в 50-80-х годах

Советская политическая система в 50−80-х годах

1. Хрущевская «оттепель»: политическая эволюция и борьба за лидерство Смерть Сталина предопределила вступление СССР в стадию перемен. С весны 1953 г. основой политического развития был провозглашен принцип «коллективности», призванный стать барьером на пути диктаторских устремлений и амбиций. Логика советской системы, определяемая мобилизационным типом развития, характером государства и личностью Первого руководителя, казалось, должна была отторгнуть «коллективность». Однако, происходило противоположное: «коллективность» как баланс сил обновления и традиционализма становилась условием выживания и адаптации режима, способом приспособления к новым реалиям. Принцип «коллективности» позволял решать накопившиеся проблемы страны вне произвола и диктатуры одной личности, как это было при Сталине. Новое качество советского строя утверждалась на путях общественной дестабилизации, незавершенности и половинчатости перемен, следствием чего становились десакрализация власти, размывающая образ Вождя.

" Коллективности" руководства соответствовали лозунги возрождения ленинских норм партийной жизни, поддержания единства и сплоченности, преодоления «культа личности». В соответствии с ней выстраивалась властная вертикаль. Правительство возглавил Г. М. Маленков, считавшийся наследником Сталина, его заместителями стали Л. П. Берия, В. М. Молотов, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович. Президиум Верховного Совета возглавил К. Е. Ворошилов, МИД — Молотов, МГБ и МВД курировал Л. П. Берия, военное министерство — Н. А. Булганин, заместителями которого были А. М. Василевский и Г. К. Жуков, только что возвращенный из ссылки.

Вместо Президиума и бюро Президиума ЦК остался один Президиум, в него вошли Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович, Микоян, Сабуров, Первухин, кандидатами — Шверник, Пономаренко, Мельников, Багиров. Секретарями ЦК стали Игнатьев, Поспелов, Суслов, Шаталин. Из московского горкома партии в ЦК был переведен Хрущев.

Начались политические перемещения в среднем звене; некоторых руководителей, замешанных в репрессиях, отодвигали на задний план или отправляли в ссылку, шли чистки «силовых» структур. Руководство балансировало в неопределенности между обновленчеством, угрозой переворота и потребностью в самоочищении. Синдром страха вызывала фигура Берия, «обезврежение» которого для части «верхов» представлялось условием поддержания относительного единства. Берия обладал большими возможностями влияния на ход событий, выдвинул ряд инициатив, свидетельствующих о серьезности намерений завоевания власти. Опасаясь его действий, члены Президиума ЦК начали осторожную работу, которая закончилась арестом Берия и осуждением «бериевщины» на июльском пленуме ЦК 1953 г. В декабре 1953 г. Берия как «враг народа» был расстрелян, из соответствующего тома Большой советской энциклопедии изымались его фотография и статья «Берия» .

Началась ускоренная ротация руководящих кадров, при этом власти призывали отказаться от чрезвычайных методов, изменить внутрипартийный климат, приступить к демократизации партийной жизни, восстановить открытость и систематичность отчетно-выборных кампаний; наряду с «закрытыми» письмами предлагалось открыто обсуждать актуальные проблемы и важные документы. Обновлялся политический лексикон, постепенно менялась политическая топонимика.

С «коллективным руководством» была связана и социальная переориентация экономики. Формальное начало перемен связано с выступлением Г. М. Маленкова на сессии Верховного Совета в августе 1953 г. Намечалось осуществить перераспределение капиталовложений, обновить аграрную политику, реформировать налоговую систему; была сделана ставка на материальное стимулирование, укрепление личных подсобных хозяйств, подключение колхозов к государственным энергосетям, освоение целинных земель. В сентябре 1953 г. Кремль конкретизировал программу мер в области сельского хозяйства, что позволило в ближайшие годы заметно улучшить благосостояние народа. 1954 г. прошел под знаком освоения целины, обновления в различных общественных сферах.

Одновременно шла закулисная борьба в «верхах», закончившаяся неожиданным для многих смещением Г. М. Маленкова в начале 1955 г. Ему инкриминировались беспринципность, теоретическая беспомощность и «пораженческие» настроения. Тяжкие «грехи» Маленкова — пренебрежение сталинским постулатом о доминирующей роли отраслей группы «А», «малодушие» в вопросе о возможности победы социализма в атомной войне — проецировались на личность премьера. Одновременно пропаганда выделяла успехи партийно-организационной работы, которую координировал Хрущев. Отмечались успехи кампании по обмену партбилетов, реалистичность решений пленумов ЦК и съездов компартий союзных республик, рост численности местных ячеек (351 тыс. в 1955 г.), соблюдение кадровой «чистоты» КПСС (25% вновь принятых приходились на рабочий класс), реорганизация политорганов в армии, налаживание связей ЦК с местными парткомами, внимание сельским райкомам, усиление влияния партии на молодежь, что показал 12 съезд ВЛКСМ (март 1954 г.). Эти и др. заслуги поднимали рейтинг Хрущева как «достойного продолжателя дела Ленина». Вместе с тем, смещение Маленкова стало не просто победой Хрущева, а изменением баланса политических сил, началом утверждения нового типа реформаторства, новой «обновленческой» версии социализма.

Реформаторская ориентация в руководстве усилилась в связи с подготовкой к ХХ съезду КПСС. Активизировалась работа по освобождению осужденных. Грядущая встреча, по словам А. Ахматовой, «России сидевшей» и «России сажавшей» пугала власть. Страх перед разоблачением, угроза ответственности за прошлые деяния и объединяла, и расслаивала партийную элиту.

Сегодня существуют разные мнения относительно меры целенаправленной «чистки» архивов и уничтожения компрометирующих материалов. Однако при этом не подвергается сомнению намерение «верхов» обратиться к народу со своим «Словом о Сталине». Правда о Сталине была основной проблемой, суммировавшей все предыдущие споры и разногласия. В этом плане заранее готовилось закрытое заседание партсъезда, в декабре 1955 г. была создана специальная комиссия ЦК под руководством П. Поспелова с соответствующими полномочиями. К февралю 1956 г. комиссия, куда входили А. Аристов, Н. Шверник, П. Комаров, на основании изучения документов и допросов свидетелей подготовила доклад. В нем был сделан вывод о фабрикации НКВД дел о различных «антисоветских центрах» и заговорах; доказывалось личное участие Сталина в организации расправ, уничтожении кадров; фактически ставился вопрос о пересмотре приговоров.

Открывающиеся факты, масштабы и технология террора, роль в нем Сталина ошеломили высшее руководство. На рабочих заседаниях Президиума неоднократно обсуждались вопросы организации нашумевших «дел» 1930;х гг., убийство Кирова, уничтожение делегатов XVII съезда (1934). Все это вызывало споры, дискуссии. Активность в деле развенчания Сталина проявлял Хрущев. Его довод убедителен: «если мы не сделаем это на ХХ съезде, на ХХI будет поздно — это сделают другие». Вопрос об ответственности Сталина перешел в область актуальной политики: к нач. 1956 г. Сталиным решено было пожертвовать. Вопрос был в мере «сдачи» — именно здесь, как в фокусе видна фрагментация «верхов». В числе тех, кто был готов рассказывать правду о вожде, находились Г. Маленков, Н. Хрущев, А. Аристов, Н. Булганин, М. Первухин, М. Сабуров, Д. Шепилов. Сомневающимися и противниками (правда, с разными оговорками) выглядели В. Молотов, Л. Каганович, К. Ворошилов. Общая ответственность, боязнь подрыва авторитета партии и угроза неуправляемой стихии несколько консолидировали «верхи». Надо иметь в виду и другие мотивы — боязнь «поднять занавес» и увидеть там не только Сталина, но и себя; раскаяние, осторожность, трезвый политический расчет; страх перед будущим; желание и далее нести посмертную службу Хозяину. Это объясняет, почему нельзя жестко связывать конкретные имена с линией реформаторства или традиционализма. Для 1953;1955 гг. адекватного «личного» воплощения обе ориентации пока еще не получили: хрущевский реформизм нередко проявлялся как элемент традиционализма; в свою очередь немалое число консерваторов из Президиума ЦК ощущали себя по отдельным вопросам проводниками перемен, серьезными оппонентами и критиками «линии Хрущева» .

Доклад «комиссии Поспелова» обсуждался на заседании Президиума и на пленуме ЦК до начала работы ХХ съезда. После некоторых колебаний докладчиком был утвержден Хрущев (ранее планировался Поспелов), определялось время выступления (25 февраля), уточнялись условия: после, а не до выборов руководящих парторганов; завершающий день работы съезда; запрет на открытие прений по докладу. Это важно отметить потому, что широко распространено мнение, будто «секретный доклад» — личная инициатива Хрущева, рожденная обстановкой, в кулуарах ХХ съезда.

Таким образом, период 1953;1955 гг. были временем неустойчивого равновесия, сочетания сталинской ортодоксии с политикой, фактически означавшей ревизию сталинизма. Кризис власти и жесткая борьба за политическое лидерство сочетались со стремлением части руководства сохранить в неизменности основные установки курса Сталина, добиться соотнесенности со сталинскими традициями при корректировке отдельных, наиболее одиозных черт и сторон режима. Это предопределяло конъюнктурный подход Кремля к развенчанию наследия Сталина, колебания курса, изменения выдвигаемых установок в политике, экономике, идеологии. Преодоление последствий сталинского курса осуществлялось вне системной критики прошлого, в рамках неизменной модели со старыми лозунгами и оценками, что предопределяло тактику «обновления» и «движения вперед» путем проб и ошибок. Отсутствие единой концепции обнажало теоретический вакуум, а с ним сталинскую традицию реагирования путем устранения «узких мест». При множестве программ и начинаний в промышленности, строительстве, сфере управления к 1956 г. так и не сложилась единая экономическая политика. Определялись лишь подходы к реформам на базе активной политики, выявилось два типа реформаторства, связанных соответственно с именами Г. М. Маленкова и Н. С. Хрущева.

И все-таки 1950;е годы стали временем трансформации большевистской государственности. Как и прежде, она выявляла универсальный характер властно-силовых отношений, пронизывавших все сферы общественной жизни. Вертикально-иерархические властные связи доминировали над горизонтальными (территориальными); отсутствовали автономные от центра структуры, что порождало, с одной стороны, жесткий централизм, единство всего советского пространства, с другой стороны, его разнородность и противоречивость.

По Конституции центром государственной власти и единственным законодательным органом являлся Верховный Совет (ВС) СССР, избиравшийся на 4 года и осуществлявший все принадлежащие ему права. Он состоял из двух равноправных палат — Совета Союза и Совета Национальностей, обладавших законодательной инициативой. ВС избирал Президиум, Верховный Суд, образовывал правительство, назначал Генпрокурора. На сессиях заслушивались доклады об указах Президиума, отчеты правительства и др. В структуре палат существовали постоянные комиссии. В союзных и автономных республиках высшими органами власти являлись однопалатные Верховные советы. После смерти Сталина ВС возглавляли К. Е. Ворошилов (1953;1960), Л. И. Брежнев (1960;1964) и А. И. Микоян (1964;1965).

Формирование элиты происходило в пределах госструктур, что предопределяло монополию последних на принятие стратегических решений и конституировало высший эшелон административно-политической бюрократии в качестве политической элиты.

В октябре 1954 г. было принято решение о реорганизации структуры и методов работы госаппарата. Упорядочивался стиль работы, отменялись прежние «авралы», порождаемые личными склонностями Сталина.

В течение десятилетия верховная власть и лично Хрущев экспериментировали с министерской структурой, имея в виду, с одной стороны, уход от сверхцентрализации, с другой — сохранение партийного влияния. Попытки резкого сокращения министерств обычно вызывали недовольство столичной бюрократии. Рушилась складывавшаяся десятилетиями управленческая вертикаль наркоматов-министерств, а вместе с ней — рабочие места министерской номенклатуры. Перспектива покинуть Москву для работы в совнархозах (введены с 1957 г. вместо соответствующих министерств) представлялась нежелательной, и не слишком реальной: на местах были свои кандидаты на руководящие посты. С другой стороны, местные партийно-хозяйственные элиты видели в ликвидации министерств расширение собственных возможностей. В выигрыше оказывались производственники. Непосредственно в руководство совнархозов входили его председатель, заместители, начальники управлений, отделов, с 1960 г. — директора крупнейших предприятий и строек. Что касается партийного начальства, то оно как бы отодвигалось на второй план. Возникала ситуация, когда хозяйственники оказывались относительно самостоятельными по отношению к крайкомам и обкомам КПСС. Это порождало напряжение, а со временем стало одним из факторов консолидации партийцев против Хрущева.

Казалось, лично для Н. С. Хрущева это не имело принципиального значения. Однако в реальной борьбе с Г. М. Маленковым и Н. А. Булганиным, занимавшими поочередно пост Председателя Совета Министров, он добивался главного — соединения высшей партийной и государственной власти в одном лице. Это удалось ему в феврале 1958 г., когда со своего поста был смещен Булганина, и Хрущев наконец стал Председателем Совета Министров СССР. Концентрация власти лишала Хрущева ореола борца за интересы высшей партноменклатуры, который он получил в ходе работы июньского (1957) пленума ЦК КПСС.

В 1950;х гг. был принят ряд постановлений, относящихся к совершенствованию работы местных советов. Изменения касались и территориально-государственной структуры; осуществлялись внутрисоюзные передачи территорий, шли преобразования в плане изменения статуса: в 1954 г. Крымская область РСФСР передавалась УССР, Карело-Финской ССР в 1956 г. стала Карельской АССР в составе Российской Федерации, Черкесская автономная область в 1957 г. преобразована в Карачаево-Черкесскую автономную область в составе Ставропольского края, Калмыцкая автономная область преобразована в Калмыцкую АССР (1958) и др. Убирались польские, венгерские и румынские названия населенных пунктов в западных районах Украины.

Последовательно осуществлялась судебная реформа. В 1958 были приняты Основы законодательства в области судоустройства, уголовного процесса и уголовного права, в 1960 — новый Уголовный, а также Уголовно-процессуальный кодексы. Элементами судебной реформы явились Закон о судоустройстве (1960), Основы гражданского законодательства и Основы гражданского судопроизводства (1961). В 1964 г. были приняты новые Гражданский и Гражданско-процессуальный кодексы, а также Таможенный кодекс СССР.

В первой половине 1960;х гг. развернулась кодификационная работа в союзных республиках, шла привязка Основ законодательства и судопроизводства к местным особенностям. Все это невольно способствовала пробуждению правосознания в некоторой части общества, но еще мало было тех, кто понимал законы так, как они написаны, а не так, как их трактует начальство.

Крупнейшим событием 1950;х гг. стал ХХ съезд КПСС. Он состоялся в феврале 1956 г., официально подвел итоги послевоенного десятилетия, наметил перспективы развития. Первый партсъезд «без Сталина» проходил в условиях неоднозначных процессов общественного обновления. Налицо было некоторое экономическое оживление, укрепление международных связей. Изменились настроения людей, страна жила ожиданием перемен. Партийно-советская элита, как и общество в целом, неоднозначно включалась в обновленческий процесс. Готовность услышать горькую правду и начать мучительный процесс «изживания Сталина» в собственной судьбе была различной. Некоторые успехи «линии реформ», олицетворяемой Хрущевым, были сопряжены с неопределенностью, политическими конфликтами, острой борьбой. Все это отражалось на подготовке съезда, выработке проектов решений. Постепенно сформировалась концепция политики, которая нашла отражение в проекте Отчетного доклада ЦК.

Если по вопросу о «сталинском докладе» в Президиуме ЦК так и не сложилось единодушия, то по ключевым проблемам стратегии развития, политического курса, отраженным в Отчетном докладе ЦК, все же наметился компромисс. Его основой стало взаимное признание исторической оправданности Системы, ее способности к саморазвитию.

В сфере международных отношений утверждалась модель мирного сосуществования, дистанцирующаяся от тезиса о «мировой революции», но не поступающаяся, однако, принципом классовости («мирное сосуществование — особая форма классовой борьбы»). Партия отказывалась от формулы уничтожения империализма как неизбежного источника войн; был сделан вывод об отсутствии фатальной неизбежности войны, подчеркивалась значимость возможностей ее предотвращения. Появились новые акценты в определении характера революционного процесса (разнообразие форм диктатуры пролетариата и путей перехода к социализму). Этим страна адаптировалась к условиям «холодной войны», блоковой политики (НАТО и Варшавский договор), противостояния в регионах «третьего» мира.

Во внутренней политике обосновывалась модель дальнейшего продвижения к коммунизму, базировавшаяся на сохранении командных методов, планово-распределительной экономики. По инициативе Хрущева подтверждался курс на быстрое решение «основной экономической задачи» — догнать и перегнать развитые страны Запада (прежде всего — США) по производству продукции на душу населения.

Съезд осуществил корректировку социально-экономического курса, углубил линию реформ в сельском хозяйстве и промышленности, выработанную в сентябре 1953 г. и июле 1955 г., принял решения о децентрализации управления, расширении хозяйственных прав республик. Был сделан акцент на социальную переориентацию экономики, предлагалось добиваться повышения благосостояния, роста реальной заработной платы, усиления материальной заинтересованности, уменьшения продолжительности рабочего дня. Предполагалось провести пенсионную реформу, развернуть массовое жилищное строительство, внести изменения в систему образования. С этими программами связывались задачи развития советского демократизма, улучшения работы советских органов, сокращения административно-управленческого аппарата, соблюдения прав граждан. Показательно, что фактически дезавуировалось сталинское положение об обострении по мере приближения к социализму классовой борьбы, была развенчана теория Вышинского о «презумпции виновности» (признание обвиняемого — главное доказательство его вины). Из Уголовного кодекса убиралась 58 статья, существовавшая с начала 20-х годов и каравшая за «контрреволюционные» преступления.

Реализация намечаемых планов закономерно вела к большим переменам, изменению качества жизни, ломке жизненных принципов и стереотипов миллионов людей. Это должны были учитывать руководители СССР и КПСС. Между тем политические изменения, призванные укоренить социально-экономические сдвиги, не являлись приоритетом как в основных докладах, так и в выступлениях делегатов, в материалах съезда они представлены достаточно скромно. Что касается заявлений о единстве, сплоченности в борьбе с «культом личности», то это были, скорее, декларации о намерениях; наряду с планами расширения партийно-идеологического влияния, этого было явно недостаточно как развернутой долговременной программы, к тому же инструменты развития брались из старых запасов.

Так, национальные интересы по-прежнему служили идеологии, отражающей потребности «правящего класса». Незыблемой сохранялась однопартийная система, неизменным оставался формальный парламентаризм. Советский патриотизм гармонично сочетался с пролетарским интернационализмом. Утверждение дружбы народов было сопряжено с отношением к разнонациональному населению как к демографической субстанции, при этом политическая ментальность народов никак не являлась субъектом интереса властей.

Конечно, отказ от глубокого реформирования системы вовсе не означал отсутствия планов политических изменений. Однако в любом случае они были связаны с оценкой роли Сталина и, естественно, изменениями в «пирамиде власти». Смещение Вождя, курс на очищение «ленинского наследия» и рост политической ответственности, новая роль «коллективного руководства» — эти и другие моменты с необычайной силой заявили о себе в ходе заключительной части работы 20 съезда — на закрытом заседании 25 февраля 1956 г. в докладе Хрущева «О культе личности и его последствиях» .

Доклад явился выражением общественных потребностей, оказал огромное влияние на положение дел внутри страны и за рубежом, стал вершиной политической биографии Хрущева. Впервые за многие годы официальная партийная мысль и государственная воля опередили общественные настроения. Сама история доклада — показатель важных политических перемен. Если «проект Поспелова» включал материалы по 1939 г., то доклад Хрущева был содержательно и хронологически расширен, в нем появились новые разделы: Сталин и война; депортация народов; послевоенные репрессии; конфликт с Югославией; культ личности в общественной сфере. Можно предположить, что Хрущев, скорее всего, самостоятельно, без санкции Президиума, ввел эти новые элементы в «записку Поспелова», преследуя при этом собственные цели. Возмущенные члены Президиума не могли изменить положение: съезд завершался, а право на доклад было у Хрущева, который еще ранее угрожал «в случае чего выступить с разоблачениями на съезде от себя лично». Все это имело множество последствий. Одним из них стало то, что Хрущев превратился в недосягаемого лидера, оторвался от консерваторов, фактически стал их обвинителем. Словно смягчая «вину», заботясь о правоверности, в заключительной части доклада он убрал суровые формулировки о личной ответственности Сталина и необходимости полной реабилитации репрессированных по его вине. Доклад быстро попал за рубеж, стал мировой сенсацией. С ним начали знакомиться, хотя и выборочно, внутри СССР.

ХХ съезд избрал новое руководство. Членами Президиума ЦК стали Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. И. Кириченко, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, В. М. Молотов, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, М. А. Суслов, Н. С. Хрущев. Кандидатами — Л. И. Брежнев, Г. К. Жуков, Н. А. Мухитдинов, Е. А. Фурцева, Н. М. Шверник, Д. Т. Шепилов. Принципиально новый момент партийной жизни — создание особого Бюро ЦК КПСС по Российской Федерации. Численность партии на момент работы съезда составляла 7,2 млн. человек.

ХХ съезд как вспышка разделил надвое некогда единое пространство. С него начали вести отсчет всех наиболее важных процессов последующих десятилетий. Что касается 1956 г., то следует особо отметить реакцию общества на разоблачения Сталина. Она определила внутренний климат, повлияла на политический облик страны, организовала вполне определенное поведение «кремлевских вождей». Прежде всего, эта реакция способствовала углублению критики сталинского культа, данной в выступлении Хрущева. На собраниях, митингах, в письмах, выдвигались требования о немедленном снятии памятников Сталину, выносе его тела из Мавзолея, переименовании улиц и городов, хотя еще три года назад в массовом порядке выдвигались противоположные предложения (переименовать Москву в город Сталин, СССР — в Союз Советских Сталинских Республик и т. п.).

Обнаружилась симптоматика политического протеста. Антиправительственные лозунги в Тбилиси и необходимость применения танков для разгона демонстраций (март 1956 г.) повергло руководство в панику. «Верхи» пребывали в состоянии растерянности. С одной стороны, в апреле 1956 г. создается комиссия по изучению материалов открытых судебных процессов 1930;х гг. (председатель — В.М. Молотов), что было естественно, учитывая общий настрой на реабилитацию. С другой стороны, в июне 1956 г. ЦК принимает постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое в последующие 30 лет будет фактически единственным официальным документом, определяющим отношение к Сталину и сталинской эпохе. В постановлении не признавалась связь культа Сталина с общественно-политическим устройством, отвергалось понятие сталинизм, признавалась неизбежность сознательных, временных жертв, учитывая наличие враждебного окружения и «пятой колонны» в СССР. Предлагалось оценивать Сталина в свете великих успехов, признавая все же некоторую ущербность личности, что нанесло вред СССР, но не изменило характера системы, а лишь затормозило поступательное движение вперед. Причина — игнорирование своевременного ленинского предупреждения о Сталине, излишняя доверчивость ЦК и партии. Неудивительно, что уже в июле 1956 г. было организовано специальное «закрытое» письмо в местные парторганизации о том, как надо «правильно» обсуждать решения ХХ съезда.

Реализация курса ХХ съезда фактически натолкнулась на целый ряд подводных камней: неготовность «сверху» осуществлять плановую десталинизацию и обновленческие планы в социально-экономической области; невозможность для ряда руководителей «поступиться принципами» в идеологических вопросах; необходимость здоровой реакции на восприятие критики Сталина за рубежом, в том числе среди друзей и союзников СССР. Самым серьезным внешним препятствием стали венгерские события осени 1956 г. Страх повторения «чего-то подобного» у себя дома усиливал реставрационные настроения. Курс ХХ съезда проверялся на прочность прежде всего с точки зрения пределов допущения инакомыслия.

Одновременно шел процесс возвращения выживших жертв сталинских «чисток». Масштабная социально-политическая акция, коснувшаяся судеб сотен тысяч людей, реабилитация начала осуществляться в 1954;1955 гг. и была ускорена решениями ХХ съезда. В 1953;1955 гг. гласно и полугласно снимались обвинения с осужденных по «делу врачей», Еврейского антифашистского комитета, военных, ленинградской партийной организации. Уже в первые недели и месяцы после смерти Сталина на свободу вышла большая группа партийных и государственных деятелей, ученых, артистов (А. Шахурин, А. Новиков, Л. Штерн, Л. Русланова и др.). Освобождались оставшиеся в живых узники 1920;1930;х гг. из числа старых большевиков, началась посмертная реабилитация деятелей высшей партийной номенклатуры сталинского периода (П. Постышев, Я. Рудзутак, В. Чубарь, Г. Каминский, М. Орахелашвили и др.). До ХХ съезда, согласно официальным данным тех лет, было освобождено более 350 тысяч человек с «политическими» статьями.

Вопрос о массовой реабилитации пока не поднимался, реабилитация была выборочной, распространилась на узкий круг высших руководителей СССР и ВКП (б) и к моменту ХХ съезда коснулась 7600 человек.

Однако в общественном плане суть репрессий замалчивалась, игнорировались права бывших заключенных и их семей, что делало процесс реабилитации половинчатым. Не были приняты к производству многие «громкие дела» 1920;1940;х гг., ограничения касались партийцев. Началась реабилитация репрессированных народов, восстанавливалась автономия народов, выселенных в конце войны, возвращались национальные названия на их территориях. В 1957 г. г. Степной вновь стал Элистой, Микоян-ШахарКарачаевском, но при этом не были реабилитированы немцы Поволжья, крымские татары, турки-месхетинцы, не раз обращавшиеся просьбами в ЦК, правительство, Верховный Совет СССР.

Конечно, это вовсе не принижает значения огромной работы, проведенной по освобождению сотен тысяч людей, но демонстрирует реальное соотношение сил «обновления» и «порядка» в воззрениях и политике высшего руководства страны.

На волне антисталинских разоблачений вызревали идеи масштабной реабилитации, в т. ч. Бухарина, Рыкова и др. руководителей, которые официально числились «оппортунистами». Смещение Хрущева приостановило этот процесс, к нему возвратились во 2-й пол. 1980;х гг.

1957 прошел под знаком вызревания и разрешения очередного кризиса советской системы, в известной степени порожденного ХХ съездом. Началось дробление внутри верхушки КПСС, партия далеко уже не являлась единой, хотя основные принципы сохранялись в сталинской чистоте.

Еще летом 1956 г. начал складываться «консервативный триумвират» (Г.М. Маленков, В. М. Молотов, Л.М. Каганович) — костяк будущей «антипартийной группы». Преодолевая антипатию, а порой и взаимную ненависть, эти последователи Сталина начали проводить необходимую подготовительную работу для организации смещения Хрущева. В их планы были посвящены Н. А. Булганин (Председатель Совета Министров), К. Е. Ворошилов (Председатель Президиума Верховного Совета), ряд других видных руководителей (М.Г. Первухин и М.З. Сабуров). Была поставлена задача — добиться формального перевеса в Президиуме ЦК и отстранить Хрущева от должности Первого секретаря Президиума ЦК.

Развязка кризиса наступила в июне 1957 г. 18 июня противники Хрущева под руководством Маленкова путем простого голосования добилась отстранения Хрущева с поста председателя заседания Президиума ЦК, его место занял Булганин. Однако, этот успех закрепить не удалось, несмотря на отчаянные усилия перевести борьбу в другую плоскость (с личности Хрущева на утверждение «подлинной коллегиальности»). 21 июня внутрикремлевские «разборки» стали достоянием партийной общественности. Хрущеву удалось созвать пленум ЦК, чего так опасались его противники, при этом он заручился поддержкой руководства силовых ведомств. Победа Хрущева стала возможной благодаря поддержке высшего слоя партруководства и аппарата, олицетворенного членами ЦК. В защиту Хрущева как «верного ленинца» выступили Л. Брежнев, А. Шелепин и др.

Реформаторски настроенное ядро Президиума ЦК, которое тогда олицетворял Хрущев, поддержали руководители регионов. Они приняли предложенные пределы и перспективы социально-экономических реформ. На этой базе стала складываться новая общественно-политическая структура: руководитель — бюрократия — массы.

Что касается Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича и их единомышленников, то они были отстранены от руководства и обличены как «организаторы и соучастники сталинских злодеяний, фракционеры, раскольники» .

Характерно, что на материалах июньского (1957) пленума и особенно на их общественных комментариях лежала печать сталинского опыта. «Фракционеры», включая «примкнувшего к ним Шепилова», прошли через ритуал покаяний и заверений в своей неизменной поддержке «единства», «сплоченности» «, коллективности руководства». Официально они были представлены как «последыши» оппортунистов 1920;х гг., правда, без комментариев на этот счет, также как и в плане обнародования их подлинной роли в преступлениях 1930;1940;х гг. «Разоблачение» усиливалось нагнетанием пропагандистской истерии.

Разница заключалась в том, что за «разоблачением» не последовало физической расправы, хотя политическая смерть большинства членов «антипартийной группы» была предопределена, их имена срочно убирались с названий городов, университетов, крейсеров.

В литературе отмечается противоречивый характер решений пленума, подчеркивается, что не все обвинения в адрес консерваторов выдержали проверку временем. Пленум, безоговорочно встав на сторону Хрущева, фактически вывел его из-под критики, не позаботившись о каких-либо противовесах единоличному правлению. Мандат на такое правление, вне зависимости от личных качеств Хрущева, предопределил ошибки и противоречия последующих лет. Вместе с тем, новая общественная атмосфера, логика внутрипартийной борьбы влияли на самого Хрущева, внутренне формируя и конституируя его, подталкивая политический темперамент, что способствовало размежеванию с ортодоксальной частью, объективно расширяло границы критики сталинского наследия.

ХХ съезд и июньский пленум 1957 г. изменили московское политическое пространство. Формировалась «команда» Хрущева. Открывался путь к новому качеству государства и общества, смягченной модели мобилизационной системы, стимулирующей преодоление отсталости. Несмотря на внутреннюю противоречивость, чересполосицу стимулов, изменчивость причин и следствий, стал набирать силу реформизм.

Началась полоса переустройства, которую логически завершила программа КПСС 1961 г.

1950;1960;е годы отмечены поиском новых форм партийно-советских структур. С одной стороны, поддерживались сталинские традиции, в частности политической ссылки, подготовки и проведения партийных форумов. Показательными в этом отношении были ХХI (1959 г.) и ХХII (1961 г.) съезды КПСС. Основные идеи докладов представлялись только после ритуальных заявлений о преодоления «последствий культа личности» и мудрости «обезврежения» партий под руководством «выдающегося руководителя, истинного ленинца тов. Н.С. Хрущева» от ортодоксов из «антипартийной группы». С другой стороны, с сер. 1950;х гг. формировались новые структуры, призванные адаптировать КПСС к меняющимся условиям.

Центрами власти на местах являлись райкомы КПСС, райисполкомы, а также военкоматы, и прокуратура. Пленумы райкомов собирали, как правило, наиболее квалифицированную и дееспособную часть населения, для которой понятия «плановое задание» или «фонд зарплаты» не были чем-то сугубо абстрактным. Признаком отставания для руководителей районного уровня считалось наличие среднего, а не высшего образования. Ликвидацию «изъяна» обеспечивала системы партшкол, которые выдавали дипломы вузовского образца; других руководителей определяли на обучение в заочные вузы.

Не только региональные руководители, но и многие члены ЦК, а также Президиума имели недостаточно высокий уровень образования, выступали «по бумажке», не привыкли к самостоятельному анализу политической реальности, доверялись в этом консультантам, советникам. Возросла значимость помощников секретарей ЦК, которые, как например, А. Мыларщиков, постепенно приобретали политический, а не организационно-технический статус.

В 1962 г. началась перестройка партийного руководства, региональные структуры КПСС разделялись по производственному принципу — обкомы, крайкомы, а также нижестоящие организации делились на промышленные и сельские. Таким образом, на территории одной области или края оказывались два обкома. Поскольку партийная система управления была своего рода эталоном, то и вместо единых Советов и их исполкомов создавались сельские и промышленные Советы и исполкомы. В сложной ситуации оказывались секретари сельских райкомов. Согласно принятым решениям, ликвидировались сельские райкомы партии, а управление сельским хозяйством передавалось территориальным производственным управлениям, охватывавшим несколько районов.

Изменения коснулись и других общественных и государственных организаций — комсомола, профсоюзов, милиции; предполагалось разделить на промышленные и сельские региональные управления КГБ. Перемены касались совнархозов, возникших в 1957 г., их численность резко сокращалась, менялись функции. Границы совнархозов охватывали несколько областей, что еще более ослабляло позиции промышленных обкомов (фактически они оказывались в двойном подчинении — ЦК и местных совнархозов).

Безусловно, процесс дробления протекал противоречиво, резко возрос управленческий аппарат.

Тревогу номенклатуры вызывали также изменения в Уставе КПСС, принятые на ХXII съезде КПСС. Новый Устав утверждал курс на сменяемость состава выборных партийных органов — от первичной партийной организации до Президиума ЦК КПСС. На уровне от первичной парторганизации до районного комитета КПСС должны были переизбираться половина членов выборных органов, от областного до республиканского комитетов — до трети, в ЦК и его Президиуме — четвертая часть. При всех дополнениях, уточнениях и разъяснениях, сохранявших возможность влиять на итоги выборов, принцип сменяемости и обновления партийных кадров воспринимался для партноменклатуры как нежелательный.

С конца 1950;х годов усилилась опасность и серьезных социальных конфликтов как наследия сталинского режима и продукта противоречивости предпринятых реформ. По форме эти конфликты отражали стремление к улучшению системы, адаптации к новым условиям. Начиная с 1953 года, фиксировались разнообразные целинные конфликты, беспорядки в солдатской среде, драки населения с милицией. Значительную роль в формировании конфликтогенной среды сыграл антисталинский пафос ХХ съезда, возбуждавший молодежь, недовольную режимом. Критика личности Сталина вызвала острую реакцию в Грузии. Сразу после ХХ съезда там начались беспорядки. В Тбилиси против демонстрантов были направлены танки.

Широкий общественный резонанс вызвал стихийный протест рабочих в Новочеркасске (июнь 1962 г.). Волнения в Новочеркасске начались на электровозостроительном заводе, доведенные до нужды рабочие выступали против снижения расценок и повышения розничных цен. Протест быстро перекинулся в центр города, группа рабочих отправилась в Ростов-на-Дону на «Ростсельмаш» (дирекция немедленно ввела там военное положение). Власти утратили контроль за ситуацией, выступление вызвало панику в Москве. В Новочеркасск немедленно отправились Ф. Козлов и А. Микоян, были стянуты военные силы, дана санкция на применение оружия. Погибли и получили ранения десятки людей. После подавления выступления часть активистов была расстреляна, другие получили длительные сроки заключения. Правда о событиях замалчивалась до 1989 г.

События в Новочеркасске всколыхнули страну. КГБ информировал членов Президиума ЦК о недовольстве населения в Сибири, на Дальнем Востоке, в центре России, о листовках, содержащих выпады против Хрущева. Во многих местах люди выступали с призывами начать забастовки и демонстрации протеста.

Однако внутренние документы для «верхов» под грифом «строго секретно» возлагали ответственность за беспорядки на уголовные элементы, бывших немецких карателей, церковников и сектантов, которые стремились придать стихийно возникшим событиям контрреволюционный характер.

В условиях дефицита товаров и продовольствия власть стала задумываться об изменении экономической политики. В 1964 г. Хрущев обратился к разработке конкретной программы. Часть этих предложений была реализована после его смещения.

Апогеем реформаторства Хрущева стал курс на «развернутое строительство коммунизма». Он был официально закреплен Программой КПСС, единогласно принятой XXII съездом КПСС (октябрь 1961). Этот документ объективно обусловлен содержанием и формой общественного строя, десятилетиями создававшегося под началом партии. Целевая ориентация на построение коммунизма не была только прихотью Хрущева. Скорее это был результат действия многих факторов: существования у самой власти коммунистической идеи, коммунизма как реальной политики и индивидуального духовного опыта миллионов; социально-психологических сдвигов, связанных с общественным подъемом после XX съезда; тяги к возвышенному образу будущего страны, жажды возвращения к «чистым» коммунистическим истокам. В то время еще остро не заявила о себе усталость от социального экспериментаторства Хрущева; действовал «мессианский комплекс» верхов, связанный с феноменом догоняющего развития в условиях мировой глобализации. Стратегия развития СССР всегда предполагала обязательный «программный» элемент, между тем последняя программа партии была принята еще в 1919 г. Имели значение интересы идеологических структур, для которых открывались широкие возможности доказательства их незаменимости в плане организации кампаний по «разъяснению» и «проведению в жизнь решений партии и правительства»; в определенном смысле программа могла стать картой в сложной игре аппарата по утверждению в новых условиях своих интересов. Коммунистическая программа принималась в условиях «взрыва» мирового утопизма: «большой скачок» в КНР, капитализация «третьего мира» путем имплантации слаборазвитым странам Азии и Африки либеральных ценностей; борьба «мировой деревни» с капитализмом. Имели значение политическая культура и, особенно, кризис выживания, порождавший острые антагонизмы в СССР. Кризис этот предопределяло, с одной стороны, постоянное обращение к образу внутреннего и внешнего врага, что позволяло высшей власти, в т. ч. Хрущеву, формировать необходимое политическое поведение, включая, напр., постоянное афиширование бескомпромиссности по отношению к империализму, демонизацию Запада. На этом фоне Хрущев — «коммунист № 1» — представлялся не иначе как спасителем человечества, светочем мира, надеждой обездоленных. С другой стороны, негативистская критика прошлого и настоящего неизбежно вела к возникновению альтернативных проектов, зачастую носивших черты утопизма.

Начало разработки «коммунистического проекта» относится к 1958 г. Он готовился с видными идеологами с привлечением специалистов-хозяйственников из ряда академических учреждений. Координировали работу Б. Пономарев, Е. Варга, С. Струмилин, О. Куусинен. В 1959 г. было решено придать проекту теоретическое обоснование. Расстановкой ориентиров и созданием идеологического климата занялся внеочередной XXI съезд. Для того, чтобы «разогреть» общество и придать теоретический образ генеральной перспективе, было заявлено, что в СССР «полностью и окончательно» победил социализм. Усилия экономистов концентрировались на выработке стратегии и определении перспективной динамики, что нашло отражение в рабочем «Докладе по общим экономическим проблемам и развитию экономической науки в генеральной перспективе», многие положения которого стали основой соответствующих разделов программы.

Весной-летом 1961 г. развернулась масштабная политическая кампания, были мобилизованы все возможные идеологические и пропагандистские ресурсы. Кампания завершилась триумфом всенародного обсуждения проекта. В редакции СМИ поступало свыше 300 тыс. писем с оценками и предложениями. Триумф КПСС был вплетен в триумф СССР весны 1961 г., когда Ю. А. Гагарин совершил первый полет вокруг Земного шара. Этим он обессмертил не только себя, но и социализм 1950;х — нач. 1960;х, ставший, как тогда говорили, «стартовой площадкой для выхода человечества в Космос» .

Все это, однако, не снимало разногласий в кремлевских «верхах» по проектам документов, включая Устав КПСС. Хрущев настоял на включении в текст программы положения о двух десятилетиях, необходимых для построения в СССР коммунизма. В течение 7300 дней предстояло решить триединую задачу — создать материально-техническую базу коммунизма, сформировать коммунистические общественные отношения и воспитать «нового человека» .

Как официальный партийный документ программа действовала четверть века. Ее новая редакция была принята по инициативе М. Горбачева XXVII съездом в 1986 г. Следы влияния заметны во множестве документов и построений 1970;х-1990;х гг. — концепция «развитого социализма», «программа 500 дней» и т. д.

Историки по-разному оценивают этот документ. Для одних он — крах «красной идеологии», для других, — причуда мятежного хрущевского духа, третьи считают программу манипулятором общественным сознанием (научным и обыденным) со стороны авторитарной политической системы. Коммунистические иллюзии Хрущева включаются в контекст политических утопий, при этом отмечается, что сам утопизм Хрущева вполне соответствовал духу времени, был связан с доктриной, реальной историей и психологическими установками.

Своим содержанием документ не порывал радикально с реалиями СССР ни во времени, ни в пространстве. Это является основанием отличия его от классических утопий прошлого. В сфере политического сознания программа 1961 г. выполняла одновременно функции социальной критики и социальной апологетики. Иначе говоря, проект имел различные основания. Он абсолютизировал одну сферу жизни — экономику, при этом предполагал вторичное отношение к политике («политика — концентрированное выражение экономики»). Характерна недооценка общественных тенденций, социальных интересов, типа и уровня политической культуры. Окрашенный в романтические тона, гипертрофированный футуризм 1961 г. свидетельствовал об отходе от традиционалистской регуляции сталинской эпохи. Тогда прагматические («стабилизационные») мотивы исподволь отторгали за ненадобностью как отдаленное будущее, так и прошлое; допускалось лишь торжество и благость настоящего. В этом смысле показательно, что сталинский проект программы ВКП (б) 1947 г. так и не был востребован, ибо был просто «не ко двору». 14 лет спустя Хрущев, «исправляя Сталина», обернулся к Будущему, исчерпывая до пустоты пространство современного. И совсем неслучайно программа 1961 г. ускорила селекцию социального протеста и номенклатурного вожделения.

Новое советское руководство стремилось внести обновление в культурное пространство. Критика Сталина способствовала духовному очищению общества, соединению огромного художественного, культурного потенциала страны с политической открытостью, что стало новой чертой культурного процесса. Менялась динамика официальной политики по отношению к художественной интеллигенции, также как и границы сотрудничества культурной и политической элиты. Символ перемен — отказ от Сталинских премий в области науки, техники, литературы и искусства, замена их Ленинскими премиями.

Шел мощный подъем культуры, был взят курс на расширение числа журналов, изданий, мастерских, поддерживалась творческая молодежь, менялись акценты в критике, возвращалось изгнанное, восстанавливался контакт с современностью. Выражением новой политической линии стали встречи и приемы, устраиваемые в Кремле в честь видных представителей советской интеллигенции.

Одновременно все культурные новации 50−60-х гг. проходили сложный идеологический фильтр, предполагавший строгую регламентацию и подавление проявлений массовой культуры. Боязнь «верхов» выйти за рамки принятого, давление схематизма порождали традиционалистскую линию. Жесткая линия на сохранение идеологического контроля вылилась в организационные расправы: закрывались неугодные издания (альманах «Тарусские страницы», «Литературная Москва»), арестовывались рукописи («Жизнь и судьба» В. Гроссмана), организовывались кампании травли (книга В. Дудинцева «Не хлебом единым»). Стремление к «идеологической чистоте» обнаружило себя в сфере борьбы с молодежной контркультурой. Осуждались «стиляги», абстракционисты, поклонники rochґnґroll. Молодежь воспитывалась на книгах А. Макаренко, Н. Островского.

Проходили литературные вечера, заявили о себе молодые поэты и писатели «оттепели» — В. Аксенов, Б. Ахмадуллина, А. Вознесенский, А. Гладилин, Е. Евтушенко. Многие рассказы, повести пьесы становились не просто культурными, но политическими событиями.

Знаковым литературно-политическим событием 1950;х гг. стало «дело Пастернака». Известный поэт, Б. Л. Пастернак в послевоенные годы занимался переводами, работал над романом «Доктор Живаго». Публикация этой книги на Западе и присуждение Пастернаку Нобелевской премии (1958) породили мощную политико-идеологическую кампанию; в СССР началась борьба с «очернительством», последовала волна разоблачений, разгромных статей, митингов. О нравах «верхов» тех лет можно судить по тому, что в 1964 г. из Ленинграда в Архангельскую область в ссылку на пять лет был отправлен «окололитературный трутень» и «тунеядец» И. Бродский — будущий нобелевский лауреат по литературе.

Таким образом, сегодня стала очевидной противоречивость политико-правовых взглядов и политической деятельности Хрущева. С одной стороны, он — продолжатель сталинского стиля с его одномерностью, схематизмом, приверженностью к рывкам, жаждой результата вне учета реальной цены преобразований. С другой стороны, в нем проявлялись новые черты и качества — открытость, народность, экспрессивность. Эта противоречивость показывает Хрущева как политическую фигуру переходного типа.

Существенная сторона «хрущевского наследия» — зависимость политического курса от характера и личных черт первого руководителя. Взрывная, деятельная натура Хрущева, его темперамент и энергия сопрягались с афишированием «корневой» народности, «мужиковатости», использованием пословиц, каламбуров, побасенок. Тяга к простым людям «из народа» воплощалась в его страсти к шумным собраниям, митингам, поездках «в глубинку» за опытом. Он любил высмеивать «отвлеченный академизм», грозил изгнать из Москвы и «посадить» на асфальт Академию сельскохозяйственных наук. Жаждал, чтобы народ оказывал помощь науке, предпочитал тружеников «инженерного фронта», а не гуманитариев. На совещаниях и съездах призывал к массовому производству новых товаров для народа — электробритв, синтетических тканей, магнитофонов и т. д.

Несдержанный, эпатирующий общественное мнение, Хрущев нередко раздувал фобии, впадал в патетику и декламации. Символом его правления стала «кузькина мать», которую Хрущев обещал показать империализму, НАТО и Америке. В отличие от Сталина, Хрущев много ездил по стране, часто бывал за рубежом. В 1959 г. нанес исторический визит в Америку, только в 1960 г. побывал в Индии, Бирме, Индонезии, Афганистане, Франции, Австрии, Финляндии, ГДР, Румынии.

За рубежом нередко устраивал обструкции, находясь в ООН мог демонстративно прерывать выступавших, бить по столу ботинком, криками требовать признания законных прав КНР, а не Тайваня. Он относился к первому космонавту как к родному сыну, считал Гагарина символом социализма, провозвестником победы мирового коммунизма.

После 1960 г. Хрущев быстро терял авторитет, люди его не боялись, называли просто «Никита», смещение комментировали просто: «Никита уже не Хрущев». Он не сумел должным образом оценить сподвижников, которые отстранили его от власти, фактически не создал своей школы Оппоненты обвинили его в растрате потенциала, накопленного Сталиным, в дискредитации и опошлении марксизма-ленинизма. Идеологи предложили формулу: «субъективизм и волюнтаризм Хрущева», что и вошло в партийную патетику.

В отставке не раз заявлял, что «погорячился», критикуя художников на выставке «ХХХ лет МОСХа». Обратился к мемуарам, близкие записывали его воспоминания, часть которых была опубликована за рубежом. Хрущева вызвали в Комитет партийного контроля, заставили в «Правде» отречься от текста. Дело было представлено «империалистической провокацией», сам Хрущев в результате получил инфаркт. Он умер в 1971 г., похоронен на Новодевичьем кладбище. В 1974 г. на его могиле был установлен памятник работы Э. Неизвестного.

2. Консервативный поворот середины 60-х годов. Нарастание кризисных явлений системы К середине 60-х г. в стране сложилась противоречивая политическая ситуация. Как известно, 14 октября 1964 года на пленуме ЦК КПСС была удовлетворена «просьба» Н. С. Хрущева об освобождении его от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Первым секретарем ЦК был избран Л. И. Брежнев.

Как считают и современники, и многие историки, по форме смещение Н. С. Хрущева было «дворцовым переворотом», заговором. «По существу… отвечало внутренним потребностям общества. Однако сделано оно было (группой высокопоставленных заговорщиков) втайне от народа, без гласного обсуждения, без глубокого изучения уроков «великого десятилетия» .

Однако мнения ученых разделились при оценке содержания этого события. Часть их считает, что был решен главный вопрос о власти; совершен переход ее в руки самого устойчивого блока, включавшего вчерашних умеренных сторонников Хрущева, ставших «либеральными» консерваторов, все более коррумпировавшихся аппаратчиков, прагматических карьеристов, политически активных неосталинистов и формирующихся националистически-консервативных сил.

Другие же убеждены, что вместе с Хрущевым ушло в политическое небытие особое поколение руководителей, которые тоже были аппаратчиками, но аппаратчиками не совсем типичными — от них еще веяло духом революции, они были «бойцами», «солдатами партии» и ощущали себя участниками «похода за светлое будущее всего человечества». Место «бойцов партии» заняли «исполнители» — люди часто безликие, в значительной мере отученные принимать самостоятельные решения и брать на себя ответственность. Многие исследователи определяют характер происшедших перемен как консервативный поворот в политике и истории страны. По мнению Р. Такера, Д. Боффа приход к руководству новой группы означал консервативный, а в некоторых отношениях и реакционный курс.

Другие авторы дают более взвешенные оценки. «С отставкой Н. С. Хрущева завершился процесс либерализации общественно-политической жизни к умеренно-консервативному курсу в политике и идеологии» .

Что же произошло в октябре 1964 года: обычный политический переворот на «советский манер» или поворот с далеко идущими последствиями? Официальная пресса обнародовала лишь краткое информационное сообщение о пленуме ЦК КПСС, осудившем волюнтаризм и субъективизм в партийном руководстве. Сначала октябрь 1964 года воспринимался в обществе в виде реакции на определенные личные качества Н. С. Хрущева как руководителя: непредсказуемость, склонность к авантюрным действиям, нестабильность его политики, череду неоправданных реорганизаций. И только в мемуарной литературе 90-х годов были прояснены обстоятельства смещения Н. С. Хрущева. Г. Арбатов, работавший в те годы директором института США и Канады, уточняет: Пленум ЦК КПСС, созванный после того, как вызванного из отпуска Хрущева заставили подать в отставку, был призван лишь утвердить решение и придать ему видимость законности. На пленуме был заслушан доклад Суслова М. А. «О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Хрущева», а также подтверждено решение о разделении поста первого секретаря ЦК и председателя Совета Министров СССР.

Группу, сформировавшуюся в высшем эшелоне партийно-государственной элиты и сместившую Н. С. Хрущева, возглавили секретари ЦК КПСС Л. И. Брежнев и Н. В. Подгорный. Кроме того, в нее вошли М. А. Суслов, А. Н. Косыгин, П. Е. Шелест, А. Н. Шелепин, В. Е. Семичастный, отличавшиеся друг от друга своими представлениями, связями. Л. И. Брежнев сумел одержать победу над реальными соперниками, известными и влиятельными в партии и стране: А. Н. Шелепиным, занимавшим посты заместителя председателя Совета Министров и Председателя Комитета партийно-государственного контроля, прошедшего «школу комсомола» и являвшегося представителем относительно молодого поколения; А. Н. Косыгиным — представителем старшего поколения, видным руководителем и талантливым организатором. Будучи знатоком аппаратной работы, Л. И. Брежнев использовал опыт, накопленный в политической борьбе и политических интригах, когда он поддерживал Н. С. Хрущева.

Вскоре после смещения Н. С. Хрущева последовали первые властные «реорганизации». Были осуществлены кадровые перестановки в высшем партийном руководстве, направленные на все более полное сосредоточение власти в руках Л. И. Брежнева и его сторонников. А. Н. Косыгин стал Председателем Совета Министров СССР; М. А. Суслов — член Президиума ЦК КПСС, остался главным идеологом партии. На ноябрьском (1964 г.) пленуме ЦК КПСС были восстановлены единые партийные организации на всех уровнях, вернулись к территориально-производственному принципу их построения [10]; воссоединялись также советские, профсоюзные, комсомольские организации. Попытались продолжить преобразования в экономике, намеченные ещё при Хрущеве, коснувшиеся не только сельского хозяйства, но и промышленности. Аграрная политика, основы которой были заложены сентябрьским (1953 г.) пленумом ЦК КПСС, получила продолжение в решениях мартовского (1965 г.) пленума ЦК КПСС, наметившего крупные инвестиции в аграрный сектор экономики, а также ряд мер по материальному стимулированию производственных коллективов и их тружеников; социальному обустройству села.

На сентябрьском (1965 г.) пленуме ЦК КПСС была предложена хозяйственная реформа, готовившаяся в течение ряда лет группой экономистов. Инициатором её стал А. Н. Косыгин, председатель Совета Министров СССР. Однако отправные идеи и процесс реализации оказались противоречивыми. Основное её содержание сводилось к переменам в управлении народным хозяйством, в частности, упразднению совнархозов и восстановлению центральных министерств, переходу на отраслевой принцип управления промышленностью. Предполагалось изменить систему планирования путём переориентации оценок достижения роста объемов производства с показателей валовой продукции на результаты её реализации, а также осуществить совершенствование экономического стимулирования за счет расширения хозяйственной самостоятельности предприятий, роста их рентабельности, прибыли, установки экономически обоснованных цен, усиления прямых договорных связей между предприятиями по поставкам продукции и т. д. Однако реализация перечисленных мер показала, что проблемы, связанные с природой экономических показателей и с «ведомственностью», остались нерешенными. По-прежнему слабой оставалась практическая связь между предприятиями, принадлежавшими разным министерствам. Расширение самостоятельности предприятий слабо увязывалась с усилением административных и экономических полномочий центральных министерств, с сохранением в неприкосновенности роли политико-административной системы в функционировании экономики. Тем более, скоро стало очевидно, что намеченные в промышленности и сельском хозяйстве меры осуществлялись непоследовательно и лишь короткое время, к 1968 году реформы стали сворачиваться.

Складывалось впечатление, что, опираясь на имевшийся технико-экономический, концептуально-идеологический потенциал, укрепленную своими сторонниками политическую элиту, Л. И. Брежнев стремился к усилению собственной власти, используя первоначально идеи, сформировавшиеся в окружении Н. С. Хрущева. Более того: в течение 1966—67 годов обозначилась тенденция реставрации сталинизма; активизировались сталинисты и в брежневском окружении: СП. Трапезников (зав. отделом науки ЦК КПСС); В. А. Голиков (помощник Брежнева), К. У. Черненко, Н. А. Тихонов и др. Они стремились к полной реабилитации Сталина, отказу от курса XX съезда; к ужесточению советской внешней политики. Их усилиями была приостановлена реабилитация репрессированных, начатая после смерти Сталина.

На состоявшемся в марте — апреле 1966 года XXIII съезде КПСС решения XX и XXII съездов не были отменены, но сам съезд не сделал ни одного шага вперед. Борьба сталинистов и их противников закончилась своеобразно: что-то удалось отстоять одним, чего-то добиться другим. В целом же в выигрыше оказалась партноменклатура, получившая защиту своих интересов и практически всю полноту власти. Из Устава КПСС были исключены пункты об обязательных квотах обновления партийных органов и ограничении сроков пребывания на выборных партийных постах.

Партийно-политическая элита по сложившейся традиции пользовалась многочисленными льготами, не тратя деньги на каждодневные нужды. Пришедшие после отставки Н. С. Хрущева кадры отражали интересы этой новой бюрократии. Партийная номенклатура стремилась к заветной цели: стабильности и порядку. Закончилась «эра Хрущева», начался «золотой век» аппарата, бюрократии. В своих воспоминаниях Г. А. Арбатов раскрывает механизм обеспечения «стабильности», а точнее неподвижности политической системы 70-х гг., символом которой стал Брежнев. «Ответственные посты стали в принципе пожизненными, а бюрократы — несменяемыми… Изобреталась изощренная техника увода самых бездарных, безнадежных, полностью провалившихся работников от ответственности: секретарей обкома, если были основания ждать неприятностей на очередных выборах в области, рекомендовали после небольшого перерыва (фактически назначали) секретарем в другую область. Из министерства в министерство перебрасывали несостоятельного министра, либо „под него“ создавали какое-то новое министерство, а совсем провалившимся находили или создавали синекуру, часто направляя в какую-либо страну послом (на эту работу посылали и впавших в немилость)…» .

Ответственные работники, высший эшелон номенклатуры в указанные годы таким путем окончательно выделились в особую касту. В этот период был сделан и следующий логический шаг — попытались создать систему передачи власти или привилегий «по наследству»: через систему привилегированного образования, а затем и назначений и выдвижений по службе. Таким образом, номенклатура превратилась в господствующий и эксплуатирующий класс.

К концу 60-х гг. номенклатурный слой консолидировался, состав его в основном устоялся. Номенклатура стремилась защитить себя как от демократических перемен, так и от руководства сильной личности. Это ей удалось. Путь к демократическим переменам, обозначившийся в 50-е годы, партийно-государственная номенклатура заблокировала.

Лидер новой партийной верхушки Л. И. Брежнев, которого «большинство людей в аппарате ЦК считали слабой, а многие — временной фигурой» [10], сумел утвердить свои позиции и обеспечить поддержку большинства секретарей обкомов и крупных горкомов, обратив именно к этой категории партийных руководителей лозунг «доверять кадрам». В апреле 1966 года на XXIII съезде он стал Генеральным секретарем ЦК КПСС. Этот сталинский пост был восстановлен с учетом желания Брежнева, хотя и без неограниченной, как прежде, власти. Находясь на посту Генсека, в июне 1977 г. Брежнев занял пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, который ранее занимал П. В. Подгорный. Он использовал традиционную для номенклатуры систему отбора лично преданных кадров, избавившись от неподатливых членов Политбюро и расставив «своих» в результате хитрых политических игр. Продвижение Л. И. Брежнева к вершине пирамиды власти подтверждает верность этой «технологии». Брежнев входил в группу Н. С. Хрущева, но стал участником его свержения. В течение десятилетия (1964;1975) он окончательно утвердился на верху иерархической лестницы. С 1974 г. он заболел, и в течение восьми лет наша страна жила в ненормальной, едва ли имеющей прецеденты ситуации — с руководителем, уже не способным удовлетворительно выполнять даже свои элементарные функции. Традиции и реальная политическая обстановка практически исключали возможность «нормальной» замены лидера. Механизмы, созданные еще в период культа личности, не только концентрировали власть в руках руководителя, но и последовательно, целеустремленно «выбивали» его сильных соперников уже на очень дальних подступах. Ни один политический оппонент Брежнева не был расстрелян. Однако он немало преуспел в ликвидации потенциальных угроз для себя с помощью аппаратных маневров. Умело используя «методы» системы, он продвинул на высшие руководящие посты «днепропетровскую» группу своих сотоварищей из города, в котором начал политическую карьеру, окончив в 1935 г. металлургический институт и затем работая заместителем председателя горисполкома, заведующим отделом обкома ВКП (б); в 1939 г. был избран секретарем днепропетровского обкома партии, в 1947 г. — первым секретарем этого обкома.

Членами Политбюро ЦК КПСС при Брежневе стали: председатель Совета Министров СССР Н. А. Тихонов — бывший председатель днепропетровского совнархоза, А. П. Кириленко — бывший первый секретарь днепропетровского обкома КПСС; К. У. Черненко, работавший под руководством Брежнева заведующим отделом агитации и пропаганды и т. д. Брежнев постепенно создал послушный ему секретариат, с помощью которого проводил свою линию и решения через Политбюро, заседания которого нередко продолжались всего 15—20 минут. Со временем он сосредоточил в своих руках важнейшие рычаги партийной государственной власти, принцип «коллективного руководства» канул в лету.

Партийные руководители, будучи дипломированными, но зачастую практически не владевшими своей специальностью работниками, руководили — неважно чем. «Система отбирала в основной массе, — пишет Г. Арбатов, — людей не очень способных, но послушных и честолюбивых, а потому малоразборчивых в средствах, не очень отягощенных абстрактными соображениями совести и морали…». В итоге 70-е годы стали триумфом посредственности, воплощением которой явился сам Брежнев. Сформированный по обозначенным правилам партийный и государственный аппарат направлял свои усилия на сохранение в обществе статус-кво и был ориентирован не на решение проблем, а на то, чтобы не нарушать собственного равновесия. Брежнев же старался никогда не затрагивать высших чиновников. И эта его «политика попустительства» рождала в руководителях не только чувство стабильности, но и вседозволенности. В 70-е годы в стране утвердилась всеобъемлющая власть аппарата, который из орудия личной власти при Сталине превратился в субъект политики при Брежневе. Расцвели кумовство и взяточничество.

Л.И. Брежнев возглавлял Коммунистическую партию 18 лет, за это время сложился культ его личности, в создании которого преуспело его ближайшее окружение, запустив механизм славословия уже вскоре после октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС. Н. Месяцев, являвшийся председателем Госкомитета по радиовещанию и телевидению, получил «указание о показе Л. И. Брежнева и других высших руководителей в соответствии 3:1, то есть Генсека на телеэкране должно было быть втрое больше, чем всех остальных. Ревниво следили и за крупностью планов. За время своего руководства Брежнев получил восемь орденов Ленина, четыре звезды Героя Советского Союза, одну Героя Социалистического Труда, стал Лауреатом Ленинской премии мира, Ленинской премии по литературе за три брошюры «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина», повествовавшие о «подвигах» Брежнева во время войны, на промышленном и сельскохозяйственном фронтах в послевоенные годы. Кроме того, он совершил головокружительную военную карьеру от генерала армии (апрель 1975 г.) до Маршала Советского Союза (7 мая 1976 г.) и т. д.

Геронтократия властвовала, партийная жизнь шла своим чередом, бесперебойно действовали отработанные политические механизмы. Регулярно созывались через 5 лет партийные съезды, «генеральные линии» которых и «основные направления» очередных пятилетних планов единодушно одобрялись. Ярко рисует атмосферу их проведения Л. Овруцкий: «XXVI съезд — это съезд оваций. Они начинались, едва куранты на Спасской башне пробивали десять. 80-страничный доклад Л. И. Брежнева прерывался аплодисментами 78 раз; продолжительными аплодисментами — 40; бурными, продолжительными — 8. Ритуальные поклоны отвешивались по крайней мере в трех направлениях. Прежде всего, фимиам курился перед монументальной фигурой лично Леонида Ильича, отмечались «горячее сердце и выдающийся ум», «неиссякаемый талант» и т. д. Второй иконой, перед которой надлежало «разбивать лбы», был Отчетный доклад Центрального Комитета. Наконец, предметом восхищения служила «предприимчивость» Леонида Ильича, его бесконечная инициативность; якобы по его задумке разрабатывались продовольственная программа, комплексная программа развития транспорта и Нечерноземья, с его именем связывалось создание и успешное развитие электронной промышленности и т. д.

По разным оценкам, культ Брежнева был «комедийным», «культом без личности». Несомненно одно — он не был культом личности сталинского типа, а скорее — «культом должности». Культы Сталина и Брежнева возникли в условиях однотипной политической системы, но на разных качественных ее уровнях. Они имели много общего по своей сути, но отличались некоторыми признаками и формами проявления.

В условиях тоталитарной советской системы 30-х—40-х годов сложился культ личности сталинского типа, характерными чертами которого стали: наличие у лидера отрицательной харизмы; максимальная концентрация власти вплоть до установления режима личной власти (диктатуры); полное подчинение партийного аппарата вождю; использование произвольно-тиранических методов управления с применением массовых репрессий; установление всеохватывающего идеологического контроля, целенаправленное формирование в массовом сознании образа непогрешимого и всезнающего вождя и т. п.

Политическая система 60-х—70-х гг. «задала» тип лидера, отвечающего требованиям именно этой эпохи. Для него были характерны такие параметры, как отсутствие харизматических черт; авторитарно-тоталитарный тип правления с постепенным превращением партийного аппарата в субъект политики; существенное ослабление диктаторских методов, сокращение масштабов политических репрессий, все более приобретавших избирательно-адресный характер; изменение их формы (преобладание клеветнических кампаний, судебных преследований, изгнания из страны, незаконных арестов, содержания в психиатрических больницах и т. п.). Характерно, что, несмотря на колоссальные усилия пропаганды по формированию «образа вождя» в лице Брежнева, у основной массы населения отсутствовало какое-либо преклонение перед ним; более того: он постоянно был главным «героем» громадного числа анекдотов, буквально захлестнувших общество в указанные годы.

Таким образом, фигура Брежнева в политическом плане отражала тенденции временной «стабилизации», выступала реальным воплощением, материализацией механизма власти в обществе, которое находилось в состоянии перманентного кризиса на пороге грядущих исторических перемен. По мнению историков, Брежнев выступил как воплощение консенсуса и солидарности партийно-государственной коалиции, с которой он никогда не собирался порывать. В эту коалицию вошли в 70-е годы представители силовых структур, высших военных кругов, военно-промышленного комплекса, госбезопасности, оказавшие существенное влияние на политику. Страна наращивала военный потенциал; во внешней политике, декларировавшей миролюбие и «разрядку», все более утверждался приоритет силовых методов. Доказательством стало подавление вооруженной силой реформаторского движения в Чехословакии в 1968 году, ввод советских войск в Афганистан в 1979 году.

Бюрократия стремилась придать охране собственных интересов легитимную форму. В 1977 г. была принята Конституция СССР, в шестой статье которой юридически закреплялась руководящая и направляющая роль КПСС как ядра политической системы. Монополия коммунистической партии на власть приобрела силу закона. «Развернутое строительство коммунизма» по мере приближения к обещанным партийной программой 1961 года временным рамкам обретало все более мифический характер. На свет появилось учение о «развитом социализме», развернутая характеристика которого была включена в преамбулу Конституции 1977 года. Оно было сконструировано с целью оправдания все увеличивавшегося разрыва между «общественными идеалами» и практикой, складывавшейся тупиковой ситуацией в стране.

Пропагандистская машина, возглавляемая «серым кардиналом» М. А. Сусловым, вела нескончаемую идеологическую обработку населения, придавая особое значение мотивации «неизбежности» возрастания руководящей роли партии, а на деле ее культу; характеристике международного положения и показу «коренной противоположности» двух систем — социалистической и капиталистической. Причем сами лидеры не верили в эти идеалы. Это была конъюнктурно-охранительная политика, изображавшаяся как продолжение непогрешимого ленинского курса.

Брежневский политический режим осуществил «тихую реставрацию» многих элементов сталинизма. Официальная позиция была такова: Сталин «активно отстаивал принципы марксизма-ленинизма», но им были допущены отдельные «просчеты» и «отступления». В реальной жизни развернулась сначала замаскированная, а затем достаточно открытая реабилитация Сталина и сталинизма. Особенно восхвалялась его деятельность в годы Великой Отечественной войны; термин «период культа личности» был изъят из употребления; запрещалось упоминание в средствах массовой информации о сталинских репрессиях, реабилитация жертв которых была сведена к нулю. Сталинистам по существу удалось вернуться к апологии Сталина и сталинизма. В регулярно переиздававшихся в 70-е годы курсах истории КПСС под редакцией Б. Н. Пономарева сохранилось лишь несколько лаконичных абзацев или фраз о XX съезде КПСС (без упоминания доклада Хрущева на его закрытом заседании, да и самого имени Хрущева), о решениях ЦК КПСС о культе личности и примыкавших к этому темам. «Неосталинизм» стал символом времени.

Правящая элита строго контролировала информацию, предназначенную для общества, дозируя и подавая ее в соответствующей идеологической упаковке. Общественные науки играли роль «пропагандистов успеха». Истории «разрешалось» лишь описание великих побед, славных свершений, безупречных героев. Современники свидетельствуют: «Исторические исследования не продвинулись с конца 60-х годов ни на шаг вперед. Была предпринята массированная попытка отбросить историческую науку, историческую мысль назад, сделать вид, будто XX съезда КПСС вообще не было. Именно для этого развернули кампанию проработки многих честных историков». С должности директора Института истории Академии наук СССР был снят П. В. Волобуев; А. Некрича, известного работами по истории второй мировой войны, вынудили эмигрировать.

В 70-е годы сложилась целая «система запретов», против которой пытались бороться представители творческой интеллигенции, например, известный музыкант М. Ростропович, выступивший с «открытым письмом». В нем он пытался защитить в противовес «МНЕНИЮ», А. М. Солженицына, который был изгнан из Союза писателей, а его «Раковый корпус», уже набранный в «Новом мире», не был издан.

Вообще «система запретов» широко использовалась в походе против инакомыслящей интеллигенции. Многие талантливые представители художественной интеллигенции, такие, как писатели А. Солженицын, В. Некрасов, поэт И. Бродский, музыкант М. Ростропович, певица Г. Вишневская и др., вопреки их желаниям, были высланы из страны, которая несла из-за этого большие духовные и нравственные потери.

В 70-х — начале 80-х годов в обществе все острее ощущались симптомы экономического, политического и социального кризиса. Однако бюрократический аппарат любой ценой пытался заглушить зревшее общественное недовольство во имя сохранения собственного политического долголетия. На этом фоне отмечались нескончаемые юбилеи партийных, государственных и руководящих лиц, которые сопровождались пышными торжествами, помпезными поздравлениями, дождем всевозможных наград и премий. Страна погрязла во лжи, что стало существенным признаком кризиса. Расцвела «брежневщина», ставшая символом кризиса системы. Метко определил черты «брежневщины» писатель Д. Гранин, отразив восприятие этого явления на уровне обыденного сознания: «Истовая работа спецов, подхалимов всех рангов… приносила плоды прежде всего им самим. Угодничество настаивало: великая страна должна иметь великого вождя. И стали изготавливать великого. Дутые заслуги соответствовал и дутым сводкам, цифрам» .

В кадровой политике процветали протекционизм, кумовство, выдвижение работников по признаку личной преданности. Протекционизм проник в науку, в систему высшего образования, в сферу обслуживания и т. д. Это явление стало всеохватывающим. Особенно отличались партийные вожди. Сын Л. И. Брежнева был назначен первым заместителем министра внешней торговли СССР, а в 1976 г. на XXV съезде КПСС он был проведен в кандидаты в члены ЦК КПСС. На этом же съезде членом ЦК КПСС был избран и зять Брежнева — Чурбанов.

Перспективы же выдвижения на высокие партийные и государственные должности для представителей с мест были скорее исключением, чем правилом. 70—80-е гг. были отмечены прочной стабилизацией элиты и прекращением ее пополнения снизу. Система становилась замкнутой и закрытой. Одновременно коррупция глубоко проникла и в местные партийные, советские и хозяйственные органы, приняв особенно большие размеры в Закавказье, Средней Азии, Краснодарском крае, Ростовской области. Появились целые кланы «местных хозяев», что проявилось в «медуновщине», «рашидовщине», «кунаевщине» и т. д. Партийные руководители использовали «телефонное право» с целью давления на правоохранительные органы, благодаря чему «преступники из местной номенклатуры» уклонялись от уголовной ответственности, а представители высших эшелонов власти становились практически недосягаемыми для правосудия. Почти повсеместно сложился своеобразный симбиоз коррумпированной части партийно-государственной номенклатуры с криминальными элементами.

Подводя итог вышеизложенному, представляется возможным определить «брежневщину» как кризисное состояние власти, возникшее и развившееся в условиях разложения государственно-казарменного социализма в 70-е годы, проявившееся в разрастании партийно-государственных бюрократических структур, связанных клановыми, родственными и деловыми отношениями, подчинении функционирования тоталитарно-авторитарной системы их корпоративным интересам; распространении нравственной и социальной коррозии и утверждении «двойного политического сознания» в обществе.

В начале 80-х гг. объективная потребность в переходе к качественно новому этапу развития ощущалась все явственнее. Толчок к этому в соответствии с российской исторической традицией должен был дать новый лидер. Еще при жизни одряхлевшего Л. И. Брежнева начался новый виток борьбы за власть, проходивший невидимо для большинства граждан, незнакомых с хитросплетениями политических интриг. На фоне ухудшения состояния здоровья Брежнева встал вопрос: кто будет его преемником? Еще большую остроту он приобрел после смерти в январе 1982 года М. А. Суслова, бывшего главным идеологом и по существу вторым человеком в партии. На освободившееся место претендовали Ю. В. Андропов и К. У. Черненко. Но этот вопрос был решен только спустя три месяца. В мае 1982 года на пленуме ЦК КПСС с одобрения Л. И. Брежнева вторым секретарем ЦК был избран Ю. В. Андропов, бывший с 1967 г. шефом КГБ. Это означало, что, заняв вторую позицию в партийной иерархии, Андропов стал тем человеком, который получил возможность в будущем стать первым лицом в партии.

12 ноября состоялся пленум ЦК КПСС, который должен был официально избрать нового Генерального секретаря. Андропов и его сторонники действовали быстро и решительно, чтобы избежать непредвиденных осложнений. А они могли быть, поскольку региональная партийная номенклатура была озабочена смещением коррумпированного первого секретаря краснодарского крайкома партии С. Ф. Медунова, которое было осуществлено с ведома Ю. В. Андропова. Из 470 членов и кандидатов в члены ЦК 170 составляли секретари ЦК компартий союзных республик, секретари обкомов. В случае их объединения кандидатура Андропова могла бы не пройти. Но члены и кандидаты в члены ЦК приехали в Москву только 11 ноября, и, как считают многие авторы, им явно не хватило времени, чтобы объединить усилия и противостоять Андропову. Пленум ЦК КПСС начал работу утром 12 ноября. К. У. Черненко было поручено предложить кандидатуру Андропова Ю. В. Во время работы пленума в течение трех часов центр Москвы был оцеплен войсками и милицией. Вопрос о власти решился быстро и без осложнений.

В ноябре 1982 года Ю. В. Андропов на сессии Верховного Совета СССР был назначен Председателем Президиума Верховного Совета СССР, стал главой государства.

С его приходом к власти многие связывали большие надежды: о тогдашнем «фаворите», «человеке из КГБ» Андропове отзывались весьма лестно. Некоторые даже считали, что отсутствие у Андропова опыта в планировании сельского хозяйства и промышленности может оказаться благом для экономики, доведенной до бедственного положения.

Реализация общественных ожиданий во многом зависела от теоретических представлений и политической позиции, а также методов работы нового лидера. Вместе с тем сложность и трагичность ситуации заключалась в том, что на ход событий существенное влияние оказало состояние здоровья Андропова, страдавшего более 15 лет тяжелым заболеванием почек. Е. В. Чазов, длительное время лечивший Ю. В. Андропова, писал о том, что Юрий Владимирович отчетливо понимал значение фактора здоровья. «…Вы должны сделать невозможное — поддержать мою работоспособность» , — улыбаясь продолжил: «Сколько раз Вы от меня слышали эту фразу касательно предыдущего Генерального секретаря, теперь и новый такой же. Незавидная у Вас участь» .

Идейно-теоретические взгляды Ю. В. Андропова не выходили за рамки марксистско-ленинской парадигмы мышления. В его теоретической работе «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР» традиционно обосновывалась историческая необходимость социализма и все его составляющие. Полемизируя с идейными противниками, под которыми традиционно понимались антикоммунисты — советологи, указывавшие на многие противоречия реального социализма, Ю. В. Андропов, казалось, был убежден в правильности избранного пути: «…Думать, что возможен какой-то другой ход развития, значит сворачивать с надежной, хотя иной раз и жесткой почвы реальности, порывать с азами марксистской диалектики…» .

Вместе с тем Ю. В. Андропов был информирован об истинном положении дел в стране, знал о проблемах, трудностях и пытался искать пути их преодоления. С приходом к власти он, казалось бы, получил широкие возможности для этого. Новый Генеральный секретарь выделил во внутриполитическом курсе несколько приоритетных направлений.

Как всегда, началось с кадровых перестановок в высшем эшелоне власти; была сменена «команда»: секретарем ЦК КПСС стал Н. И. Рыжков; выдвинулся на более видное место в Политбюро М. С. Горбачев; А. А. Громыко был назначен первым заместителем Председателя Совета Министров СССР; в эту группу входил и старый друг Ю. В. Андропова — министр обороны СССР маршал Д. Ф. Устинов; из Сибири был приглашен Е. К. Лигачев, которому в Секретариате ЦК КПСС была поручена работа с кадрами. Перемены в верхах коснулись и «брежневских кадров»: в конце 1982 года старый друг Л. И. Брежнева А.П. Кириленко был выведен из состава Политбюро; из состава Президиума Верховного Совета был выведен председатель ВЦСПС Шибаев. Андропов действовал традиционно в соответствии со сложившимися принципами партийной «этики»: «завоевывал» партийный аппарат.

Своеобразно для коммунистического лидера Юрий Владимирович объяснял «промахи» и «ошибки» в процессе такого «обновления» кадров: «У нас очень много субъективизма, оценки даются по произносимым лозунгам и даже по политической демагогии. Если бы у нас на всех уровнях от колхоза до Совета Министров были умные, профессионально сильные, преданные конкретному делу руководители, мы бы уже давно шли в ногу по всем показателям со всеми передовыми странами мира». Предпринял Андропов и попытку изменить стиль аппаратной работы, перенести центр тяжести на деловитость, компетентность, отойти от утвердившегося номенклатурного принципа подбора кадров исключительно по личной преданности. Эти новые веяния испугали партийно-государственную номенклатуру на местах.

Среди широкой общественности нашло отклик стремление нового руководителя приостановить рост коррупции и преступности. Борьба с коррупцией по тем временам велась жестко. Например, в Узбекистан была направлена группа следователей КГБ, которая занялась «делами» Рашидова (Первого секретаря ЦК КП Узбекистана) и его «приближенных», многие из которых были привлечены к уголовной ответственности. Министр внутренних дел Щелоков был освобожден от занимаемой должности за взяточничество, а его заместитель Чурбанов — зять Брежнева — был снят с занимаемой должности и осужден за взятки в особо крупных размерах, и т. д.

Определенные усилия направлялись и на укрепление государственной, хозяйственной и трудовой дисциплины в обществе. Если основным лозунгом брежневских правителей было: «стабильность и никаких резких движений», то у бывшего шефа КГБ позиция была иной. Советские граждане с нескрываемым энтузиазмом следили за процессами над генералами и зам министрами, «взятыми» в рабочее время в саунах и на базах отдыха. Многим казалось, что подобное разоблачение начальников позволит пойти вперед семимильными шагами. Однако наивность и «верхов» и «низов» скоро стала очевидной. А кампания по наведению порядка дошла до того, что людей останавливали на улицах, в магазинах, в аэропортах, даже прерывали киносеансы, чтобы проверить, почему они находились в этих местах в рабочее время.

Пытался Андропов сосредоточить внимание своей команды и на поиске «новых» подходов в сфере экономики, будучи уверенным, что существовавший строй мог быть обновленно эффективным. В ЦК КПСС был создан экономический отдел, который должен был разработать программу выхода страны из кризиса и наметить соответствующие меры. Но они не дали и не могли дать желаемого эффекта не только потому, что «время Андропова» было очень коротким, но и потому, что были направлены на улучшение того, что требовало коренной реорганизации.

Принятые меры, казавшиеся многим «революционными», привели к определенному росту популярности Ю. В. Андропова в массах. Кое-кто увидел в них начало желаемого процесса очищения. Но он не был длительным и эффективным. Ю. В. Андропов руководил страной всего 15 месяцев. В литературе, посвященной этому периоду, присутствует мысль о том, что если бы Андропов прожил дольше, то прогрессивные процессы, которые наблюдались при нем, привели бы к модернизационным изменениям; допускалась даже возможность «бархатного» варианта, планового перехода системы в новое качество. Одни авторы считали его «либеральным реформатором»; другие высказывали противоположное мнение, отказывая в столь высоком ранге на том основании, что такой «подход реформирования» вполне устраивал партийно-государственную номенклатуру, давая шанс на сохранение ее позиции. Подобные мнения, в известном смысле противоречившие друг другу, отражают противоречивость самой ситуации начала 80-х годов. Ю. В. Андропов, в течение многих лет занимавший весьма ответственные посты в авторитарно-бюрократической системе, а затем и увенчавший пирамиду ее иерархического построения, нес прошлое в свое настоящее. Этот политический лидер был вписан в эту эпоху, стремясь найти эффективные решения назревавших задач, но в рамках сложившейся системы. В этом трагизм и одновременно известный утопизм всех благих начинаний руководителей-" реформаторов": сохранялась иллюзия относительно возможности изменения партийного курса на более прогрессивный, хотя бы в заданных границах, а также на реальность частичной демократизации государственной системы. Андронов уловил назревшую необходимость модернизации традиционного общества, не случайно при его непосредственном участии в партийно-государственный аппарат «проникли» люди, осознавшие необходимость хотя бы некоторого обновления политических приоритетов. По сути своих теоретических представлений и политических действий он был консерватором, но самым прогрессивным в «старой генерации» руководителей второй половины 60-х — начала 80-х гг. В феврале 1984 года новым Генеральным секретарем ЦК КПСС стал К. У. Черненко, при котором все «вернулось» «на круги своя». Представитель «брежневской группы», он законсервировал на целый год до марта 1985 года «застой в стране» .

Таким образом, консервативный поворот середины 60-х годов подвел советский «государственный социализм» к заключительной фазе кризиса в первой половине 80-х гг. Советская правящая элита превратилась в самостоятельную политическую силу, безраздельно властвовавшую, стоявшую над обществом, стремившуюся сохранить монополию на реальную власть. Не изменив характера социально-политической системы, партийно-номенклатурная элита доказала неспособность к саморазвитию и обновлению. Такой социальный организм был обречен.

3. Диссидентский вызов Одной из характерных черт политической жизни страны в указанные годы можно считать усилившееся противостояние между правящим режимом и общественными силами, противившимися консервативному повороту. Данный процесс проходил вне официальных политических и общественных учреждений и порождал различной направленности неформальные движения. Наиболее значительным, аккумулировавшем в себя весь советский неформалитет вплоть до середины 80-х годов, стало диссидентское движение.

Диссидентское движение не подвергалось сколько-нибудь объективному анализу в период своего возникновения и саморазвития. В официальной прессе тех лет диссиденты — «отщепенцы», «клеветники», «тунеядцы», «предатели» и т. д. В обществе они были практически в изоляции. Обыденное сознание советских людей в целом принимало официальную версию событий, в лучшем случае проявляло к ним полное равнодушие.

Лишь с конца 80-х годов, с развитием гласности, демократизации, ликвидации идеологической монополии и т. д., проблема диссидентства стала одной из самых актуальных в практическом и научном плане. Публицистическая печать приоткрыла завесу над именами и событиями правозащитной деятельности, тем самым поставив вопрос о восстановлении справедливости в отношении незаконно репрессированных. Массовый характер приобрело издание мемуаров, дневников, писем самих правозащитников.

Однако публицистически-мемуарная литература делала акцент на описании советского ГУЛАГа, советского судопроизводства, осуждении репрессий и т. д., все еще абстрагируясь от более сложного вопроса: чем же в действительности было это движение, каковы его истоки, цели, какую роль оно сыграло в подготовке общества к переменам?

Начало научному осмыслению диссидентства положили сами участники этого движения, опубликовавшие в 70—80-е гг. на Западе ряд аналитических обобщающих работ. В них были основные этапы становления и развития диссидентского и правозащитного движения, его содержание. В отечественной научной литературе данная тема получила развитие с начала 90-х годов.

Однако и на сегодняшний день нет единого мнения относительно истоков и характера диссидентского движения. В мемуарах, интервью и аналитических работах его бывшие участники, как правило, подчеркивают аполитичный и неоппозиционный характер своей деятельности. Диссидентство, по их мнению, скорее было нравственной позицией и независимым поведением — свободой явочным порядком части интеллигенции, чем общественно-политическим движением. Вслед за ними и некоторые историки отрицают общественно-политический характер диссидентства на том основании, что оно не имело формальной структуры, выработанных и пропагандируемых политических программ, целей и, наконец, сколько-нибудь значительной социальной базы.

Однако представляются несостоятельными попытки определения характера общественного движения только наличием или отсутствием внешних признаков его политической организации. И вряд ли характер движения можно в полной мере оценивать лишь на основе его самоопределения. Субъективное восприятие мотивов и смысла своей деятельности часто неадекватно действительным объективным ее функциям. На это противоречие обратила внимание Л. Алексеева, подчеркнув, что «…отказ от коллективистского подхода означал отрицание основ официальной идеологии, требование соблюдения законности в советских условиях было требованием к советскому государству перестать быть тоталитарным. Именно так и квалифицировали советские официальные органы действия правозащитников, упекая их в тюрьмы и ссылки за посягательства на систему.

Термин «диссидент» (в оценках инакомыслящих в СССР) впервые был употреблен на Западе в 70-е годы. Вскоре им стали широко пользоваться советские органы, официальная печать, возможно по той причине, что «диссидент» точнее отвечал статьям 58, 64, 70 УК РСФСР (антисоветская пропаганда, клевета на строй, предательство и пр.), чем «правозащитник». Сами участники движения отрицательно относились к данному термину. Сначала они называли свое движение «демократическим», затем «либеральным» и, наконец, «правозащитным» .

Диссидентство неадекватно всякому инакомыслию, это отступничество людей, являвшихся плоть от плоти представителями советской системы, ее идеологии и нравственности. Первые признаки зарождения критического, нонконформистского мышления появились уже в послевоенные годы. Климат «оттепели» ускорил развитие данной тенденции. Самым мощным катализатором зарождения диссидентского мышления стал XX съезд КПСС, доклад Н. С. Хрущева о культе личности Сталина. Значительную часть интеллигенции потрясло не столько оглашение фактов зловещих преступлений сталинского режима (о них уже знали из личного общения с реабилитированными, знакомства с их гулаговскими рукописями и т. д.), сколько то, что руководство КПСС впервые поставило вопрос о возможности критики сталинского режима, выявлении и осуждении его негативных сторон. Интеллигенция с головой ринулась в обсуждение самых злободневных вопросов: о культе личности, принципе коллективности и демократизма в политическом руководстве, свободе творчества и т. д.

Однако вместе с вдохновением интеллигенция вскоре стала испытывать все возраставшее разочарование. Ее умонастроения развивались далеко не в унисон с настроением партийной элиты. Интеллигенция же пыталась разобраться в органических истоках сталинизма, в механизме политических репрессий, в деформациях социализма. Начался невиданный всплеск самопознания, переосмысления исторического опыта, поиск новых форм и содержания творческого самовыражения. Столкновение этих устремлений с охранительной позицией партийно-государственной власти и породило первые ростки диссидентского инакомыслия.

Оно развивалось подспудно, лишь изредка прорываясь на поверхность издаваемых литературных произведений и периодической печати. Рупором распространения либеральных идей стал литературно-общественный журнал «Новый мир» (ред. А. Твардовский), высшим достижением которого шестидесятники считают публикацию в 1962 году повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» .

Однако «оттепель» не становилась весной. Одновременно с разоблачением сталинизма по решению хрущевского руководства было задушено демократическое движение в Венгрии (1956 г.), что произвело особенно тяжелое впечатление на молодежь, поверившую в возможность перемен. Начались бесконечные разносы писателей, ученых, журналов за нарушение дозволенных рамок разоблачения культа и попытки переосмысления уроков истории. В мае 1957 года на встрече с творческой интеллигенцией Н. С. Хрущев обрушился на «слишком либеральных» писателей, в том числе В. Дудинцева, Э. Казакевича, В. Тендрякова, М. Шагинян и других. Речь Хрущева рассеивала последние иллюзии тех, кто думал, что он поддержит «либеральное направление в литературе» .

Таким образом, «оттепель» принципиально не изменила взаимоотношения интеллигенции и власти. Поэтому инакомыслие нашло способ неподконтрольного распространения идей в немногочисленных «подпольных» кружках, «кухнях», где происходило обсуждение общественно-политических проблем, чтение рукописей, составление писем-петиций, и в уникальной форме — самиздате. Самиздат, по меткому определению А. Алексеевой, — это когда «сам переписываю, сам распространяю и сам за это отвечаю» .

Начался самиздат со стихов и песен запрещенных, забытых, репрессированных авторов: А. Ахматовой, О. Мандельштама, М. Волошина, Н. Гумилева, М. Цветаевой и др. По не которым сведениям, на рубеже 50—60-х годов в рукописях распространились произведения более 300 авторов. По мере усложнения ситуации в стране, самиздат «серьезнел», «взрослел», политизировался и расширялся. Наряду со стихами и песнями стала распространяться серьезная проза, публицистика, переводы зарубежных авторов. Особое значение приобретал так называемый «взрослый» самиздат — публикация мемуаров старых большевиков, репрессированных в годы сталинского режима, военачальников и других «зрелых людей». По свидетельству Н. С. Хрущева, редакции только официальных журналов получили более десяти тысяч рукописей на лагерные темы.

К середине 60-х гг. все большее распространение приобретал политизированный самиздат: перепечатка с независимыми комментариями важнейших решений ЦК КПСС и правительства, международных документов и т. д. В 1964 году Рой Медведев, историк и участник диссидентского движения, начал издавать ежемесячно материалы с обзорами основных политических событий в СССР; позже они были опубликованы на Западе под названием «Политический дневник» .

Тогда же родилась и система «самиздат — тамиздат» и «тамиздат — самиздат», когда рукопись переправлялась на Запад и публиковалась в зарубежном издательстве («тамиздате») и, наоборот, изданная за рубежом книга распространялась затем в СССР через самиздат. Данная система в последующем играла важную роль в распространении и пропаганде диссидентских идей и правосознания.

Почти сразу же начались преследования самиздатчиков и писателей, осмелившихся передать рукописи за рубеж. В 1960 году был арестован составитель самиздатского журнала «Синтаксис» А. Гинзбург, в 1961 году — ленинградский писатель М. Нарица, передавший на запад книгу «Неспетая песня»; в 1962 году — писатель-переводчик В. Тарсис и другие. Становилось ясно, что власть не намерена идеологическую и духовную сферу отдавать на откуп либеральной интеллигенции. Началом конца «оттепели» стали решения июньского (1963г.) пленума ЦК КПСС, провозгласившего, что «проповедь мирного сосуществования идеологий — есть измена мар-ксизму-ленинизму, предательство дела рабочих и крестьян» .

Однако идеологические заморозки не только не убили веру и желание отстаивать идею демократизации, но и подвигли наиболее отважных на открытые выступления. Значительную известность получило выступление Петра Григоренко (начальника кафедры Академии Генштаба) на районной партконференции в сентябре 1961 года, где он заявил о существующей опасности возрождения культа личности теперь уже Н. С. Хрущева и потребовал выработки действенных гарантий от возврата к сталинизму. С этого дня началась его драматическая диссидентская судьба: неоднократные аресты, принудительное психолечение, эмиграция, лишение гражданства. Судьбу П. Григоренко можно рассматривать в известном смысле как классический образец «отступничества.

Источники позволяют однозначно утверждать, что инакомыслие середины 50—60-х годов не выходило за рамки социалистического идеала, марксистского метода познания и оценки действительности. «Никто не подвергал сомнению, — свидетельствует А. Д. Сахаров, — истинность и ценность марксизма-ленинизма, значительность личности Ленина». Скорее наоборот, диссиденты пропагандировали идеи подлинного социализма (гуманного, демократического) и с этой целью требовали углубления десталинизации общества.

Таким образом, порожденное пафосом и противоречиями «оттепели», диссидентство середины 50—60-х годов было скорее новым направлением общественного сознания, чем общественным движением, смысловыми приоритетами которого стали: переосмысление исторического опыта и, главное — десталинизация как путь к обновлению общества и духовной свободе.

Поворот к «ползучей реакции» в политике с сер. 60-х гг., связанный с усилившимся наступлением на небольшие островки свободы, рожденные «оттепелью», положил начало формированию общественно-политического движения правозащитников. Правозащитники единодушно связывают рождение своего движения с арестом осенью 1965 года двух московских писателей: Андрея Синявского и Юлия Даниэля, опубликовавших за рубежом сборники своих рассказов под псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака. В феврале 1966 года они были осуждены к 12 годам лишения свободы каждый.

Почему именно этот процесс стал началом рождения правозащитного движения? Тому было несколько причин. Во-первых, арест в конкретной ситуации конца 1965 года был воспринят как пролог к зловещим переменам. Гражданская позиция, сложившаяся у многих под влиянием «оттепели», отторгала возможность возврата к 30—40-м годам.

Во-вторых, арест писателей по информации западных спецслужб не остался тайной. За рубежом впервые развернулась кампания в поддержку арестованных; там зачитывались обращения, в том числе к советской общественности с призывами не допустить неконституционной расправы.

И, в-третьих, к этому времени диссиденты логикой своего развития подошли к идее защиты прав человека. Опыт убеждал, что ни подполье, ни призывы к углублению десталинизации результата не давали. Отвергая революционную парадигму, оставаясь верными идее либерализации социалистического строя, диссиденты должны были найти легальное, конституционное направление своей деятельности, которое могло бы стать основой демократической трансформации режима и перекрыть путь ресталинизации. Движение за права человека, закрепленные советской же Конституцией, казалось, открывало такую перспективу.

Первая демонстрация под правозащитными лозунгами состоялась 5 декабря 1965 года, то есть в день Советской Конституции. За несколько дней до этого в МГУ и других гуманитарных институтах были разбросаны листовки с «Гражданским обращением». Автором обращения и инициатором демонстрации был Александр Есенин-Вольпин, сын великого поэта, математик и поэт, автор запрещенного «Сводного философского трактата». В «Обращении» содержались призывы проявить бдительность, чтобы не допустить расправы над писателями, а также рекомендации проводить митинги с требованием гласности суда.

По свидетельству В. Буковского, на демонстрации было около 200 человек. Демонстранты успели лишь развернуть транспаранты, как были схвачены. На плакатах было написано: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте Советскую Конституцию!» Последний лозунг особенно смущал советских чиновников.

Демонстрацию запечатлели иностранные корреспонденты и оповестили весь мир. Тем самым удалось сорвать закрытость суда. В дни процесса (10—14 февраля) у здания суда постоянно находилась толпа в несколько сот человек, сменяя друг друга. Это так называемое «4-х-дневное стояние» на сильном морозе само по себе было актом протеста. Но главное, диссиденты, пожалуй, впервые устанавливали контакты друг с другом и преодолевали отчуждение «корров» (западных корреспондентов). Особенностью данного процесса было то, что впервые подсудимые не каялись, не просили о снисхождении, а открыто настаивали па смоем праве на свободу творчества, на инакомыслие. В своем заключительном слове Синявский утверждал, что пропаганда, агитация и художественная литература — не одно и то же и что у него есть конституционное право на свободу творчества. хрущевский оттепель советский диссидентский, Но самым значительным и незапланированным событием, инициировавшим правозащитное движение, стала кампания писем и петиций в высокие правительственные инстанции, ставивших под сомнение не только вину подсудимых, но и саму законность привлечения их к суду. Начало кампании положила жена Даниэля Лариса Богораз, отправившая в декабре 1965 года письмо Генеральному прокурору СССР. Тон и аргументы письма поражали беспрецедентной по тем временам смелостью. Это было письмо-протест против ареста за художественное творчество и незаконных приемов следствия. Оно и сегодня справедливо рассматривается как один из первых документов зарождающегося движения за права человека.

Ее примеру последовали многие другие. Известно, что было отправлено 22 письма в защиту Даниэля и Синявского, которые подписали 80 человек, в том числе 60 членов Союза писателей. Это свидетельствовало о том, что в правозащитное движение включалась наиболее зрелая, можно сказать — элитная часть диссидентства. Эти люди осознанно заявили о своих претензиях власти, избрав эпистолярную форму, дававшую больше возможностей для индивидуального самовыражения.

Процесс показал, что власти все же отказались от бессудных расправ, от приписывания шпионских намерений и т. д., а, следовательно, и от смертных приговоров. Процесс как бы определил «таксу» за инакомыслие: максимальный срок по статье 70 — 7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки. Многих эта цена уже не останавливала". Вскоре в самиздате появилась «Белая книга», включавшая записи судебных заседаний, речи обвиняемых, отклики прессы и письма в защиту писателей. По сути этим документом и самиздат включился в правозащитное движение.

Суд над Даниэлем и Синявским, к сожалению, стал не единственным фактом ужесточения режима. На смену «ренессансу» пришел, как тогда говорили, «репрессанс». Во второй половине 60-х годов нескончаемой чередой потянулись политические процессы, в ходе которых зазвучали впервые новые ноты: теперь речь шла не о факте свершения деяния, а о праве на это деяние.

Особое впечатление произвело быстро распространившееся в Самиздате письмо 25-и виднейших деятелей науки и культуры Л. И. Брежневу. Среди подписавших это письмо было 13 академиков (в том числе впервые в «подписантство» включился академик А.Д. Сахаров), известные режиссеры, артисты, художники. Высокой гражданственностью были проникнуты письма Лидии Чуковской (апрель 1966 г. — февраль 1968), Льва Копелева (декабрь 1967), обращение А. Солженицына к четвертому съезду писателей (май 1967 г.), письмо в ЦК КПСС 43-х детей репрессированных в 30-е годы старых большевиков (сентябрь 1967 г.), письмо Роя Медведева и Петра Якира в журнале «Коммунист» о преступлениях Сталина и другие.

В ответ на попытки ресталинизации самиздат усилил распространение материалов антисталинской направленности. Наибольшую известность получили в эти годы романы А. Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», мемуары: «Это не должно повториться» С. Газаряна, «Воспоминания» В. Олицкой, «Колымские рассказы» В. Шаламова. Особым потрясением стал роман-хроника Е. Гинзбург «Крутой маршрут» .

Определенным катализатором развития правозащитного движения стал так называемый «процесс четырех» в начале 1968 года. Судебной расправе подверглись четыре активных самиздатчика: Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алексей Добровольский, Вера Дашкова, обвиненные в составлении и передаче на Запад «Белой книги» о процессе Синявского и Даниэля. 22 января состоялась демонстрация в защиту арестованных, организованная В. Буковским и В.Хаустовым. Во время процесса над «четверкой» у здания суда протестовало около 400 человек. В петиционной кампании в их защиту участвовало уже более 700 человек. Любопытен социальный состав «подписантов», выявленный А. Амальриком: 45% составили ученые, 22% — деятели искусства, 9% — издательские работники, учителя, врачи, 13% — техническая интеллигенция". Эти данные подтверждали тенденцию формирования наиболее активной части правозащитников из элитарного слоя советской интеллигенции.

Среди писем в связи с «Процессом 4-х» особенно выделялось своим гражданским пафосом письмо Ларисы Богораз и Павла Литвинова, адресованное уже не только правительству, а «каждому, в ком жива совесть», и к мировой общественности. Правозащитники требовали повторного суда с присутствием международных наблюдателей. В те годы это был беспрецедентный шаг противостояния власти. Письмо вызвало большой резонанс и на Западе.

Летом 1968 года произошло событие, которое решительным образом повлияло на характер правозащитного движения. По решению партийного руководства советскими войсками было подавлено движение за демократические реформы в Чехословакии. Это повергло в шок ту часть интеллигенции, которая еще верила в возможность открытого диалога с партийной элитой.

Накануне рядом заявлений и акций диссиденты пытались предотвратить трагический исход кризиса в Чехословакии. А 25 августа 1968 года семь правозащитников решились на крайний, по меркам того времени, шаг: вышли на Красную площадь с развернутыми плакатами: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За нашу и вашу свободу!» В их числе были Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабицкий, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг, Вадим Делоне и Владимир Дремлюга. Они были избиты и арестованы в считанные минуты дежурившими на Красной площади сотрудниками КГБ. Судебная расправа состоялась в октябре.

Таким образом, в перипетиях 1966—1968 гг. формировался костяк правозащитного движения. Отбор происходил не по принципу сочувствия либеральным идеям, а по готовности к отстаиванию своей позиции. Однако к явному противостоянию властям готовы были лишь немногие. События 1966 — 1968 гг. помогли этим людям найти друг друга, свойственная им гражданственность, общность нравственных понятий и общее изгойство сплотили их. Они и стали ядром правозащитного движения, вышедшего в 70-е годы на арену общественно-политической жизни и объективно выполнявшего функции политической оппозиции брежневскому режиму.

Правозащитное движение никогда не имело своей организации, выборных органов, формальных лидеров и т. д. И именно такое существование оказалось наиболее приемлемым для советских условий. Структурирование же движения определялось главным образом формами и направлениями практической деятельности. Основой, каркасом движения весь период был самиздат. Даже в периоды наиболее активных петиционных кампаний самиздат оставался самой массовой формой выражения инакомыслия и протеста. Сеть его расширялась, а вместе с ней и круг самиздатчиков и распространителей, многие из которых со временем стали заниматься этой деятельностью профессионально. Издавались не только отдельные работы, но и альманахи, сборники документов, журналы, потребовавшие большого количества участников. Единичные случаи передачи рукописей на Запад в «тамиздат» превратились теперь в отлаженную систему, во главе которой стал А. Амальрик. Через эту систему за рубежом были опубликованы работы многих участников движения: «Мои показания» А. Марченко, «Все течет» В. Гроссмана, «Белая книга», повести Л. Чуковской, романы А. Солженицына, стихи Н. Горбаневской, И. Бродского, Н. Коржавина и других. Там же была опубликована статья А. Д. Сахарова «Размышление о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968 г.) и важнейшие работы самого Амальрика «Нежелательное путешествие в Сибирь» и «Просуществует ли СССР до 1984 года?» Их появление свидетельствовало о том, что самиздат не только быстро «взрослел», но и «теоретизировался». Он становился не только способом распространения соответствующей информации, но и формирования диссидентской идеологии. Ярким свидетельством становления правозащитного движения и углубления его структуры стал выпуск в самиздате «Хроники текущих событий» — информационного бюллетеня о нарушениях прав человека в СССР. Первый выпуск вышел 30 апреля 1968 года, а всего до 1983 года издано было 64 выпуска.

По единодушному признанию правозащитников, «Хроника» была основной структурой (и притом почти невидимой, неуловимой) их движения. Выпуск «Хроники» закрепил с конца 60-х гг. приоритет информационно-политического направления в самиздате. В дальнейшем он пополнился такими изданиями, как «Хроника защиты прав человека в СССР» (1973 г.), «Международная амнистия» (1974 г.) и др. Именно они стали основными источниками и каналами распространения в обществе нового правосознания.

Формировались и другие структурные линии движения, связанные с основными направлениями практической деятельности правозащитников, например, с выявлением фактов принудительного психолечения и борьбой за права его жертв. Они были применены в отношении П. Григоренко, В. Буковского, А. Вольпина-Есенина, Н. Горбаневской и многих других. Разоблачение психорепрессий стало одной из постоянных забот правозащитников. И в этом деле сформировались свои «профессионалы». Сенсационного успеха достиг, например, Владимир Буковский, дважды сам подвергшийся психолечению (в 1963 и 1965 гг.), он сумел раздобыть медицинскую документацию на шестерых узников психбольниц, в том числе — свою. В 1971 году данные документы были переданы международному съезду психиатров в Мехико для вынесения заключения о правомерности психолечения. И хотя официальный Запад оставил без внимания апелляцию советского правозащитника, но факт этот стал широко известен мировой общественности.

Однако усиление репрессий против правозащитников в конце 60-х — начале 70-х годов вызвало к жизни и новые структурные формы: правозащитные ассоциации. Первая из них возникла в 1969 году благодаря самой распространенной форме совместных действий — коллективному письму. 28 мая 1969 г. 15 активных «подписантов» отправили письмо в ООН с жалобой на нарушения гражданских прав в СССР, пояснив, что многолетние обращения их во властные советские структуры остались без ответа. Они просили «защитить попираемые в Советском Союзе человеческие права». И впервые рядом с перечнем фамилий было обозначено: «Инициативная группа защиты прав человека в СССР». Через месяц было направлено новое письмо в ООН по поводу незаконного вторичного осуждения А. Марченко, на этот раз под грифом: «Инициативная группа» … без фамилий. Так стала действовать первая ассоциация. В одном из своих писем-заявлений инициативная группа пояснила, что у нее нет ни устава, ни программы, ни какой-либо организационной структуры, но всех их «объединяет чувство ответственности за все происходящее… убеждение в том, что в основе нормальной жизни общества лежит признание безусловной ценности человеческой личности» .

Деятельность Инициативной группы сводилась к выявлению фактов нарушения прав человека, требованиям освобождения узников совести из психбольниц и т. д. Главное — она начала прорыв к официальному Западу в качестве полномочного представителя правозащитного движения. Пять писем было отправлено в ООН, кроме того, Международному съезду психиатров в Мехико, Международной Лиге прав человека (до 1972 г.). И хотя все послания остались без ответа, но их информация, бесспорно, имела резонанс на Западе.

Был предпринят поиск более конструктивных вариантов открытых ассоциаций правозащитников. В ноябре 1970 года в Москве создан Комитет прав человека в СССР. Инициаторами его создания выступили Валерий Чалидзе, Андрей Твердохлебов и Андрей Сахаров, все трое — физики. В Комитете сотрудничали также математик Игорь Шафаревич, член-корр. АН СССР, А. Вольпин, А. Солженицин, А. Галич и др. Комитет вначале создавался как экспертно-консультативный орган для оказания содействия государственным органам в обеспечении гарантий прав человека, а также в разработке теоретических аспектов этой проблемы. Он был первой независимой общественной организацией с разработанным регламентом. Членами комитета могли стать только те, кто не состоял ни в какой политической партии и не входил ни в одну общественную организацию, связанную с государственным управлением. Комитет стал также первой организацией в СССР, получившей формальное международное признание: в июле 1971 года его признали филиалом Международной Лиги Прав человека консультативного органа при ООН и ЮНЕСКО. Он также вошел в Международный Институт права, Комитета имели связи и с другими международными организациями. Комитет превратился в координационный центр практической деятельности по защите гражданских прав.

Выход на арену открытого политического противостояния режиму вызвал широкомасштабную кампанию против правозащитников. Режим раскручивал авторитарный маховик. В августе 1971 года Министерством здравоохранения была согласована с МВД СССР новая инструкция, предоставлявшая психиатрам право насильственной госпитализации лиц, представляющих общественную опасность, без согласия родственников. Арестованные по политическим мотивам исчислялись уже сотнями. Апогеем репрессий стало так называемое дело № 24 [дело «Хроники» ], по которому проходили два видных деятеля Инициативной группы — Петр Якир и Виктор Красин, арестованные летом 1972 года. В ходе следствия они неожиданно сделали заявление о пересмотре своих взглядов на «Хронику», в целом на правозащитное движение и о сотрудничестве с прокуратурой. В письме к А. Д. Сахарову из следственного изолятора Петр Якир утверждал, что демократическое движение приобрело опасное для государства направление, его используют антисоветчики, и государство вынуждено и вправе защищаться. На состоявшемся в августе 1973 года суде Якир и Красин открыто раскаялись, признав клеветнический характер «Хроники» и самиздата, правомерность действий властей в отношении диссидентов. 5 сентября в Доме журналистов в присутствии иностранных корреспондентов на пресс-конференции, транслировавшейся по телевидению, подсудимые дискредитировали диссидентство на всю страну и мир. Это был удар, повергший в шок поредевшие ряды правозащитников. Лишь четверо оставшихся на свободе членов Инициативной группы выступили с заявлением об отказе признать свою деятельность подрывной и о своем несогласии с позицией Якира и Красина.

Чувство морального поражения усугублялось кампанией, развернутой в это время прессой против Л. Д. Сахарова. Убийственным было письмо 40 академиков, бывших его друзей, осудивших взгляды Андрея Дмитриевича. С конца 1972 года прекратил свою деятельность и Комитет защиты прав человека. Прекратился выпуск Хроники, «заморозился» самиздат. Большая группа видных правозащитников и идеологов этого движения была выдворена за рубеж с лишением советского гражданства: А. Солженицын, Л. Копелев, А. Галич, Л. Чуковская, В. Войнович и многие другие. А. Амальрик, В. Буковский, А. Марченко, Н. Горбаневская и многие другие оказались в тюрьмах и ссылках. В 1973—1974 годах о правозащитном движении говорили в прошедшем времени.

Каковы же причины, пожалуй, самого тяжелого кризиса правозащитного движения в начале 70-х гг. Существует мнение [Л. Алексеева, Е. Пивовар и др.], что «покаянное» дело В. Якира и В. Красина от начала до конца было инспирировано КГБ. А «раскрутить» Якира и Красина удалось с помощью хорошо спланированного манипулирования их чувствами ответственности за судьбы других, патриотизма и прочее. Однако данный процесс свидетельствовал и о наличии более глубоких корней кризиса диссидентского движения.

Кризис зрел давно. Можно сказать, что он сопровождал правозащитное движение всегда, как отражение основного противоречия между установкой на открытый диалог с властями и принципиальной его недопустимостью в авторитарной стране. Первые сомнения зародились после вторжения в Чехословакию и репрессий 1968—1909 гг. Дальше пошли только те, кто уже не мог «дышать» той атмосферой. Они попытались диалог с властью дополнить диалогом с обществом (прорыв информации и правосознания) и с официальным Западом. Пятилетний опыт (1968—1972) дал незначительные результаты. И наступил второй этап разочарований и сомнений. На этот раз он выразился и идейном pacколе.

До начала 70-х годов диссидентское и правозащитное движение базировалось на идее демократической трансформации социалистического строя. Теперь же многие, разуверившись в такой возможности, обратились к откровенно антикоммунистическим и антисоветским идеям, с одной стороны, западнического, с другой — национально-почвенного направлений.

Господствовавшей внутренней тенденцией диссидентства всегда было отсутствие каких-либо четких идеологических конструкций и программ. Диссидентство являлось, пожалуй, первым в российской истории общественным движением, вдохновлявшимся не новой социальной доктриной, а нравственно-правовыми принципами. Этим и определялась его уникальность.

Однако с конца 60-х годов в связи с усилением противостояния с властью и нарастанием «ползучей реакции» в обществе духовные искания диссидентов все более идеологизировались. Первой концептуальной заявкой стала статья А. Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (лето 1968 г.).

Концептуальное содержание «Размышлений» можно свести к двум основным позициям. Прежде всего, человечество подошло к критическому моменту своей истории, когда над ним нависли опасности термоядерного уничтожения, экологического самоотравления, голода, дегуманизации, с одной стороны, с другой — засилье «массовой культуры», мифологического догматизма. Эти опасности, по мнению автора, многократно усиливались искусственным разделением мира, противостоянием социалистического и капиталистического лагерей, в то время, когда общечеловеческие проблемы вышли на первый план. Подчеркивалось, что социальный прогресс возможен только на путях их конвергенции (сближения); идеалом будущего должно стать научно управляемое сообщество, соединяющее в себе положительные черты обеих систем.

Второй позицией, заявленной в статье, являлось признание необходимости интеллектуальной свободы во всех ее проявлениях, но в первую очередь свободы от давления авторитетов, предрассудков и догм. Свобода мысли провозглашалась как единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами и осуществимости научно-демократического подхода к политике, экономике и культуре.

Таким образом, в «Размышлениях» были обозначены основные черты либерально-демократической концепции социального прогресса: конвергенция двух систем. Единственно возможным и целесообразным путем обновления советского строя признавалось его реформирование.

Идеи А. Д. Сахарова вызвали бурную реакцию как официальных кругов, так и в среде правозащитников. Огромный резонанс статья получила на Западе. Пожалуй, ни одна «самиздатская» работа не имела такого количества откликов, как «Размышления» .

Многие, высоко оценивая общедемократический пафос статьи, упрекали Сахарова в излишнем «давлении своим авторитетом на правительство» и отходе от марксистского понятия общественного прогресса (Р. Медведев).

Совершенно неожиданные мысли высказал, но поводу «Размышлений» А. И. Солженицын. Тогда он не решился предать их огласке, лишь спустя четыре года, в 1973 г. Солженицын вступил в открытую полемику, но поводу содержания либерально-демократической концепции. Он подверг сомнению не только возможность обновления строя без коренной ломки существовавшей системы отношений, но и практически все составляющие либерально-демократической концепции: понятие свободы, права, прогресса, идею конвергенции с Западом и прочее.

Особенно неожиданными для диссидентской среды оказались два суждения писателя. Первое — о том, что никакого сталинизма (ни учения, ни направления жизни, ни государственной системы), изолированного от ленинизма, не было. Сталин был всего лишь последовательным и верным продолжателем учения Ленина — Маркса, глубоко чуждого русской традиции и русской духовности. И второе — политические свободы, парламентская многопартийная система, интеллектуальная свобода не могли быть целью общественного движения, так как они не имели смысла для российской истории. Основной принцип обновления, по его мнению, — не в модернизации по западному типу, а в духовном возрождении Отечества, пути всеобщего покаяния и очищения.

Идейное размежевание усилилось, когда в начале 70-х гг. стала ощущаться необходимость уточнения идейной базы оппозиции и выработки конструктивной программы. Поляризация взглядов привела к оформлению трех направлений в диссидентской идеологии: либерально-демократического (А.Д. Сахаров), национально-почвеннического (А.И. Солженицын) и марксистского (Р. Медведев, А. Костерин).

Определенное концептуальное оформление национально-почвенническое направление получило в связи с выпуском в самиздате в 1973 году сборника «Из-под глыб». Авторы сборника (А. Солженицын, Ф. Корсаков, М. Агурский, В. Борисов и др.) сформулировали принципы государственного переустройства на основе возрождения национальной идеи, традиции и духовного очищения. Коммунистическая идеология признавалась чуждой русскому духу, насильственно перенесенной с Запада; доказывалась целесообразность авторитарной власти, наиболее соответствующей традициям и духу российского народа.

Почвенники стали пропагандировать отказ от ориентации на идеи прогресса и демократии западного образца, а также от марксизма, как «мертвой идеологии». Представители этого течения одними из первых встали на путь откровенного антикоммунизма и антисоветизма.

Острая полемика представителей двух идеологических направлений в диссидентском движении была прервана волной репрессий, в ходе которой «почвенник» Солженицын оказался в Вермонте (США), а «западник» Сахаров отправился в ссылку в Горький. Источником возобновления правозащитной деятельности стали (как это ни парадоксально) тюрьмы и лагеря. Именно туда переместилось большое количество наиболее активных правозащитников. Политзаключенные устанавливали между собой связи, устраивали сходки, вырабатывали требования о соблюдении законов, переправляли информацию о количестве и условиях содержания политических узников и т. д. Ширилось использование активных акций протеста: с 1969 года проводились политические голодовки в лагерях. С 10 декабря того же года в лагерях стали пытаться отмечать день прав человека сходками, петициями, как и 5 сентября — день памяти жертв красного террора, а затем с 1974 года и день советского политзаключенного.

Продолжал функционировать самиздат. Едва ли не самый большой резонанс за всю его историю имело издание в самый разгар репрессий романа А. И. Солженицына «Архипелаг Гулаг» (осень 1973 г.). «Со стеснением в сердце, — писал Солженицын, — я годами удерживался от печатания этой уже готовой книги; долг перед еще живыми перевешивал долг перед умершими. Думаю, мало кто встанет из-за стола, прочитав эту книгу, таким же, каким он раскрыл се первую страницу, — писал Р. Медведев, — в этом отношении мне просто не с чем сравнить книгу Солженицына ни в русской, ни в мировой литературе» .

Уже после ареста Солженицына и предъявления ему обвинения в измене Родине 13 февраля появилось «Московское обращение». Его авторы (А. Сахаров, Е. Боннэр, В. Максимов, М. Агурский, Ю. Орлов, П. Литвинов, Л. Богораз и др.) потребовали публикации романа в СССР, обнародования архивных и иных материалов о репрессивной деятельности власти создания международного общественного трибунала по ее расследованию. Содержалось требование оградить Солженицына от преследований. Однако в тот же день писатель насильно был препровожден в ФРГ. Это вызвало в стране и на Западе массовую поддержку требований «Московского обращения». По свидетельству Владимира Максимова только в ФРГ к «Московскому обращению» присоединилось 50 тысяч человек.

Кроме «Архипелага ГУЛАГа» в начале 70-х годов в самиздате особенно популярными были книги А. Марченко, А. Амальрика, В. Войновича, а также исторические исследования Роя и Жореса Медведевых «Перед судом истории», «Инерции страха» (о массовых сталинских репрессиях). Осуществлялся выпуск «Общественных проблем» В. Чалидзе. Выпускались сборники материалов о политических процессах, в том числе большой резонанс получил сборник «Четырнадцать последних слов», включавший наиболее яркие заключительные речи подсудимых. Но самым главным признаком возрождения движения стало возобновление с февраля 1974 года выпуска «Хроники текущих событий», причем вышло сразу четыре выпуска (28—31), что свидетельствовало о не прекращавшейся работе редакции. Этот бюллетень был дополнен еще и «Хроникой защиты прав в СССР», издававшейся с марта 1973 года В. Чалидзе в Нью-Йорке. Возобновление «Хроник» означало, что заработали все информационные каналы, связи, правозащитное движение вновь вышло на поверхность.

Появились первые после двухлетнего молчания заявления Инициативной группы защиты нрав человека. 30 октября группа провела первую независимую пресс-конференцию в Москве, где иностранным журналистам были переданы обращения, письма, записи интервью политзаключенных.

В 1974 году в дополнение к Инициативной группе появилась еще одна правозащитная ассоциация — Советское отделение Международной амнистии. Ее председателем стал доктор физико-математических наук Валентин Турчин. Эта ассоциация стала издавать самиздатский журнал «Международная амнистия», который знакомил советских граждан с документами и нормами международного права.

Поистине центральной и самой авторитетной фигурой правозащитной деятельности стал А. Д. Сахаров. Он участвовал в деятельности почти всех правозащитных ассоциаций, выступал с открытыми протестами против беззакония, выезжал в лагеря, на суды. После известной «Памятной записки» еще в сентябре 1971 г. Сахаров обратился к членам Президиума Верховного Совета СССР с письмом о свободе эмиграции и беспрепятственном возвращении. В сентябре 1973 г. по этому вопросу он направил письмо Конгрессу США. В связи с 50-летием образования СССР он вновь обратился к Верховному Совету об амнистии политзаключенных и др. В этих документах была отражена программа возможной либерализации советского режима.

Но даже не активность и смелость действий делали А. Д. Сахарова неформальным лидером движения, а скорее его человеческие качества, которые олицетворяли по общему признанию сам дух правозащитного движения: жертвенность, терпимость и в то же время твердость. В 1975 году ученому и правозащитнику академику А. Д. Сахарову была присуждена Нобелевская премия Мира. На ее вручение он не поехал, так как не получил разрешения на выезд. В ответ на известие о присуждении премии советская пресса развернула против него широкомасштабную кампанию, продолжавшуюся около двух месяцев. Кампания совпала с арестом и осуждением двух известных правозащитников Сергея Ковалева и Андрея Твердохлебова. Эти события вызвали новый всплеск петиций в поддержку гонимых. Только под письмом в защиту С. Ковалева подписалось 179 человек [51], а такой активности не наблюдалось с 1968 года.

Таким образом, в 1974—1975 гг. правозащитное движение вновь стало фактором общественно-политической жизни страны. Однако большинству его участников стало очевидным, что все прежние формы диалога с властью — апелляции к реформаторам 60-х гг. с призывом углубления десталинизации, к идеологам «развитого социализма» 70-х гг. с идеями приоритета прав личности — результатов не давали. Нужны были новые формы и новая основа диалога.

В мае 1975 года в Хельсинки состоялось общеевропейское Совещание по безопасности и сотрудничеству, в котором приняли участие 33 государства Европы, Америка и Канада. Подписание Соглашения было крупным достижением: были признаны послевоенные границы, равноправность военно-политических блоков и прочее. Наиболее щепетильными для советской стороны оказались так называемые гуманитарные статьи Заключительного акта Совещания, обязывавшие государства соблюдать вес международные нормы по правам человека, в том числе свободу передвижения, обмен информации, сотрудничество в области науки, искусства, образования и пр. В Заключительном акте рекомендовалось создание форм общественного контроля и разработки посреднических функций в целях соблюдения Хельсенских договоров. Этой рекомендацией и воспользовались советские правозащитники, выдвинув идею создания Московской Хельсинской группы (май 1976 г.), которой суждено было положить начало новому периоду правозащитного движения, называемого хельсинским.

В учредительном заявлении МХГ утверждалось, что группа создается для контроля за соблюдением гуманитарных статей Заключительного акта, для сбора от граждан информации о нарушении этих статей и составлении в этой связи соответствующих документов с целью ознакомления с ними общественности и правительств стран — участниц Совещания в Хельсинки. Под учредительным документом подписались 11 человек, возглавил группу Ю. Орлов. До февраля 1977 года — даты ареста Ю. Орлова, группой было подготовлено 18 аналитических документов, в которых освещались многие вопросы: о положении политзаключенных, злоупотреблениях психолечением, преследовании религиозных меньшинств и пр. Московская Хельсинская группа стала рупором гражданских требований советского общества, а главное — связующим звеном между различными течениями диссидентства, ранее разобщенными [евреи-отказники, религиозные, национальные движения и пр.].

Осенью — зимой 1976—1977 г. были созданы хельсинские группы в некоторых союзных республиках [украинская, литовская, грузинская, армянская]. Особенно ценным было то, что по примеру и под непосредственным влиянием МХГ такие же группы возникли в Польше, Чехословакии, Румынии, ГДР и др. Даже в США после посещения американскими конгрессменами СССР и знакомства с «доктриной Орлова» была создана комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе — «Хельсинская комиссия». Таким образом, МХГ оказалась у истоков международного хельсинского движения, смыслом которого стала борьба за либерализацию режимов в странах, в которых не соблюдались гражданские права. Оно, бесспорно, сыграло значительную роль в расшатывании командно-административных режимов в странах Восточной Европы.

МХГ способствовала появлению и нескольких специализированных правозащитных ассоциаций в Советском Союзе, таких как Христианский комитет защиты прав верующих в СССР, Рабочая комиссия по расследованию случаев использования психотерапии в политических целях и др., которые собирали и составляли информационные бюллетени для МХГ.

4 октября 1977 года в Белграде состоялась европейская конференция по выполнению Хельсинских coглашений. МХГ подготовила и отправила туда 28 аналитических документом о нарушениях основных статей Заключительного акта в СССР, На Мадридскую конференцию в 1980 году было отправлено уже 138 документов. И хотя расстановка сил на ЭТИХ фору мах не позволила вынести решение о несоблюдении в СССР Хельсинских соглашений, но сам факт рассмотрения на международном уровне материалов независимых общественных ассоциаций был беспрецедентным.

Хельсинское движение не только вывело диссидентов на новый уровень, но и в какой-то степени изменило их статус. Как писал известный историк Михаил Гефтер: «Диссидентство уже не просто вызов и господствующему сознанию и господствующей бессознательности… Но и возможность приобрести статус и место способом, совершенно невероятным по прежним меркам». По его мнению, назвав себя Хельсинским, движение взялось быть соответчиком за исполнение государством его важнейшего международного обязательства и стало тем самым «зачатком, прообразом современного общества» .

Реакция властей не заставила себя ждать. Воспользовавшись прогремевшим 8 января 1977 года взрывом в московском метро, власть, обвинив в этом диссидентов, перешла в наступление. В феврале — марте 1977 года были арестованы почти все руководители и многие члены хельсинских групп (московской, украинской, грузинской и др.) С мая 1978 года методично нейтрализовывалась рабочая комиссия МХГ по психиатрии и к 1981 году были арестованы все ее члены.

В конце 70-х гг. произошло расширение структуры оппозиционного движения. Кроме хельсинских групп и правозащитных ассоциаций появились и узкоспециализированные организации по защите определенных групп граждан или какого-нибудь конкретного гражданского права, например, такие как: инициативная группа защиты прав инвалидов (март 1978 г.), свободный профсоюз (февраль 1978), свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (октябрь 1978), группа «Право на эмиграцию» (лето 1978); группа «Выборы-79» (февраль 1979) и др.

Однако тенденция расширения рамок движения одновременно стала и его серьезной проблемой, так называемой «проблемой поколений». Суть ее заключалась в том, что новое поколение не принимало беспрекословно идеологию, цели и принципы основателей движения, которые рассматривали его преимущественно как нравственное противостояние, не имевшее политических целей. Диссиденты также не ставили перед собой задачи расширения движения за счет других социальных слоев (вербовку рабочих, крестьян и др.). А когда это произошло само собой, они не смогли взвешенно оценить новую тенденцию. Необходим был терпеливый обмен мнений, на основе которого была бы возможна и консолидация сил. Но к этому, как оказалось, не готово ни старое, пи новое поколения диссидентов. Об остроте, болезненности попыток консолидации в конце 70-х — начале 80-х годов писали тогда многие, в том числе М. Гефтер, который страстно убеждал в необходимости открытого диалога «договориться между собой — с чего начать, чтобы не сорваться разом в катастрофу, в кровавую перетасовку» .

Именно с целью выявления конструктивных идей для диалога различных течений оппозиции с конца 1977 года диссиденты стали издавать самиздатский журнал «Поиски», затем «Свободная мысль» и др. Независимые журналы были по существу испытательным полигоном развития идейного плюрализма, предшествовавшего политическому.

Партийные чиновники активно использовали в своих целях идейный разлом в диссидентстве. Устраивались пресс-конференции, «круглые столы» и т. д. с целью дискредитации тех или иных идей и их носителей. Одновременно шло «заигрывание» с отдельными диссидентами. Так, удалось добиться «лояльности» Роя Медведева, который в конце 70-х годов в ряде писем и публикаций обрушился на «Поиски» [в особенности на статьи Р. Лерт], А. Д. Сахарова, уже осужденных членов Хельсинской группы за якобы излишнюю политизированность, деструктивность их деятельности, наносившей урон международному престижу СССР и т. д. «Казус Р. Медведева» заключался в небезуспешной попытке «отторжения» части диссидентов к так называемой духовной номенклатуре.

Таким образом, «проблема поколений» и углубление идейного раскола свидетельствовала о нарастании кризисных явлений в диссидентском движении к началу 80-х годов. И на этот раз данной ситуацией воспользовались репрессивные органы. С конца 1979 г. началась новая волна арестов: в заключении оказались 23 диссидента, в 1981 году — еще 11 человек. А. Сахаров был выслан в г. Горький. Движение оказалось фактически обезглавленным. Прекратили работу Инициативная группа защиты прав человека в СССР, Христианский комитет, Рабочая комиссия по психиатрии. Осенью 1982 было объявлено о прекращении деятельности МХГ. Общее число арестованных превысило 500 человек. Это позволило заместителю председателя КГБ [С. Цвигуну] с удовлетворением сообщить об обезвреживании антиобщественных элементов, маскировавшихся под правозащитников.

В середине 80-х гг. старое правозащитно-диссидентское движение слилось с формировавшимися неформальными течениями. На смену правозащитным ассоциациям пришли политические клубы, а затем и Народные фронты.

Диссидентство было порождено постсталинской эпохой, которая стала периодом ломки общественного сознания и драматических попыток реформаторского обновления социалистического строя. Диссидентство в значительной степени отразило драму этого процесса. Оно явилось своего рода реакцией какой-то части интеллигенции на послевоенный сталинизм и все нараставшую в обществе жажду обновления. Реакция была различной, но объединяло их главное — отказ от революционно-радикалистской парадигмы и вера в эволюционную демократическую трансформацию строя.

В своем развитии диссидентское движение прошло несколько этапов: хрущевская «оттепель» [середина 50-х — середина 60-х годов] стала периодом зарождения диссидентского инакомыслия, смыслом которого были попытки уяснения природы советского тоталитаризма, переосмысление исторического опыта, отстаивание курса десталинизации и свободы творчества.

Вторая половина 60-х годов были периодом зарождения правозащитного движения в рамках диссидентского инакомыслия. Пропаганда, защита и утверждение явочным порядком прав человека стали смыслом скорее нравственной, чем общественно-политической позиции определенного слоя советской интеллигенции. Открытый диалог с властью путем подачи петиций советским руководителям был основной формой ее выражения.

Конец 60-х — начало 70-х годов ознаменовались выходом правозащитников на арену общественно-политической деятельности. Основными признаками изменения характера движения стали расширение социальной базы и состава правозащитников, появление их ассоциаций (структурирование движения), распространение информационно-политического самиздата, разработка теоретических основ и конструктивных программ либерально-демократической эволюции режима, апелляции к общественности и официальным кругам Запада, расширение масштабов петиционных кампаний и переход к активным формам сопротивления [митинги, демонстрации, политические голодовки и пр.]. С конца 60-х — нач. 70-х годов правозащитное движение объективно стало выполнять функции оппозиции брежневскому режиму, хотя и переживало кризис, связанный как с внутренними тенденциями [идейный раскол], так и с организованными против них репрессиями.

Середина 70-х — начало 80-х годов известны как «хельсинский этап» правозащитного движения, характеризующийся новым уровнем, связанным со значительным усилением его общественно-политического и оппозиционного звучания. Хельсинское движение, начатое советскими правозащитниками, стало в эти годы и важнейшим фактором международной борьбы за права человека.

4. Политические подвижки в обществе во второй половине 80-х: стремление к переменам Апрель 1985 года стал прологом изменений, которые привели в движение все общество и имели большой резонанс в мире. В марте 1985 года произошла смена партийного руководства, Генеральным секретарем был избран М. С. Горбачев. С этого момента начинается отсчет «эры Горбачева» .

В современной исторической и политологической литературе по-разному, иногда — диаметрально противоположно оценивается ее содержание и роль инициатора. Одни авторы полагают, что М. С. Горбачев стремился к демократизации общества, выступал за коллективность и коллегиальность. Другие подвергают сомнению эту точку зрения и рассматривают «перестройку» как попытку достижения М. С. Горбачевым неограниченной личной власти, как «переход от демократизации к очередному раскручиванию авторитаризма; и даже «от демократического брежневизма к диктаторскому режиму сталинского типа» .

Некоторые считают, что «революция Горбачева» была попыткой «правящей элиты уходящей империи выжить с помощью перестройки себя самой и основ своей власти», что это был «…путь эволюционного слома тоталитаризма через тоталитарную партию с использованием принципов централизма и дисциплины, но в то же время опираясь на ее протестно-реформаторское крыло. Неоднозначны оценки и самого М. С. Горбачева: для одних он представлял собой «необычайный парадокс, являясь по сути диссидентом, стоящим у власти и сознательно демонтирующим ее» [37]; для других трагическую фигуру, поскольку одни соотечественники «будут видеть в нем великого реформатора, а другие — коварного разрушителя». Подчеркивается его проницательность и умение стратегически мыслить: был избран единственно «верный курс — на демократизацию общественной жизни». [39]

Придя к власти, новый лидер в отсутствие реальной угрозы правящему режиму встал перед выбором: либо проводить прежний «брежневский курс» и консервацию «застоя», либо попытаться произвести какие-то перемены, конечно же, еще не ведая о векторе и скорости их движения. М. С. Горбачев выбрал второй вариант. Новый партийный лидер, обладая более полной информацией о реальном положении дел, в частности, о назревании глубокого системного кризиса, а также о явном ослаблении международного воздействия советского опыта, «…принял обязанности Генерального секретаря, и будучи убежденным в необходимости радикальных преобразований во всех сферах жизни… Общество нуждалось в переменах, оно задыхалось в несвободе» .

М.С. Горбачев сумел уловить стремление общества к переменам. Идея реформирования, родившаяся по окончании послевоенного восстановительного периода, была пронесена поколением «шестидесятников» через «хрущевское десятилетие» и годы брежневского «застоя». Обновления жаждали все слои и социальные группы общества. Так, по крайней мере, казалось вначале. На всех уровнях партийного и государственного руководства появились люди, у которых также сложились представления о необходимости перемен. Приход к власти М. С. Горбачева оценивался ими положительно, поскольку считалось, что он из «команды Андропова», попытавшегося что-то изменить.

Необходимость модернизации была осознана не только новым руководителем, либерально настроенной частью политической и интеллектуальной элит, но и обществом в целом, уставшим от многочисленных программ и проектов предыдущих лет, так и оставшихся нереализованными. Советские люди, жившие в атмосфере засилья геронтократической партийно-государственной бюрократии, поверили новому Генеральному секретарю еще и потому, что в отличие от своих предшественников, он был довольно яркой личностью. Как и сегодня считают многие политологи, он вошел в большую политику как «живой, динамичный, способный говорить… зажигательно, подчеркнуто стремящийся к общению с людьми, чувствующий себя как рыба в воде в гуще народа. Необычайный политический стиль привлек к нему десятки миллионов людей…». Формирование политической «команды Горбачева» прошло в 1985—1986 гг. В нее вошли Н. И. Рыжков, Е. К. Лигачев, затем А. Н. Яковлев, М. А. Шеварднадзе и другие. Одновременно вытеснялись представители «брежневской гвардии» — Н. А. Тихонов, В. В. Гришин, Г. В. Романов, В. В. Щербицкий и другие. Новая «команда» занялась поиском конструктивных идей. К этой работе были привлечены ученые, в первую очередь экономисты и социологи: А. Аганбегян, Л. Абалкин, А. Гринберг, П. Бунич, С. Шаталин, Т. Заславская и другие. Их выводы нашли отражение в партийных документах.

На апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС М. С. Горбачевым был провозглашен политический курс сначала «ускорения» социально-экономического развития страны, а позже «перестройки». «Ускорение» было нацелено в первую очередь на оздоровление экономики, на преломление неблагоприятных тенденций в этой сфере. Планировались структурная перестройка экономики, реконструкция материально-технической базы, новая инвестиционная политика, введение эффективных форм управления, использование новых технологий, ускорение научно-технического прогресса. Резервы ускорения руководители страны, как и на предыдущих этапах, видели в организационных мерах, укреплении дисциплины, повышении ответственности и т. д.

На XXVII съезде КПСС, состоявшемся в марте 1986 года, были внесены непринципиальные поправки в Программу КПСС и была утверждена ее новая редакция. Однако ценностные установки остались прежними, в соответствии с чем были определены традиционные средства и методы преобразований. Главный упор в проведении реальной политики делался на подбор руководящих кадров не только в высшем эшелоне власти, но и на местах. Большинство кадровых перемен было связано с попыткой укрепления власти и политических позиций нового Генсека.

Одновременно был предпринят ряд мер в области экономики: начато техническое перевооружение машиностроения; создана Госприемка для решения проблемы качества продукции; введена на производстве «непосредственная демократия» — выборность на конкурсной основе руководителей предприятий; образован Госагропром с целью объединения производства и переработки сельскохозяйственной продукции; начата антиалкогольная кампания. Однако эти мероприятия не привели к экономическому росту. Позже попытались решить накопившиеся проблемы с помощью экономической реформы, одобренной июньским (1987 г.) пленумом ЦК КПСС. Она предполагала введение хозрасчетного социализма, создание конкурентной рыночной среды, а в конечном счете смены административного социализма на «рыночный» .

Но экономика оказалась невосприимчивой и к этим нововведениям, и не только из-за отсутствия условий: инфраструктуры рынка, товарно-сырьевых бирж, посреднических организаций. Кадры на всех уровнях имели патерналистски-социалистическую ментальность: одобрив идею рынка, не хотели принимать его негативных последствий, отпуска цен, закрытия обанкротившихся предприятий, массовой безработицы. В такой обстановке большая часть руководителей предприятий опасались рисковать, стремились получить максимальный госзаказ, обеспечивающий гарантированное централизованное снабжение сырьем и сбыт произведенной продукции.

Таким образом, предложенные в 1985;1987 гг. меры, естественно, не привели к модернизации, не дали желаемых экономических и социальных результатов, Анализируя этот первый этап, М. С. Горбачев в 1995 году писал: «…Мы начинали дело реформ исходя из того, что существующую социально-политическую систему можно улучшить. Мы были во власти тех же иллюзий, во власти которых были и наши предшественники. Я имею в виду и Хрущева, и Андропова». М. С. Горбачев и его сторонники публично не подвергали сомнению цель, поставленную в партийных документах, декларировали жизнеспособность реального социализма, возможность его исправления, раскрытия его потенциальных возможностей. Эти заявления находили определенную поддержку в обществе, поскольку отвечали ожиданиям и состоянию мифологизированного сознания значительной части советских граждан в середине 80-х годов.

Однако первые неудачи привели к необходимости корректировки курса. На январском (1987 г.) пленуме ЦК КПСС с докладом о «перестройке и кадровой политике партии» выступил Генеральный секретарь. Причинами, оказавшими негативное влияние на решение практических вопросов, назывались несвоевременность и недооценка со стороны ЦК КПСС необходимости перемен в стране, догматизм и закостенелость теории, не позволившей осуществить объективный анализ состояния общества. Было зафиксировано возникновение механизма торможения.

М.С. Горбачев предложил скорректированный курс: на основе углубления «ускорения» осуществить перестройку. Последняя была названа «революцией». В Горбачев вошел, по меткой характеристике западных обозревателей, как «архитектор перестройки», как руководитель, попытавшийся осуществить «революцию сверху». Согласно официальным документам, перестройка была направлена на преодоление застойных процессов, слома механизма торможения, глубокое обновление всех сторон жизни страны, придания социализму самых современных форм, полную демократизацию общественной жизни. Предполагалось, что составляющими перестройки станут: радикальная реформа управления, нацеленная на замену административных методов преимущественно экономическими; осуществление глубоких перемен в политической системе, но без отступления от принципиальных базисных основ; правовая реформа и т. д. Провозглашались приоритеты общечеловеческих ценностей над классовыми интересами.

Данный курс, проведение которого предполагало поддержку прежде всего во властных структурах, почти сразу же встретил сопротивление: в среде хозяйственной номенклатуры, партийно-советского аппарата, силовых структурах государства (армии, КГБ), у части членов Политбюро. «Архитектор перестройки» справедливо указал на опасность «бюрократизации общественных структур и расширенного воспроизводства на всех уровнях бюрократической прослойки, которая приобрела непомерное влияние во всей государственной, административной и даже общественной жизни» .

К 1987 году сложилось непростая для реформаторов ситуация. С одной стороны, они не имели достаточно прочной опоры среди высшей и региональной партийной и военной элит, с другой — народные массы достаточно пассивно наблюдали за усилиями инициаторов перестройки. В такой обстановке на первый план выдвинулась необычайно трудная задача — сломить сопротивление консервативных сил, расширить свое влияние, укрепить собственные позиции. В 1987—1988 гг. М. С. Горбачев и А. Я. Яковлев предложили осуществить широкую демократизацию, являвшуюся, по их мнению, гарантией необратимости перемен. Таким путем предполагалось всколыхнуть широкие народные массы, создать альтернативную, управляемую сверху силу, не выходившую из-под контроля нового Генсека, которую при необходимости можно было использовать в борьбе против консерваторов.

Средствам массовой информации была отведена первоочередная роль в целенаправленном процессе политизации массового общественного сознания. Реформаторы провозгласили поворот к гласности и открытости в деятельности государственных и общественных организаций. Пресса, поддерживаемая и побуждаемая «сверху» в условиях смягчения цензуры, облегчения доступа к информации будоражила общественность. Подвергнув резкой, нередко уничтожающей критике партийное руководство всех уровней, систему власти, образ жизни, историю страны, она все более настойчиво стала выступать в качестве оппозиционной силы политике КПСС.

" Перестроечными" изданиями стали «Московские новости», «Огонек», «Известия», «Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Московский комсомолец», «Московская правда», «Юность» и др. Их тиражи резко выросли, они становились действительно массовыми изданиями. Обновился состав главных редакторов наиболее популярных и имевших массовые тиражи изданий, особенно литературно-художественных журналов, звучавших во весь голос еще в предшествующие годы, Их возглавили сторонники демократической ориентации, преимущественно «шестидесятники»: «Новый мир» — С. Залыгин, «Знамя» — Г. Бакланов, «Огонек» — В. Коротич и т. д.

Культурная жизнь стала протекать по-иному, свобода коснулась и ее. Одним из первых проявлений гласности стал выход на экраны фильма-аллегории Т. Абуладзе с символическим названием «Покаяние», пролежавшего до этого на полке два года. В нем была раскрыта отвратительная сущность тирании, диктаторства, ее губительное воздействие на судьбы людей.

Начался процесс реорганизации разнообразных творческих союзов, театров, телевидения, радио. Их руководителями стали демократически настроенные профессионалы. Большой резонанс в обществе имели пьесы политического театра М. Шатрова — «шестидесятника»: «Шестое июля», «Так победим», «Диктатура совести» и т. д. В свет вышли написанные еще в 60—70-е гг., запрещенные цензурой произведения «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Зубр» Д. Гранина, «Исчезновение» Ю. Трифонова, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана и др. В них художественными средствами изображался сталинский диктаторский режим и его разрушающее воздействие на общество и личность.

Началась реабилитация репрессированных представителей творческой интеллигенции: расстрелянного в 1921 г. поэта Н. Гумилева, писателей первой волны эмиграции Г. Иванова, В. Набокова, В. Ходасевича; затем репрессированных в 20—30-е гг. А. Платонова, О. Мандельштама, С. Замятина и др. И, наконец, вершиной процесса освобождения слова стало снятие запрета с творчества литераторов «третьей волны» эмиграции, с диссидентов, изгнанных или покинувших Советский Союз в 70-е гг. Были опубликованы произведения А. Солженицына, В. Некрасова, И. Бродского, А. Галича и т. д.

В первые годы перестройки существенно изменилось отношение к истории, которая долго находилась под партийным диктатом. Специалисты получили возможность изучать проблемы, ранее сознательно исключенные из круга научных исследований. Особую актуальность приобрели вопросы о природе сталинизма, преступлениях коммунистического режима, о довоенном и послевоенном голоде, о политических заключенных и их судьбах и т. д. Общественность все более убеждалась в необходимости объективного написания отечественной истории XX века. В научной среде также наметился поворот к принципам современного гуманитарного знания с ориентацией преимущественно на цивилизационный подход с учетом многовариантности исторического развития и т. д.

Гласность вошла в реальную жизнь, во многом изменила настроение людей, но, естественно, не могла «снять» накопившиеся проблемы. Третий год перестройки оказался трудным, ожидаемых позитивных изменений не произошло. Задача обновления партийно-советских руководящих кадров, поставленная январским (1987 г.) пленумом ЦК КПСС, решалась неоднозначно. Замена старых руководителей на более молодых не улучшила их качественного состава, так как и новые кадры, выращенные советской системой, были приучены к командным методам руководства. Осложнились отношения горбачевского руководства с военной элитой, которая противодействовала курсу «нового политического мышления», в чем-то снижавшего роль армии. Хозяйственная номенклатура, директора предприятий не стремились включаться в экономическую реформу, предпочитали работать по-старому. Большинство представителей консервативно настроенной региональной политической элиты выразили свое негативное отношение к новым публикациям, к росту открытости информации.

В политбюро ЦК КПСС стал обсуждаться вопрос о роли гласности; в ходе дискуссии обозначилось противостояние Е. К. Лигачева и А. Н. Яковлева. Е. К. Лигачев настаивал на ее ограничении, вплоть до применения жестких административных мер по отношению к руководителям изданий, отступавших от «принципов социализма». Радикально настроенный А. Н. Яковлев, в свою очередь, обозначил свою позицию в конфликте с обществом «Память», крайней группировкой национально-патриотических сил, обвинившей его в приверженности сионизму и масонству. Он потребовал пресечения подобных выступлений вплоть до применения репрессивных мер, их оценки как «русского шовинизма» и антисемитизма. М. С. Горбачев лавировал между ними, пытаясь остаться в центре. Характерно, что проект Закона о гласности, задача разработки которого была поставлена на январском (1987 г.) пленуме ЦК КПСС и который должен был стать генерализующим, комплексным актом, включающим нормы различных отраслей права с целью установления принципов и основ гласности, так и не был принят. Единственным законодательным актом прямого действия в этой сфере стал Закон о печати, который сыграл значительную роль в развитии гласности.

На новый виток борьба в политическом руководстве вышла после октябрьского (1987 г.) пленума ЦК КПСС, на котором выступил Б. Н. Ельцин (кандидат в члены Политбюро). Он обвинил организаторов перестройки в отсутствии концепции преобразований, подверг критике стиль работы высших руководящих партийных кадров, включая и самого Генсека, потребовал более решительного подхода к реформам. Текст выступления Б. Н. Ельцина не был опубликован. Официально его позиция была оценена как «политический авантюризм», ставка на раскол в ЦК и Политбюро, а сам он был освобожден от занимаемой должности.

Отсутствие объективной информации о происшедшем только усиливало общественный интерес к Б. Н. Ельцину. Его выступление непосвященными массами было воспринято как вызов партократам, что во многом способствовало росту его авторитета. Многие считали, что с Ельциным расправились, а его устранение из политики восприняли как удар по перестройке. Кроме того, всем был преподан наглядный урок: гласность дозируется и контролируется «сверху» .

Но самый важный вывод состоял в том, что единство реформаторов партийной элиты было весьма непрочным, в верхних эшелонах власти наметился серьезный раскол, следствием которого слало усиление процесса размежевания в сфере оппозиционных курсу перестройки сил: на консерваторов справа и радикал-реформаторов слева. Мощный импульс данный процесс получил после доклада М. С. Горбачева «Октябрь и перестройка: революция продолжается», посвященного 70-летию Октября, в котором давалась неоднозначная оценка роли Сталина в истории советского общества. Отмечались противоречивость его личности, грубые политические ошибки, произвол и массовые репрессии, допущенные им. Вместе с тем подчеркивался его вклад в борьбу за социализм, организаторская роль в годы Великой Отечественной войны. Это была обтекаемая «срединная» оценка, вызвавшая острую дискуссию, а точнее жесткую политическую борьбу. Осуждался характер построенной в СССР модели социализма, и, что особенно важно, пути его обновления. По существу это была борьба двух диаметральных подходов к перестройке: радикального — нацелившегося на демонтаж всей системы, и умеренно-консервативного — стремившегося к ее сохранению, но в улучшенном варианте.

Радикалы с явного одобрения секретаря ЦК КПСС А. Н. Яковлева, как считают некоторые авторы, начали в средствах массовой информации кампанию по дискредитации прошлого страны и КПСС, рисуя социализм достаточно негативными красками. Давление с их стороны было столь сильным, что возникла необходимость горбачевскому руководству дать ответ: ведут ли намеченные преобразования к отступлению от социализма?

Выяснение этого вопроса потребовало анализа идеологических аспектов перестройки. На февральском (1988 г.) пленуме ЦК КПСС был дан достаточно определенной ответ: не отступая от созданного народом, стремимся возродить ленинский облик социализма, очищая его от догматических, бюрократических наслоений.

В ответ на поток негативных публикаций об истории страны и партии охранительные силы потребовали приструнить распоясавшуюся прессу. 13 марта 1988 г. в газете «Советская Россия» было опубликовано письмо Н. Андреевой «Не могу поступаться принципами», официально оцененное как манифест антиперестроечных сил"; предполагалось, что данное письмо было инспирировано Лигачевым и выражало «идейное кредо» тех, кто был не согласен с концепцией перестройки В противостоянии А. Н. Яковлева и Е. К. Лигачева маневрировавший М. С. Горбачев склонился на сторону Яковлева, что привело к поражению Лигачева и его сторонников.

Однако, как отмечают отдельные авторы, борьба с «манифестом консервативных сил» стала общим поражением: и поражением неосталинистов, и началом поражения антисталинистов, тех, кто критиковал сталинизм с позиций ленинизма, т. е. большинства так называемых «шестидесятников» или «детей XX съезда». Эта идеологическая кампания имела далеко идущие последствия: она не только разоблачила сталинизм, но и стала началом развенчания марксизма-ленинизма как утопической доктрины, что, в конечном счете, привело и к отрицанию социалистической идеи. С этого момента историческая инициатива переходит к либерально-демократическим силам, постепенно внедрившим в общественное сознание ориентацию на демонтаж всей системы.

Под их влиянием развернулась дискуссия на данную тему накануне XIX Всесоюзной конференции КПСС. В докладе на состоявшейся в июне-июле 1988 года XIX партконференции М. С. Горбачев дал следующий ответ: «Если политическая система останется неподвижной, то мы не справимся с задачами перестройки». Обществу была предложена политическая реформа, при проведении которой предполагалось исходить из ясного представления о том, какие качества системы выдержали проверку временем, а какие, наоборот, необходимо свести до минимума или полностью преодолеть. В ходе этой реформы предусматривалось преодолеть отчуждение общества от власти; ускорить процесс широкого вовлечения трудящихся в управление делами страны не на словах, а на деле; обеспечить правильное распределение властных полномочий между всеми звеньями политической системы, особенно между партией и государством.

Намечались и пути достижения этих целей: — изменение избирательной системы с целью проведения многомандатных, альтернативных выборов в Советы; реорганизация структуры органов власти и управления, в частности, высшим органом власти был определен Съезд народных депутатов, в состав которого наряду с депутатами от территориальных и национально-территориальных округов должны были войти депутаты, представлявшие основные звенья политической системы — партии, профсоюзов, комсомола и других общественных организаций. Съезд должен был образовать двухпалатный Верховный Совет СССР — постоянно работающий законодательный, распорядительный и контролирующий орган; тайным голосованием предполагалось избирать Председателя Верховного Совета. Речь шла о формировании в конечном счете правового государства, обеспечении действительного верховенства закона, реформировании советского законодательства и судебной системы, обеспечении на деле прав человека и т. д.

Одновременно партия в целом сохраняла свои позиции политического авангарда с притязанием на единственно верное постижение законов истории, на создание совершенной общественной системы. Вместе с тем, предполагалось разрешить внутрипартийные противоречия: осуществить демократизацию внутренней жизни, четко разграничить функции партийных и государственных органов и т. д.

В целом предложенная политическая реформа, несмотря на свою половинчатость и незавершенность, вносила определенные изменения в существовавшую политическую систему. В этой связи интересна позиция М. С. Горбачева, который, осмысливая позже опыт перестройки, писал в 1995 году: «Мы к 1988 году осознали, что без реформирования самой системы мы не сможем обеспечить успешно проведения реформ… с этого момента можно говорить о втором содержательном этапе перестройки. Он базировался уже на других идеологических позициях, в основе которых лежала и идея социал-демократии». Некоторые авторы сегодня настаиваю на том, что реформа вообще диктовалась тяжелейшим кризисом КПСС, как всеобъемлющей правящей структуры и партии государственного типа; она представляла собой «модернизацию системы властных отношений в СССР» .

Комплекс мероприятий, официально закрепленных XIX партконференцией, показал стремление М. С. Горбачева к реформированию, как, впрочем, и обозначил рамки данного процесса: произвести достаточно серьезную корректировку существовавшей системы при условии сохранения ее базисных компонентов и удержания в своих руках недавно полученной власти. Начинал складываться главный парадокс перестройки как «революции», инициированной сверху: структурные реформы, требуемые для всесторонней модернизации общества, объективно оказывались направленными против самих реформаторов, предполагали глубокую трансформацию удерживаемой ими власти.

После XIX партконференции в советскую политическую систему были внесены некоторые изменения. Реорганизации подверглись такие политические институты, как ЦК, Верховный Совет, КГБ, был сформирован новый орган представительной власти — Съезд народных депутатов СССР на основе альтернативных выборов. В результате свободного волеизъявления избирателей часть партийных руководителей потерпела поражение. И хотя это явление не стало массовым, оно свидетельствовало о реальном изменении в политическом климате общества. Перестроечный процесс на четвертом году достиг своего пика. 1989 год стал переломным. Именно в это время развернулась полная драматизма ожесточенная идейная политическая борьба в высшем эшелоне власти. Росло отчуждение между М. С. Горбачевым и его ближайшим окружением. С одной стороны, у Горбачева отсутствовала четкая концепция перестройки. С другой — близкие к нему идеологи эволюционировали и, наконец, пришли к отрицанию марксизма-ленинизма, началась открытая борьба с Лениным и его идеями. Средства массовой информации усиленно пропагандировали либеральные ценности: многообразие форм собственности, рынок, свободу личности и т. д.

Реальный политический процесс развивался в значительной степени спонтанно. Массы, политизированные в условиях гласности, первых в советской истории многомандатных выборов, и одновременно разочарованные неэффективностью горбачевских реформ, тем не менее, поддерживали новые идеи. Уличная стихия бушевала. За 8 месяцев 1989 года было проведено свыше 2500 митингов, 1030 из которых были несанкционированными. По стране прокатилась волна шахтерских забастовок. Все это свидетельствовало о наличии кризиса доверия к партии и руководству.

Становился очевидным тот факт, что радикальное демократическое движение перехватывало управление массами, начиная выступать как оппозиционная сила по отношению к курсу Горбачева. Оно получило организационное оформление летом 1989 года, когда на I съезде народных депутатов СССР была создана Межрегиональная депутатская группа, сопредседателями которой стали: Ю. Н. Афанасьев, Б. Н. Ельцин, В. А. Пальм, Г. Х. Попов, А. Д. Сахаров. По существу она стала первой парламентской оппозицией, официально признанной государством. Ее руководители уверяли общественность через средства массовой информации, что стремились к решению накопившихся проблем и не имели политических целей. Однако они в известном смысле «лукавили». Г. Х. Попов на неофициальной конференции оппозиционных сил в сентябре 1989 года говорил: «…У нас есть шанс для победы. Нужно ставить на учет каждого депутата РСФСР. Он должен понять, что если он будет голосовать не так, как скажет межрегиональная группа, то жить ему в этой стране будет невозможно». Последующие события показали, что Межрегиональная группа повела достаточно решительную борьбу за власть, мобилизуя массы на выступления протеста. Эмиссары оппозиции организовывали митинги, демонстрации, забастовки и другие акции гражданского неповиновения с целью давления на власть.

Обстановка в стране обострялась. М. С. Горбачев пытался удержать власть и сохранить политическое лидерство. С этой целью он вынужден был постоянно лавировать между разными политическими силами. Характерно, что даже в этих условиях Горбачев видел большую опасность для себя в партноменклатуре, а не в радикально-демократической оппозиции. Хотя наряду с политическими радикалами стали действовать национальные радикалы с идеями расширения нрав республик и реформы советской федерации.

В 1989—1990 гг. на новый уровень вышло противостояние Горбачева и Ельцина. Ельцин, ставший первым действующим председателем Межрегиональной депутатской группы, еще при жизни А. Д. Сахарова [умер 14 декабря 1989 г.] стремился закрепить официальный статус своего лидерства. Вернувшись, несмотря на горбачевский запрет, в политику, Б. Н. Ельцин был поддержан митингующими массами и стал фактически лидером народной оппозиции. Демократическая пресса помогла ему создать имидж борца с консервативными силами, одновременно изображая Горбачева как борца за личную власть. На этой волне Б. Н. Ельцин был избран Председателем Верховного Совета РСФСР. Он стал представлять собой реальную угрозу для М. С. Горбачева.

Подоплекой борьбы двух лидеров стало разное представление о целях и содержании процесса реформирования. М. С. Горбачев декларировал приверженность социалистическому выбору, а Б. Н. Ельцин все более склонялся к либерально-демократическому варианту развития. Ельцин практически поставил вопрос о кардинальном изменении политического курса: смене социально-экономической и политической системы.

Дальнейшие события показали, что радикальная демократическая оппозиция сумела повести за собой массы. Она добилась на выборах в представительные — республиканские и местные органы — желаемого большинства. Оппозиция проникла во властные структуры и стала в рамках отдельных республик «властью — оппозицией», хотя еще и не обладала всей полнотой власти, поскольку была подчинена союзному руководству — Центру.

В начале 1990 года ею была подвергнута массированной атаке «руководящая и направляющая роль КПСС», закрепленная в статье шестой Конституции СССР. В марте 1990 года III Внеочередной Съезд народных депутатов внес изменения в данную статью. В ее новой редакции право на участие в выработке политики, в управлении государственными и общественными делами признавалось как за КПСС, так и за другими партийными, профсоюзными, молодежными и иными общественными организациями. Под давлением радикальных сил произошли определенные подвижки в системе, благодаря чему были созданы условия для оформления новых политических форм и движений. Партия в какой-то мере начинала терять свои властные функции, хотя более 70 лет она была становым хребтом огромного, сложного, многонационального государства. Можно ли рассматривать все это, как заранее спланированный процесс, как один из составляющих элементов «революции сверху», вводимый целенаправленно и продуманно? Представляется, что вряд ли. Многое возникало спонтанно. Но важно другое: Горбачев, борясь с консервативными структурами партаппарата и подключив к этому массы, явно верил в то, что процессы будут и впредь управляемы, если не со стороны Генсека, то со стороны задуманного им аппарата президентства. На III Внеочередном съезде в марте 1990 г. он был избран Президентом СССР. Оценивая это событие, историки высказывают мнения о начале этапа очередного раскручивания авторитаризма, совпавшего с процессом становления многопартийности как ответной реакции на него.

Вместе с тем в позиции М. С. Горбачева происходила определенная эволюция, он становился радикальнее, в его подходах прослеживались не только социал-демократические, но даже либеральные нотки. Это нашло отражение в программе «гуманного и демократического социализма», принятой летом 1990 г. на XXVIII съезде КПСС. Генеральный секретарь считал, что средствами его достижения должны были стать смешанная экономика, в которой, наряду с государственной, допускалась и трудовая частная собственность; продвижение к рыночным отношениям; формирование гражданского общества и правового государства; разделение властей на законодательную, исполнительную, судебную; политический плюрализм, многопартийность. Но, несмотря на некоторые изменения идеологических представлений лидера, он и КПСС все более становились объектом критики. Тем более, что XXVIII съезд партии завершился расколом на реформаторское крыло, не считавшее возможным демократизацию КПСС; и консервативное крыло, обвинявшее в «оппортунизме» М. С. Горбачева. Консерваторы отстояли и реализовали идею об организации Российской коммунистической партии. Ее Учредительный съезд состоялся в июне 1990 г., первым секретарем был избран И.Полозков. Одновременно наступали и радикалы: 19 февраля 1991 г. Б. Н. Ельцин потребовал отставки Президента СССР. Они открыто повели борьбу за изменение социально-экономического строя. По стране прокатился «парад суверенитетов», шла «война законов». Сущностью этого процесса была борьба за разграничение союзной и республиканской собственности, а значит — за овладение реальной властью.

М.С. Горбачев пытался найти «золотую середину» и предложил в качестве «равнодействующей» тактику политического центризма, означавшего как отказ от возврата к доперестроечному состоянию, так и от реформаторского максимализма. Но его попытки не увенчались успехом. Оппозиция проводимому Горбачевым курсу росла. Консерваторы не простили ему даже частичного отхода от постулатов марксистско-ленинской идеологии, а радикалы — нерешительности в реализации западной модели модернизации.

В 1991 году социально-экономическая и политическая обстановка в стране продолжала накаляться, все более обострялась проблема целостности союзного государства. 17 марта 1991 г. был проведен всесоюзный референдум, на котором большинство граждан высказалось за сохранение Союза ССР. Казалось, что сложный период борьбы за власть и выбор смысловой доминанты для страны завершился победой Горбачева. Однако итоги референдума напряженности не сняли; кризис углублялся, ибо ни консервативные, ни леворадикальные силы не отказались от конфронтации. Горбачев сделал еще одну уступку своим политическим оппонентам из левых сил, стремясь таким путем сохранить Союз. Он был инициатором Ново-Огаревского процесса, протекавшего в узком кругу высших руководителей девяти союзных республик, итогом которого стал договор о Союзе Суверенных государств на федеративной основе. Его подписание было назначено на 20 августа 1991 года.

Консервативное крыло партгосаппарата, руководители силовых министерств восприняли Ново-Огаревский проект как недопустимо большую уступку радикалам, республиканским сепаратистам и т. д. 19−21 августа 1991 г. данные силы в лице членов образованного Государственного комитета по чрезвычайному положению [ГКЧП], в который вошли: Г. И. Янаев — вице-президент СССР, О. Д. Бакланов — первый заместитель председателя Совета Обороны СССР, В. А. Крючков — председатель КГБ СССР, B.C. Павлов — премьер-министр СССР, Б. К. Пуго — министр внутренних дел СССР, В. А. Стародубцев — председатель Крестьянского союза СССР, Д. Т. Язов — министр обороны СССР, А. И. Тизяков — президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта, связи СССР. Они предприняли попытку переломить ситуацию, отстранить М. С. Горбачева от власти, пользуясь его пребыванием на отдыхе. ГКЧП ввел чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, в Москву была введена военная техника и войска; предпринята информационная блокада. Но радикалы во главе с президентом РСФСР Б. Н. Ельциным, избранным на эту должность 12 июня 1991 года, одержали верх. Завершились эти события изъятием из политической жизни КПСС и распадом СССР. К власти пришли силы либерально-демократические ориентации.

Таким образом, история доказала тщетность попыток М. С. Горбачева реформировать тоталитарно-авторитарную систему. Она не воспринимала новаций; внутренне присущие противоречия нельзя было разрешить «революцией сверху» в варианте, предложенным Горбачевым. Тем более, что многие его инициативы, как, например, Закон о гласности, реализовывались на уровне заявлений о намерениях, очередных кампаний, а не на основе правовых, легитимных актов и глубокой модификации управленческих структур. На реальный вызов истории был дан неадекватный ответ.

Но запущенный М. С. Горбачевым в конце 80-х гг. механизм, включавший в себя хотя бы элементы гласности (Закон о печати), демократизацию выборов, идейный и политический плюрализм — сыграли деструктивную роль по отношению к системе. Иным стал политический климат в обществе, и, в конечном счете, был сокрушен коммунистический режим. Сам М. С. Горбачев больше преуспел в демонтаже системы, чем в созидании новой. Представляется верным мнение П. В. Волобуева, подчеркнувшего, что «перестройка, задуманная ее инициатором как реформа, не состоялась, она превратилась в радикальные общественные преобразования, в формационный перелом». Вместе с тем, перестроечный процесс пробудил волю к переменам; правда об обществе, его истории, полученная благодаря свободе слова, привела к ранее небывалой информационной свободе, к осознанию необходимости глубоких системных реформ. В год 20-летия начала реформация в России, А. Н. Яковлев так видит ее итоги: «…нам, реформаторам перестроечной волны, многое удалось сделать. Свобода слова и творчества, парламентаризм и многопартийность, окончание „холодной войны“, изменение религиозной политики, прекращение политических преследований, реабилитация жертв репрессий, удаление из Конституции шестой статьи — о руководящей роли КПСС… Это были сущностные реформы, определившие постепенный переход к новому общественному строю на советском и постсоветском пространстве». Именно в русле этого осознания развивались во второй половине 80-х годов массовые движения «снизу», которые первоначально поддерживались и воспринимались реформаторами как проявление «социалистического плюрализма», а затем стали вызывать тревогу, превратились в достаточно мощный фактор развития политического процесса в России.

1. См.: Арбатов Г. Из недавнего прошлого // Л. И. Брежнев. Материалы к биографии. М.1991. С. 61; Аксютин Ю. В. Октябрь 1964 года. «В Москве хорошая погода». Там же. С. 50—58; Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 229−234; и др.

2. История России с начала ХII до начала ХХI века. Под ред. А. Н. Сахарова. Институт российской истории РАН. М., 2003. С. 729.

3. Левада Ю., Ноткин Т., Шейнис В. Секрет нестабильности самой стабильной эпохи // Погружение в трясину. М., 1991. С. 19.

4. Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т. 2. С. 484.

5. Такер Р. Распухшее государство, одрябшее общество: наследие сталинизма в брежневской России // Новое политическое мышление в процессе демократизации. М., 1990. С. 116.; Боффа Д. История Советского Союза. М., 1990. Т. 2. С. 537.

6. Орлов А. С., Георгиев В. А., Георгиева Н. Г., Сивохина Т. В. История России. 2-е изд. М., 2004. С. 436.

7. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление (1953—1985). Свидетельство современника. М., 1991. С. 102; См.: Бурлацкий Ф. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них. М., 1990. С. 271−281;

8. Устав Коммунистической партии Советского Союза // Материалы ХХШ съезда КПСС. М., 1966. С. 209−211.

9. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление… С. 260—261.

10. Арбатов Г. Из недавнего прошлого… С. 68.

11. Восленский М. Номенклатура. М., 1991. С. 369, 370.

12. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление… С. 258.

13. Месяцев Н. Генсека на экране должно быть втрое больше // Л. И. Брежнев. Материалы к биографии. С. 213.

14. Овруцкий Л. До и после оваций // Л. И. Брежнев. Материалы к биографии. С. 276, 277.

15. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление… С. 158.

16. Ростропович М. Открытое письмо // Л. И. Брежнев. Материалы к биографии… С. 61.

17. Чазов Е. Здоровье и власть. М., 1992. С. 172.

18. См. подробно: Андропов Ю. В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР. М., ПЖЭ, С. 20, 24, 25, 27.

19. Лепехин В. А. Об истоках модернизации и мотивах «модернизаторов» // Социально-политические науки. 1992. № 4−5. С. 3.

20. Россия и мир. М. 1994. Ч. 2. С. 286, 287.

21. Синявский А. Д. Диссидентство как личный опыт // Юность. 1989. № 5. С. 87−92; Петровский Л. Перестройка, верни им имена // Родина. 1990. № 4; Орлов Ю. Свобода в нас самих // Родина. 1991. № 9—10; Мильштейн И. Выйти на площадь // Огонек. 1990. № 1; Гинзбург А. Из старых записок // Звезда. 1990. № 11; и др.

22. Амальрик А. Записки диссидента. М; СПб. Слово. 1991.; Боннер Е. Постскриптум М., 1990.; Буковский В. И вновь возвращается ветер. М., 1990.; Копелев Л. Утоли моя печали (мемуары). М., 1991.; Марченко А. Мои показания. М., 1991.4 и другие.

23. Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Benson. 1984. (М.—Вильнюс, 1992); Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? // Огонек. 1990. № 1−10.;Медведев Р. К суду истории. Нью-Йорк, 1973; и другие.

24. Березовский В., Кротов Н. Неформалы — кто они? // Неформальная Россия. Опыт справочника. М., 1990; Березовский В. Диссидентское движение в СССР в 50—80-е годы // История СССР. М., 1990; Мейер М. Очерки истории правозащитного движения в СССР // Преподавание истории в школе. 1990. № 5; Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР в 50—80-х годах. Учебное пособие. М. РГГУ, 1994.

25. Алексеева Л. Указ. соч. С. 237.

26. Сахаров A.Д. Воспоминания // Знамя. 1990. № 10. С. 25.

27. См. речи подсудимых в сб. «Цена метафоры или преступление и наказание Даниэля и Синявского». М., 1989.

28. Миф о застое. Сост. Б. Никонорова, А. Прохватилова. Л., 1991. С. 59−60.

29. Петровский Л. П. Неизвестный Сахаров // Кентавр. 1995. № 2. С. 36−37.

30. Солженицын А. И. На возврате дыхания и сознания // Сб. Из-под глыб. 1973 г. (в самиздате). 1974.

31. Миф о застое. С. 272, 273.

32. Гефтер М. Указ. соч. С. 93.

33. Безбородов А., Мейер М., Пивовар Е. указ соч. С. 48.

34. Верт Н. История советского государства 1900—1991. М., 1992. С. 473; История России XIX—XX вв. Курс лекций. Ч. 2. Брянск, 1992. С. 91; и т. д.

35. Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 280; Рыжков Н. И. Перестройка: история предательств. М., 1992. С. 368.; Зиновьев А. А. Коммунизм как реальность. М., 1994. С. 477.

36. Бри М. Михаил Горбачев — герой гуманистического демонтажа. (Попытка социально-исторического портрета) // Полис. 1995. № 2. С. 112, 118.; Яковлев А. Н. Реформация в России // Общественные науки и современность. 2005. № 2. С. 6.

37. Цит. по: Власть и оппозиция… С. 279.

38. Волкогонов Д. Семь вождей. Галерея лидеров СССР. В 2-х кн. М., 1996. С. 281.

39. Яковлев А. Н. Реформация в России… С. 7.

40. Горбачев М. Оглянуться назад, чтобы посмотреть вперед // Свободная мысль. 1995. № 3. С. 4.

41. Согрин В. Политическая история современной России. 1985;1994. От Горбачева до Ельцина. М., 1994. С. 19.

42. Материалы Пленума ЦК КПСС. 27−28 января 1987. М., 1987. С. 7—8, 15, 16; Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988. С. 31, 71.

43. Власть и оппозиция… С. 293.

44. Материалы XIX Всесоюзной конференции КПСС. 28 июня — 1 июля 1988. М., 1988. С. 38.

45. Перестройка. Десять лет спустя. (Апрель 1985 — март 1995). М., 1995. С. 70.

46. Волгин Е. И. КПСС в контексте советской политической модернизации (конец 80-х — пол. 90-х годов ХХ в.) // Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 2004. № 3. С. 75.

47. См.: Реформирование России: мифы и реальность. М., 1994. С. 19, 22.

48. Правда. 1994. 18 мая.

49. См.: Программное заявление XXV1I1 съезда КПСС. К гуманному, демократическому социализму // Россия сегодня… С. 32—45.

50. Перестройка. Десять лет спустя. С. 117.

51. Яковлев А. Н. Реформация в России. // Общественные науки и современность. 2005. № 2. С. 7.