Этика нравственной солидарности и соучастия

Министерство образования Республики Беларусь Учреждение образования

" Гродненский государственный университет имени Янки Купалы"

Юридический факультет Реферат Этика нравственной солидарности и соучастия Гродно, 2013

Введение

На фоне массового ожесточения нашего общества, ухода людей в свои собственные проблемы, когда забота проявляется в лучшем случае о членах семьи, а сострадание к слабым выдается за анахронизм, темы деятельного сочувствия и солидарности могут показаться отжившими или представляющими только академический интерес. Однако в действительности это не так. Человек по-прежнему не может жить вне общества своих собратьев по виду. Как и у всех общественных животных, его связь с сообществом не ограничивается материальными интересами, а носит глубокий биологический характер: необходимость общения с людьми инстинктивна. Лишение такого общения вызывает у человека психические расстройства и физическую деградацию.

Между тем жизнь человека в обществе, обращение индивида с окружающими его людьми подчиняется определенным правилам поведения, усваиваемым в детстве из его культурной традиции. Несомненно, существование человеческого общества невозможно без соблюдения таких правил. Одним из таких правил-норм является солидарность (от франц. solidaire «действующий заодно») т. е. активное сочувствие каким-либо действиям или мнениям, единство мыслей, интересов. Можно сказать, что солидарность — это своего рода инстинкт, биологическая основа, на которой держится общественная жизнь. Как и все инстинкты, он неустраним. Хотя конечно это инстинктивное поведение должно быть закреплено воспитанием. Сегодня без поддержки такого инстинкта солидарности современному обществу грозит распад, и последствия такого распада в нашем столетии достаточно очевидны.

Солидарность можно рассматривать на различных уровнях: индивида, социальной группы, нации… Сегодня, быстрое увеличение путей и средств коммуникаций в «режиме реального времени», например телекоммуникация, необычайный прогресс информатики, увеличение товарообмена и обмена информацией, процессы урбанизации и глобализации, формируют новые отношения между людьми. Впервые с начала истории человечества стало возможным, по крайней мере, технически установить отношения между людьми, которых отделяют огромные расстояния и незнакомых между собой. Формируется единая человеческая семья, единое общество. Это единство и взаимозависимость людей и народов, проявляется на каждом уровне. Однако, вместе с феноменом единства и взаимозависимости, который постоянно увеличивается, во всем мире продолжает существовать большое неравенство между развитыми и развивающимися странами. Это неравенство поддерживается разными формами эксплуатации и коррупции, которые отрицательно сказываются на внутренних и международных отношениях многих стран. Эти процессы выводят проблему солидарности на международный уровень. Теперь солидарность между людьми может перешагнуть государственные границы, поднять на уровень не только индивидов и групп, но и на уровень народов и наций. Сегодня, как никогда, важно осознание того, что процесс роста взаимозависимости между людьми и народами должен сопровождаться такими же интенсивными усилиями на этико-социальном уровне, чтобы избежать печальных последствий несправедливости в глобальном масштабе, которые не могут, не отразится и на самых процветающих сегодня странах.

Все вышесказанное указывает на актуальность темы моей работы. Ее основная цель заключается в том, чтобы показать, что солидарность особенным образом отражает социальную природу человека, а также подчеркивает равенство всех людей в достоинстве и в правах. Без неё невозможно существование и дальнейшее развитие общества на национальном и международных уровнях.

Достижение указанной цели предполагает решение следующих задач:

— определить понятие и содержание солидарности, эмпатии и соучастия;

— показать важность солидарности и соучастия в жизни каждого человека и общества в целом;

— предложить модель устройства общества, основанную на солидарности и христианских ценностях.

1. У истоков солидарного сознания Как я уже отмечала выше, солидарность рождается из потребности жить в обществе, из необходимости в совместном сотрудничестве, органически требующем взаимопомощи. Одним из непосредственных стимулов к оказанию помощи как раз и выступает эмпатия — весьма многогранное ментальное и социальное явление.

Понятие «эмпатия» возникло довольно поздно — в начале ХХ столетия. Создателем нового термина, скроенного по образцу слова «симпатия», как некоторая его спецификация, принято считать англо-американского психолога Э. Б. Титченера (ученика признанного основателя психологии, немецкого ученого В. Вундта). Впервые это понятие нашло применение в эстетике для выражения и постижения субъективного опыта в искусстве. Описывая исходный смысл новообразованного слова, Вебстеровский словарь определяет его как интеллектуальную идентификацию с опытом чувствования, мышления или установками другого. Примерно с таким же набором значений оно вошло затем в другие языки и в разнообразную специальную литературу. В одном из отечественных справочников по психологии читаем: «Эмпатия (от греч. empatheia — сопереживание) — способность человека к параллельному переживанию тех эмоций, которые возникают у другого человека в процессе общения с ним» [2, 12]. Более емкое и удачное определение эмпатии дал американец Дж. Иган, подчеркнувший важность в ней когнитивного начала и взаимной связи в сопереживании: «Эмпатия — это способность понимать и проникать в мир другого человека, а также передать ему это понимание» [3, 7].

Эта способность принадлежит не только индивидам, но может характеризовать и взаимодействие групповых субъектов. Подобный коллективный, а в известных отношениях и институциональный аспект эмпатии прочно связан как с социальной психологией, так и с социологией. Так, в ряду важнейших предпосылок морали энциклопедия «Википедия» усматривает «общественность человека, его способность к сопереживанию другим (эмпатия) и альтруистические позывы». А видный этнолог, этик и социолог права проф. Б. Х. Бгажноков в своих монографиях убедительно показал, что «эмпатия — основа всех социальных институтов, поддерживающих в отношениях между людьми необходимый уровень порядка, согласия, доверия, что относится в полной мере и к праву» [5, 88].

При всем многообразии нюансов, в определениях данного понятия комбинируются, как правило, три аспекта эмпатии: отчетливое понимание чувств, мыслей, потребностей партнеров по общению, нравственно-эстетическое (или шире — ценностное) «вчувствование» в происходящие вокруг события и прочная аффективная сопереживающая связь с другими людьми [6, 320].

Несмотря на несомненную сопряженность эмпатии с рациональными оценочными критериями и нравственной рефлексией, многие исследователи показали ее совершенную независимость от «академического интеллекта» и, в частности, от результатов IQ.

Термин «альтруизм», который имеет прямое отношение к обсуждаемой теме, впервые ввел в обращение основатель социологии О. Конт — в значении, весьма близком к эмпатии [8,31]. «Живи для других» , — провозгласил ученый, а его последователи позднее придали этой формуле более адекватную сути альтруизма форму: «Живи и помогай жить другим». В. П. Эфроимсон, опираясь на исходное определение Конта, понимал под альтруизмом «всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям» [9,46]. В контовской предельно рационалистической трактовке обсуждаемого феномена акцент делается преимущественно на этической составляющей. Альтруистические поступки совсем не обязательно движимы состраданием или сочувствием, они могут возникать и на идейной почве — «без эмоций», опираясь на вполне рациональное представление о должном, что заметно отличает альтруизм от эмпатии. Но как бы ни различались рациональные или иррациональные мотивы этих важных проявлений человечности, их отчетливо объединяет бескорыстное стремление оказать помощь кому-либо. Оба эти качества, соединяясь с переживанием коллективной идентичности и волей к взаимопомощи, порождают солидарность [10, 12].

В русской философии этот аспект проблемы затрагивал Владимир Соловьев, который с основанием утверждал, что альтруистическое начало нравственности «имеет свой глубокий корень в нашей природе, именно в виде чувства жалости, общего человеку с другими живыми существами» [11,35].

С изящной простотой оценивает место эмпатии в нашей жизни один из наиболее глубоких специалистов по затронутой теме — британский ученый Мартин Л. Хоффман в своем монументальном труде «Эмпатия и моральное развитие»: «Для меня эмпатия есть искра человеческой заботы о других людях, клей, который скрепляет социальную жизнь воедино. Она может быть хрупкой, но все же, без сомнения, ей удалось выдержать целую эволюцию, и она, вероятно, будет с нами и дальше, пока существует человеческий род» [13, 12].

Не этим ли незримым эмоционально-аффективным клеем, скрепляющим людей в «надличные» целостности, соединяется в прочную социальную ткань множество «клеток» общественного организма? И не в его ли отсутствие мы наблюдаем болезненный распад и некроз указанной ткани? Хотя это всего лишь метафора, но весьма продуктивная.

Без эмпатии, этой поразительной способности даже не с полуслова, а скорее с «полувзгляда» понять друг друга, немыслимы ни совместные социальные эмоции, ни слаженное коллективное действие, ни сплоченная общность. Без нее нет ни альтруистических поступков, ни борьбы за справедливость, ни массового порыва, ни многих великих чувств, включая любовь и товарищество.

Античная этическая мысль концептуализировала одну из важнейших граней эмпатии посредством особого термина «агапэ» — сочетания жертвенной любви-сострадания и любви-добра. Последующая историческая эпоха, унаследовав это понятие, трансформировала его в идеал христианского милосердия. А много веков спустя Чарльз Пирс весьма проницательно увидел в «агапэ» даже высшую творящую энергию эволюции. В свою очередь, православная духовность в России сделала идею сострадания осевой для русской культуры, что во многом обусловило ее вершинные достижения. Вспомним здесь хотя бы Ф. М. Достоевского с его слезинкой ребенка как мерой социальных свершений или провалов и оглянемся заодно на время, которому принадлежим, чтобы оценить высоту и актуальность этой нравственной меры.

Не будучи целиком тождественной альтруизму и солидарности, эмпатия представляет собой их прямую предпосылку, глубоко укорененную в человеческой природе и в культуре одновременно [14, 234].

Исследования нейрофизиологических процессов на церебральном уровне указывают, в частности, на связь эмпатических реакций с лимбической системой мозга. В связи с этим некоторые авторы делают натуралистические выводы о том, что наш «мозг изначально устроен так, чтобы реагировать на определенное выражение эмоций, и, соответственно, эмпатия — это биологическая данность» [16, 108]. Однако не все разделяют подобную точку зрения.

Многие другие исследователи попытались поставить проблематику сочувствия и взаимопомощи в контекст эволюционного процесса. Человеческий мозг, как показывают исследования современных нейрофизиологов, заключает в себе три эволюционных пласта, каждый из которых соответствует крупному эволюционному шагу. Наиболее древнюю его часть биолог К. Саган условно назвал «рептильным мозгом», который, продолжая функционировать в окружении более молодых церебральных структур, играет важную роль в агрессивном, ритуальном и территориальном поведении, а также в установлении социальной иерархии [19, 43]. Он действует бесстрастно, вполне «машиноподобным» образом, и чужд всякому сочувствию. Лимбическая система, будучи более развитой, сформировалась с появлением млекопитающих, отвечая за сложную организацию и координацию их поведения. Она управляет множеством тонких эмоций, про которые принято думать, что они являются чисто человеческими, хотя прообразы их наблюдаются у других млекопитающих. И, наконец, существует «третий мозг» — новая кора (неокортекс), наиболее хрупкая и уязвимая, она в наибольшей степени связана с человеческой «сапиентизацией» и историческим становлением социальности. На стыке последних двух пластов мозга формируется и функционирует человеческая эмпатия. Как и всякое эмоциональное поведение людей, она находится под сильным влиянием не только физиологии, но и абстрактного мышления, локализованного в новых областях коры.

В отечественной науке на наличие эволюционных предпосылок этически окрашенного поведения людей, включая сочувственную поддержку, еще столетие назад обратил внимание видный социальный мыслитель П. А. Кропоткин: «Естественно, что… среди очень многих человекоподобных видов, с которыми человек находился в борьбе за жизнь, выжил тот вид, в котором было сильнее развито чувство взаимной поддержки, тот, где чувство общественного самосохранения брало верх над чувством самосохранения личного, которое могло иногда влиять в ущерб роду или племени» .

В пространстве истории эмпатия обогатилась культурным содержанием и обрела совершенно новые качества. Однако это достаточно пoзднее эволюционное и историческое творение предельно хрупко, и не только в силу часто встречающихся органических поражений мозга, которые влекут за собой состояние эмоциональной тупости с утратой способности сочувствовать. Еще более радикальной эмоциональной инволюции можно добиться социальными средствами в тяжких условиях культурной деградации и аномии. Тогда эмпатия может полностью «отключаться» разрушением этико-нормативной сферы, низводя людей едва ли не к уровню рептилий. А человек без эмпатии, действующий, по К. Сагану, под влиянием «рептильной» органики, есть самое опасное и наиболее жестокое существо на нашей планете. Именно из этой категории людей выходит огромное большинство насильников, убийц, террористов.

Глубинный эмоционально-аффективный слой человеческой психики действительно хранит врожденные предпосылки к эмпатии — способности к сочувствию, состраданию как одной из самых древних антропологических предпосылок социальности. С ранних стадий онтогенеза она проявляется, например, в чувствительности к признакам страдания другого и в потребности к ответному сочувствию, к эмоциональному и действенному отклику. Уже новорожденные младенцы, заслышав плач другого ребенка, сами начинают плакать как от собственной боли. А в возрасте четырех и более месяцев они плачут, едва завидев слезы в глазах у другого малыша. Еще не заговорившие дети (в возрасте всего лишь около года) при виде упавшего сверстника, приближаясь к нему, проявляют все признаки сочувствия. Заслуживает внимания тот факт, что поведенческие аналоги описанных реакций есть и у наших ближайших сородичей в природе — приматов. Выявлены и половые различия эмоционального реагирования. У девочек обнаруживаются более высокие уровни эмпатии, нежели у мальчиков. (Подобные преимущества сохраняются и у взрослых девушек и женщин.) Таким образом, возражать против наличия врожденных механизмов, которые являются биологическим субстратом эмпатии, не приходится, — они, бесспорно, обнаруживаются не только у людей, но также у некоторых других «общественных» животных. Более того, можно согласиться и с тем, что мы «от природы» награждены этой способностью, как и некоторыми другими, не в равной мере. И подобно тому как обнаруживается в раннем возрасте абсолютный музыкальный слух, у некоторых детей с малых лет может проявиться экстраординарный «эмоциональный слух» с необычайно высоким уровнем эмпатичности. Не столь редко, к сожалению, встречается и обратное, когда ребенок, а впоследствии и взрослый не в состоянии обозначить и понять эмоциональные переживания другого, что может повлечь отсутствие элементарной человечности. В одних случаях речь идет о медицинской патологии — например, такой, как «алекситимия», которая заключается в неспособности пациента определять и называть эмоции. Основные гипотезы в отношении данной патологии связывают ее происхождение с нарушениями церебральных структур. Сходные предположения выдвигаются также и относительно часто встречающейся неспособности психопатов к восприятию внутренних состояний других людей. Однако эмоциональная глухота и неэмпатичность могут не иметь в своем генезисе отношения к медицине и мозговым процессам, а обуславливаться обстоятельствами социализации.

Так или иначе, признание естественных предпосылок эмпатии вовсе не означает солидарности с чисто биологической трактовкой ее корней. У биолога Л. Бразерс были определенно не меньшие (если не большие) основания заявить, что сострадание вплетено прежде всего в социальный и культурный контексты и может быть объяснено содержательно лишь с обращением к их специфике.

В целом спектр эмпатических возможностей у людей определяется в решающей мере культурой, прежде всего ее ценностно-нормативной сферой. Культуре принадлежат не только собственно эмпатические установки окружения, но и средства деятельной помощи, «подсказывающие» людям или их группам характер содействия, социальной поддержки.

Без просоциальной ценностной ориентации и адекватной ей нормативной регуляции, без соответствующего культурного поощрения и тренировки немыслимы ни простейшие акты сочувствия и надлежащей помощи, ни нравственные подвиги во имя гуманности. К таким выводам приводят, в частности, исследования эмпатии в раннем детском возрасте, которые были выполнены М. Радке-Ярроу и К. Зэн-Уокслер в Национальном институте ментального здоровья США. Эти исследования показывают, что соучастие ребенка в невзгодах сверстников в высокой степени зависит от предварительных родительских ориентиров, «дисциплинарных установок», заложенных уже в начальной фазе воспитания. Если родители регулярно обращают внимание малыша на то, что его действие причинило боль или ущерб другому ребенку, он станет активнее проявлять сочувствие. Если же этого не будет, не разовьется и сострадание. И даже в невербальных проявлениях родительского сопереживания младенцы получают свои первые уроки эмпатичного поведения.

Очевидно, что принятая субъектами ценностная ориентация, их моральные принципы могут как поощрять, так и подавлять эмпатическое поведение — например, исключая (включая) некоторую категорию людей из числа (в число) достойных сочувствия и сострадания. А. А. Бодалев и Н. В. Васина отмечают, например, такой элементарный факт, что в некоторых случаях к экстраординарно взволнованному, «взвинченному» лицу эмпатия уменьшается — ему могут и не помочь под давлением незримого негативного стереотипа. Но есть и другой, более важный критерий срабатывания эмпатической реакции. Групповое деление на «своих» и «чужих», традиционная дифференциация партнеров по общению на категории «мы» и «они» нередко является достаточным фактором, запускающим или отторгающим сочувствие и содействие. Мимо страданий «расово неполноценных» элементов в фашистской Германии и на оккупированных ею территориях проходили, вероятно, с тем же равнодушием, с каким в современной России проходят мимо бедствующих беженцев, инвалидов или детей-беспризорников. Механизм блокирования эмпатии в обоих случаях идентичен. Аналогичные дискриминирующие критерии использовались всеми элитами в классовых обществах в отношении трудящихся, на которых нормы гуманности не распространялись.

Культурная детерминированность делает сострадание социально-обусловленным свойством не только у индивидов, но и у коллективных (групповых) субъектов. В зависимости от специфики социокультурной системы, а также «социальной ниши» той или иной общности, уровень и формы сострадательной активности могут сильно различаться. Под действием общественных обстоятельств эмпатичные установки и ориентации могут, развиваясь, возвышаться до высот гуманизма, но могут и сводиться к нулю, особенно когда дело касается групп, которые рассматриваются в качестве враждебных. Подобное обнаруживается в ситуациях межгрупповых конфликтов. Например, Р. Вильямс, изучая взаимодействие коллективных субъектов (групп), выявил корреляцию между нарастанием конфликтов в условиях углубляющегося неравенства и снижением межгруповой эмпатии. Чем более конфликтно и поляризовано общество, тем менее эмпатичны взаимоотношения между его членами, особенно по линии различных социально-статусных или этнических групп. Иначе говоря, та или иная форма групповых предпочтений или возможной групповой дискриминации является стимулом или к выражению эмпатии, или, напротив, к ограничению интенсивности последней и возможно даже к полному ее «выключению». Подобные примеры все мы могли наблюдать в том насилии, которое сопровождало этнополитические конфликты при распаде СССР и особенно развернулось в постсоветский период.

Определенным фильтром для запуска или блокады эмпатического процесса в соответствующих случаях выступает (наряду с эмоционально-аффективной оценкой) житейская социальная категоризация, которая дифференцирует общественный статус и меру фрустрации пострадавшей стороны с учетом возникших для нее последствий, что побуждает субъекта либо игнорировать проблему, либо оказать помощь. Бомж, лежащий без чувств на тротуаре, привлечет к себе несопоставимо меньшее внимание, нежели просто споткнувшаяся юная девушка. Ныне эта «раскладка» людей становится жестким, а зачастую и жестоким ограничителем для проявлений человеческого сострадания. На подобной тенденции, несомненно, сказывается неоправданно резкое возрастание социальных контрастов и дистанций в нашем обществе, неумолимо разрывающих живую ткань общения. В сегодняшней сильно дифференцированном обществе не очень любят даже «социально близких» (если воспользоваться этим подзабытым термином), и уж определенно недолюбливают тех, кто отстоит на значительной общественной дистанции — «социально далеких». Классовый подход, от которого пыталось откреститься постсоветское общественное сознание, проявляется ныне в предельно заостренных и упрощенных формах.

Возьмем простейший случай. Те или иные страдания ребенка в цивилизованном обществе, согласно общепринятым нормативным критериям, могут обеспокоить столкнувшихся с ними людей больше, нежели аналогичная ситуация со взрослым человеком. Вместе с тем имеющиеся в России (по минимальному счету) 5 миллионов беспризорников не породили в нашем обществе боли, стыда и страстного желания им помочь — ни в сердцах простых граждан, ни тем более у элиты, так кичащейся своими сомнительными свершениями. Достойны самой жесткой оценки условия, порождающие детскую беспризорность, уровень которой теперь в два с половиной раза выше, чем даже в годы Великой Отечественной войны. Нельзя пройти мимо и того вопиющего факта, что около половины остальных детей России недоедает, судя по массовому недобору веса и других физиологических нормативов призывниками в медкомиссиях военкоматов. За всем этим, несомненно, стоит рекордный дефицит сочувствия, особенно по социальной вертикали. В столь острой форме в различных обществах он проявлялся лишь в эпохи, предшествующие революциям и гражданским войнам, а также в ходе последних, что указывает на огромные риски для будущего Российской Федерации и всех славянских народов.

В ледяном пространстве дикого рынка на глазах вымораживается всякая нравственность, рассыпаются незримые идентификационные скрепы общесоциального и общенационального порядка, заменяясь в лучшем случае группоцентричным — клановым или корпоративным сознанием. Угрозы, вытекающие отсюда, неисчислимы. В этой связи значение эмпатии, воплощенной в действиях еще уцелевших институтов общественной и государственной помощи, невозможно переоценить. Взаимная социальная поддержка значимых групп представляет собой наиболее эффективный способ сохранения единства и целостности общества.

Таким образом мы можем сделать следующие выводы:

Во-первых причины, порождающие эмпатию в наиболее широком социальном контексте, носят, как правило, когнитивный характер. Речь идет о многочисленных «бесконтактных» ситуациях, когда роль жертвы (или жертв) событий, зачастую удаленных, условно «примеряется» на себя потенциально сочувствующими субъектами, в том числе групповыми. В подобных случаях связь между сторонами опосредуется информацией, которая может передаваться живыми носителями, системами СМИ и электронного сообщения. Последствиями родившейся подобным образом эмпатической реакции могут стать как моральные, так и материальные проявления солидарности, вплоть до акций политического свойства. Важно, что в описанном процессе эмпатия из привычного психологического, межиндивидуального взаимодействия превращается в многоплановую социально-групповую, часто и институциональную акцию, а тем самым — в факт социологии. Для обозначения подобного класса явлений целесообразно использовать возникшее в западной специальной литературе словосочетание «социальная эмпатия», которое предложил проф. Роберт Райх (Robert Reich, США), известный американский ученый и влиятельный общественно-политический деятель. Он не только ввел в научный оборот данное обозначение, но и инициировал обсуждение таких перспективных проблем, как «Социальная справедливость и социальная эмпатия» и «Неравенство и социальная эмпатия». По его справедливому замечанию, «без сочувствия самый смысл существования общества сводится до минимума» .

Во-вторых совершенная неспособность к эмпатии обычно указывает либо на наличие психических нарушений у соответствующих лиц, либо на девиантную отягощенность определенных (например, криминальных) групп и нравственную деградацию их участников, либо на дурное воспитание и (или) идеологическое давление, блокирующее нравственные чувства. Возможна и комбинация перечисленных факторов, под влиянием которых формируются социопатии и девиантное поведение в статистически значимых размерах. Особую роль в падении уровня социальной эмпатии в пору кризиса играет разрушающая все оценочные процессы аномия. Моральный и правовой распад на фоне аномии идет рука об руку с изживанием сострадания. Дефицитность эмпатии обычно продуцирует агрессивные асоциальные проявления — как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. Это, в частности, хорошо изучено на подростковых и детских группах. Исследования показывают, что несформированность чувства сострадания открывает прямую дорогу в криминальный мир и что развитие эмпатии с детских лет есть наилучшая профилактика потенциальной жестокости. В то же время для эпохи кризисов характерна общая «деэмпатизация» культуры, которая охватывает прежде всего сферы нравственности и обычая. Она влечет за собой рост посягательств на жизнь, на витальные интересы масс, а также санкционирует экспансию криминального и политического насилия.

В-третьих о крайних проявлениях усиливающегося дефицита эмпатической реакции в нашем обществе (и не только в среде юного поколения) прямо говорит рост насилия, убийств и экзогенной смертности вообще, особенно в молодежной среде. Не будет преувеличением считать, что подобные статистические показатели связаны обратной пропорцией с динамикой социальной эмпатии, они лучше любых других измерений свидетельствуют о фактическом ее уровне в обществе.

Процесс деэмпатизации массового сознания подрывает культурную идентичность нашего народа, важнейшей частью которой всегда была способность к состраданию. Кроме того, этот процесс подрывает и функционирование всех правовых институтов, создавая угрозу личной и общественной безопасности. Ведь идея права, по справедливой оценке Б. Х. Бгажнокова, «реализуется через систему принципов и норм сочувственного, понимающего мышления и поведении. С полным на то основанием мы можем сказать, что все правовые положения и учреждения исторически развились на этой базе. Ученый убедительно показывает, что существенная для жизни общества концепция социальной справедливости представляет собой не что иное, как этико-юридическую рационализацию эмпатического мировосприятия, сочувствия и сострадания. И, следовательно, в случае ослабления или утраты последних происходит разрушение этого важнейшего регулятивного основания социальной жизни.

Основой стабильного развития общества может быть только конструктивное взаимодействие социальных институтов, социальных групп и отдельных граждан на основе взаимопонимания, а значит — эмпатии, согласия. Такое взаимодействие требует не только межиндивидуальной отзывчивости, но и взаимного сочувствия между социальными общностями. Особенно велико значение эмпатии в элитных группах, которые в отсутствие этого свойства зачастую просто не справляются со своей миссией, будучи не в состоянии воспринять настроения и запросы масс, а тем более адекватно ответить на возникающие ситуации.

Значение эмпатии, воплощенной в действиях еще уцелевших институтов общественной и государственной помощи, невозможно переоценить. Взаимная социальная поддержка значимых групп представляет собой наиболее эффективный способ сохранения единства и целостности общества. Но такой способ может принести свои плоды лишь при смене либеральной парадигмы (с ее крайне эгоцентричным девизом «помогай себе сам и только себе») на солидарную, с безусловным преобладанием просоциальных ценностей.

2. Проблема солидарности и соучастия Слово «соучастие» согласно Толковому словарю Ожегова — это совместное участие в чём-либо. На сегодняшний день соучастие чаще понимают в негативном отношении, возможно, это связано с закреплением данного понятия в Уголовном Кодексе, как участие двух и более лиц в совершении преступления. Однако такая оценка не справедлива. Очевидно, что можно и нужно соучаствовать в самых разных сферах: в делах семьи, на работе, в обществе. Можно также сказать, что сострадание-это соучастие в беде другого человека. В этом смысле, можно сказать, что соучастие является синонимам слова «солидарность» , которое понимается как активное сочувствие каким-либо действиям или мнениям, единство мыслей, интересов.

Слово солидарность (solidarite) получило особенно широкую популярность под влиянием сочинений Ог. Конта. В системе Конта слово солидарность является одним из центральных понятий. Оно раскрывается в «Курсе позитивной философии» как категория этическая, политическая и юридическая. Солидарность, по Конту, — согласие, связанность некоторых элементов, некоторого целого. Солидарность — это связанность частей целого в общем целом. В этом смысле солидарность есть закон космический, биологический. Этот закон переносится Контом и на общество. В организме части и целое солидарны, т. е. во время действия части тела содействуют друг другу. Общество, по Конту, есть тоже организм. Следовательно, солидарность частей и целого в индивидуальном организме имеет место и в социальном. Конт говорит: «Все возможные стороны социального организма, все социальные элементы находятся между собой в существенной солидарности». Начало солидарности проникает семью, корпорацию, государство. Позитивная философия Конта раскрывает солидарность как всеобщий космический закон, как всеобщий биологический закон, как всеобщий закон общественной эволюции; рост солидарности — это фЭлпт истории. Это с объективной стороны. Со стороны субъективной, это — максима воли, правило поведения, а также долг человека. Психологически это сознание зависимости и чувство личного значения. Сознание личного значения — дань эгоизму; сознание зависимости — дань альтруизму. Задача человека подчинить эгоизм альтруизму. Это осуществляется благодаря социальной солидарности. ] Уже в 40-х гг. XIX в. слово солидарность получило у нас широкое распространение.

В русской философии термин «солидарность» приобрел особую значимость в связи с распространением в России идей утопического социализма. Мы встречаем его уже у Герцена и петрашевцев, но одной из центральных категорий социальной философии понятие «Солидарности» стало у идеологов народничества с конца 60-х гг. XIX в. В теоретических воззрениях П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Л. И. Мечникова, П.А Кропоткина, Н. К. Михайловского и других деятелей народнического движения Солидарность рассматривается как важнейший фактор развития человеческого общества, возрастание которого ведет к прогрессу и всеобщему благоденствию, а утрата приводит к взаимной борьбе за существование, к нищете и эксплуатации человека человеком. М. А. Бакунин, например, понятие «Солидарность» рассматривает в теснейшей связи с понятием «свобода», характеризуя эти два понятия как взаимно обусловливающие и взаимно дополняющие. «Социальная солидарность, — пишет он, — является первым человеческим законом, свобода составляет второй закон общества. Оба этих закона… составляют всю сущность человечности. Таким образом, свобода не есть отрицание солидарности, наоборот, она представляет собой развитие и, если можно так сказать, очеловечение последней» (Бакунин М. А. Избр. филос. соч. и письма. М., 1987. С. 332). Бакунин рассматривает солидарность как согласование всех материальных и общественных интересов каждого с человеческими обязанностями каждого.

Еще более широкое понятие «солидарности» просматривается у П. Л. Лаврова. Он усматривает её не только среди людей, в человеческом обществе, но и в органическом мире в целом. Анализируя учение Дарвина о борьбе за существование как факторе эволюции, Лавров не соглашается с представлением о всеобщем характере борьбы всех против всех. Уже у насекомых и животных, подчеркивает он, образуются объединения, в рамках которых существует не борьба, а взаимная поддержка и солидарность. Она обеспечивает выживание вида в борьбе с другими видами и является фактором эволюции и прогрессивного развития вида. В человеческом обществе инстинктивная солидарность членов общества, перешедшая к человечеству от сообществ животных и насекомых, дополнилась еще солидарностью прочувствованной, т. е. солидарностью любви, солидарностью в борьбе за наслаждения, а затем и осознанной солидарностью в борьбе за нравственный идеал. «Инстинктивная солидарность первобытной привычки, первобытного предания скрепилась идей нравственного долга, и сознанная солидарность стала на ее место… Сознанная солидарность, продукт борьбы за существование и высшая форма орудия в этой борьбе, была в то же время отрицанием грубого, первоначального фазиса этой борьбы, когда всякая особь была врагом всякой другой, и, чем ближе были между собой особи, тем яростнее они боролись за жалкие средства существования» (Лавров П. Л. Философия и социология. Избр. произв. в 2-х т. Т. 2. М., 1965. С. 373). Но, возникнув как продолжение и развитие солидарности в органическом мире, человеческая солидарность стала разрушаться под влиянием индивидуализма и стремления к наживе. Экономическая борьба разрушила, по мнению Лаврова, складывающуюся общечеловеческую солидарность. Буржуазное начало конкуренции разъело её между людьми, выдвинуло на передний план личный интерес, который привел к всеобщей борьбе всей против всех. В этих условиях и возникли учения социализма, которые призваны вернуть общество к началам солидарности и братства. «Социализм выступил на смену истории как требование солидарности всего человечества» (Там же. С. 377). Именно взаимная помощь всех членов общества является тем средством, которое может привести к победе в борьбе за достижение всеобщего равенства и благоденствия. Но общественная солидарность, согласно Лаврову, может быть прочной лишь при устранении экономической конкуренции. В качестве нравственной задачи Лавров выдвигал необходимость вырабатывать в себе и в других те «привычки солидарности», без которых осуществление лучшего общественного строя совершенно немыслимо.

Н.К. Михайловский понятие «солидарность» тесно увязывает с понятием «кооперация». Как и Лавров, он подчеркивал, что в условиях, допускающих эксплуатацию человека человеком, ни о какой солидарности в обществе не может быть и речи. Солидарность может существовать только между людьми, равными по их положению в обществе, а такое равенство возможно только в условиях простой кооперации. По Михайловскому, солидарность вызывается самими условиями простой кооперации, где отсутствует разделение труда между отдельными членами, где общая цель вызывает взаимное понимание и как следствие — солидарность интересов. Люди разные, находящиеся в одном и том же положении, имеющие одни и те же цели, стремления, мысли и чувства, имеют возможность проникнуться жизнью своего товарища, прочувствовать эту жизнь и относиться к нему, как к самому себе. Только в таких условиях и возможна истинная солидарность и взаимопомощь.

Из всех народнических идеологов понятию солидарность больше всех внимания уделял Л. И. Мечников, который поместил это понятие в самый центр своей социологической концепции. Он рассматривал рост солидарности в обществе как главную движущую силу исторического прогресса. Социология как наука, писал Мечников, имеет предметом своих исследований явления солидарности — от связи в мире многоклеточных до производственной кооперации людей. Как и Лавров, он усматривает эти явления уже в органическом мире. «Биология изучает в области растительного и животного мира явление борьбы за существование, социология же интересуется только проявлениями солидарности и объединения сил, т. е. факторами кооперации в природе» (Мечников И. И. Цивилизация и великие исторические реки. М., 1924. С. 43). Причем если Бакунин тесно связывал проявления солидарности со свободой человека, то Мечников рассматривал и факты «принудительной солидарности», и факты «вынужденной солидарности», которые он связывал с уровнем развития кооперации. Степень же свободы, по Мечникову, показывает лишь уровень солидарности, являясь критерием прогресса. Социальный прогресс в основном проходит те же ступени соучастия, что и в органическом мире. Подневольные союзы, держащиеся внешней принудительной силой, сменяются подчиненными союзами, возникающими вследствие разделения труда, которые в свою очередь должны уступить место свободным союзам, в которые индивиды объединяются «в силу общности интересов, личных наклонностей и сознательного стремления к солидарности» (Там же. С. 65). Без солидарности, писал Мечников, немыслимо объединение людей в свободную кооперацию, немыслим любой социальный прогресс.

Наработанный научный потенциал социологии в основном покоится на трех главных социологических традициях: дюркгеймовской (так называемая «социологическая традиция»); марксистской («конфликтологическая») и интеракционистской (символический интеракционизм и т. п.).

Рассмотрим в этом аспекте концепцию Эмиля Дюркгейма: солидарность — основная тема его творчества. Говоря о функциях разделения труда, он выделяет две главные: 116 1) обеспечение производительности; 2) рождение солидарности. С одной стороны, «оно увеличивает одновременно производительную силу и умение работника, составляет необходимое условие материального и интеллектуального развития обществ, источник цивилизации» [2. С. 52]. Продолжая эту мысль, он говорит о том, что цивилизация сама по себе представляет абсолютную ценность и в связи с этим не нужно было бы искать других функций разделения труда. Однако второй важнейшей функцией разделения труда, о чем мы писали выше, является формирование солидарности между участниками разделения труда. С другой стороны, является фактором формирования солидарных отношений, как, например, в различных первичных группах, «где каждый имеет свою роль, сообразную с его характером, где есть настоящий обмен услугами. Один покровительствует, другой утешает, третий советует, четвертый исполняет, и именно это разделение функций, или, употребляя освященное выражение, это разделение труда, вызывает отношения дружбы» [2. С. 57−58]. Основной ячейкой социальной сплоченности Дюркгейм считает «профессиональный цех». Именно здесь люди, преследуя свои интересы, солидаризуются. «Профессиональная группа обладает всем, чем нужно, чтобы охватить индивида и вырвать его из морального одиночества, а ввиду нынешней слабости других групп только она может исполнять эту необходимую службу» [3. С. 523]. Таким образом, следствием разделения общественного труда является не только то, что оно увеличивает производительность функций, но и то, что оно их делает солидарными. Роль его в том, чтобы сделать возможным само существование общества.

По мнению Дюркгейма, в современном обществе разделение труда призвано интегрировать, инициировать равновесие. Поэтому оно должно иметь моральный характер, ибо потребность в общественном порядке, солидарности люди считают моральной.

Внешний символизирующий факт солидарности — право. Если социальная солидарность отражается в праве, то можно классифицировать различные виды права, чтобы исследовать затем соответствующие им виды социальной солидарности. Юридические права классифицируют по разным основаниям: 1) репрессивные; 2) «воспроизводственные» .

Этим двум видам санкций соответствуют формы — механическая и органическая солидарности.

В первом случае действия индивида определяются коллективными интересами, а солидарность вытекает из того, что коллективное сознание перекрывает индивидуальное, совпадая с ним «во всех точках» (индивидуальность равна нулю). Органическая солидарность присуща обществу на стадии разделения труда. Здесь индивиды отличаются друг от друга, каждый имеет собственную сферу действий, формируется личность. Дюркгейм считал, что по мере разделения труда люди должны вырабатывать договорное право, которое оказывает регулирующее действие, т.к. определяет заранее то, что должно делать и что можно требовать. Э. Дюркгейм отрицает классовые конфликты и, естественно, не принимает учение К. Маркса.

Марксизм дал социально-экономическое обоснование классовой солидарности. Анализ процесса разделения труда в капиталистическом обществе приводит к выводу о конкуренции среди рабочих, которая разобщает пролетариат и приводит к более сильной его эксплуатации. Ответом являются стихийные выступления, которые постепенно переходят в более организованные. Ф. Энгельс писал, что значение рабочих союзов и организуемых ими стачек состоит в том, «что они представляют собой первую попытку рабочих уничтожить конкуренцию» [4. С. 354]. Здесь рабочие концентрируют свои силы, чтобы сообща выступать в защиту своих прав. Союзы рабочих способствуют сплочению неорганизованной массы пролетариев, где они «конституциируются как класс для себя» [5. С. 183].

В «Капитале» выявляется общность экономического положения рабочего класса, 117 коллективный характер его труда, что является объективным условием объединения рабочих промышленных предприятий, т. е. способствует формированию солидарности. Именно, одинаковые условия капиталистической эксплуатации приводят рабочих к необходимости защищать себя, объединяясь друг с другом. Давая анализ материальных условий, способствующих сплочению пролетариата, марксисты вместе с тем вскрыли социально-экономические причины его разобщенности. Как пример солидарности, приведшей к революции, Маркс описывает историю Парижской коммуны, «в которой рабочий класс был открыто признан единственным классом, способным к общественной инициативе» .

Третья социологическая традиция — интеракционистская. Рассмотрим взгляды этой школы на примере исследований известного социолога Никласа Лумана. Кстати, у него понятие «интеракция» («interaction») встречается чаще, чем «солидарность». С одной стороны, солидарность возникает в общностях, а последние невозможны без интеракции. С другой, отождествлять эти понятия нельзя. Н. Луман показал это на примере исследований этногенеза: этносы образуются на основе совокупности отличительных черт (благодаря чему различаются внутри общества), но это не обязательно ведет к солидарности внутри них. Исходной позицией Н. Лумана является понятийное различение и практическая дифференциация интеракционных и социальных систем. Первые возникают, поскольку люди воспринимают интересы друг друга и потому вступают во взаимоотношения. Присутствие является поводом и одновременно границей образования системы. Общественные же системы представляют собой системы с повышенной коммуникацией. С расширением коммуникаций расширяется и общество. Каждое сокращение (срыв) коммуникаций — это отказ от общества.

По Луману, общество стало столь сложным, что не может быть представлено ни в каких интеракциях. Оно стало «мировым». Общественная система и система интеракций сильнее, чем прежде, специализируются на системообразующих типах, что подрывает любую возможность достижения в интеракционных системах «общинного» образца солидарности. Последний был связан с чувством принадлежности и защищенности, с конкретным жизненным смыслом, с безоговорочным принятием морали. В системах же интеракций контроль осуществляется не только применительно к ролям участников, но и к ролям противников. На одном пути общество проявляется через интеракции, на другом система интеракций отмежевывается от общества. Обе «модели» управления имеют место и остаются важными, но в наше время благодаря дополнительным ролям в системах интеракций контроль превалирует.

Параллельно с симметричными отношениями ролей приобретают значение системы интеракций, которые нацелены на асимметричные отношения. Это относится, например, к сфере профессионального труда (воспитатель-воспитанник, судья-обвиняемый, врач-пациент, политики-народ). Современное общество не становится независимым от интеракций. Наоборот, к ним усиливаются требования, особенно в сфере профессионального труда. Но системы взаимоотношений не воспринимаются больше в качестве института солидарности. Они больше служат осуществлению общественной интеграции. Общество становится частично зависимым, частично независимым от интеракций. Их интеграция сейчас может быть гарантирована только как системная интеграция, но уже не как социальная интеграция.

В настоящее время идеология солидарности складывается с учетом ее противостояния «индивидуализму». Солидарность — это установка индивидов, недовольных индивидуализмом. Уязвленные обществом, лишенные привилегий, они вынуждены помогать сами себе. Это ведет к образованию организаций, которые приступают к самопомощи: солидарность зарождается среди ущемленных. В качестве социальных требований они выдвигают сохранение и расширение социальных гарантий и материального обеспечения. Луман считает, что рано отказываться от забастовок и им подобных форм, но он против революций: забастовка всех против всех бесмысленна. «Социальные похвальные идеи ведут на основе интеракций к громогласной риторике и террору» [7. С. 86]. В то же время он отмечает дефицит солидарности в современном обществе. Только полная информированность о себе позволит обществу в какой-то мере его устранить.

Таким образом, понятие «соучастие» и «солидарность» являются близкими по значению. Понятие «солидарность» получив распространение под влиянием сочинений Огюста Конта, который считал солидарность космическим, биологическим законом, по которому действует как отдельный организм, так и общество, как социальный организм, получило признание в Российской империи в связи с распространением в России идей утопического социализма. Оно стало одной из центральных категорий социальной философии у идеологов народничества с конца 60-х гг. XIX в. В теоретических воззрениях П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Л. И. Мечникова, П.А Кропоткина, Н. К. Михайловского и других деятелей народнического движения Солидарность рассматривается как важнейший фактор развития человеческого общества, возрастание которого ведет к прогрессу и всеобщему благоденствию, а утрата приводит к взаимной борьбе за существование, к нищете и эксплуатации человека человеком.

Таким образом в социологии можно выделить три главных социологических традициях: дюркгеймовская (так называемая «социологическая традиция»); марксистская («конфликтологическая») и интеракционистская (символический интеракционизм и т. п.). У Дюркгейма солидарность связывается с общественным разделением труда: солидарность — это согласие в обществе без каких-либо кардинальных изменений в нем. У К. Маркса и Ф. Энгельса солидарность рассматривается через конфликт: она объединяет неимущих с целью революционного преобразования общества. Представители интеракционистской школы считают, что солидарность в современном мире — это своего рода суррогат прежней солидарности: она не может привести к революции, а выливается лишь в такие знаки протеста, как забастовки и митинги.

Одна из важных проблем теории солидарности связана с определением сфер, в которых устанавливаются солидарные отношения. Любой аспект идентичности человека, коллективного субъекта либо государства может стать основой для солидаризации — с носителями такой же или близкой идентичности против носителей иной.

Солидаризация может быть гражданской, социально-политической, экономической, профессиональной, сословно-кастовой, имущественной, образовательной, культурной, языковой, этнической, цивилизационной, расовой, гендерной, региональной, а также экзистенциальной.

Среди уровней солидарности можно назвать следующие:

1. Общегражданская (общенациональная) солидарность: развивается при помощи символического и культурного ряда (гимна, герба и иных символов государственности), национальной идентичности, национальной культуры, национального информационно-коммуникативного поля.

2. Этническая, этнокультурная, языковая, расовая, конфессиональная солидарность: развивается по аналогии с общенациональной солидарностью, однако границы солидаризируемых сообществ могут не совпадать с государственными (например, общенациональная солидарность объединяет всех как граждан Республики Белорусь, тогда как этнокультурная — всех белорусов, живущих как в Белоруси, так и за ее пределами, конфессиональная — всех православных во всем мире и т. д.).

3. Локальная, региональная, субэтническая солидарность: проявляется в культурных и в политических аспектах — в сепаратизме, в требованиях автономизации региона либо федерализации страны.

4. Гражданская солидарность граждан и общественных организаций как членов гражданского общества: реализуется в создании системы негосударственных структур, обладающих социальной субъектностью и возможностью влиять на государство и государственную политику. Гражданское общество выстраивается именно как самоорганизующийся механизм солидаризации и согласования частных интересов.

5. Повседневная солидарность граждан: проявляется, в том числе, против государства, его органов и представителей.

6. Трудовая солидарность работников и работодателей: реализуется в улучшении работодателем условий труда, в увеличении зарплаты, в распределении среди них части прибыли.

7. Профессиональная (внутриотраслевая) солидарность: реализуется в создании профсоюза, готового отстаивать, защищать и лоббировать профессиональные и трудовые интересы перед государством. При этом работодатели и работники солидаризируются против государства.

8. Классовая солидарность: реализуется путем создания политического субъекта (партии, движения), готового выражать и отстаивать классовые интересы — вплоть до вхождения во власть или даже захвата власти.

9. Кастово-сословная солидарность: проявляется в иерархичном построении общества, в параллельном существовании нескольких «этажей» культуры, в разнообразии этических норм, характерных для разных сословий.

10. Историческая солидарность: проявляется в культивировании связи народа с будущими и прошлыми поколениями, в так называемой политике памяти, основанной на идеологически мотивированной интерпретации исторического процесса и системе представлений об «общем прошлом» .

11. Цивилизационная солидарность страны с иными странами, принадлежащими к одному цивилизационному ареалу: реализуется в создании экономических и политических блоков и союзов, в объединении усилий на международной арене — включая взаимную поддержку в международных организациях, в отказе воевать друг с другом, в предоставлении друг другу экономической и военной помощи на льготных условиях.

12. Экзистенциальная солидарность — «сотворчество» (синергия) человека и Творца, а также соборность как единство членов церкви во Христе: реализуется в духовных практиках и культурной сфере.

Одна из актуальных проблем современной теории солидарности заключается в построении адекватной иерархии, в которой преодолевались бы противоречия между различными типами солидарности — скажем, разрешался бы классический для Нового времени конфликт между социальной и национальной (этнокультурной) солидарностями.

С проблемой иерархии солидарностей связан самый сложный вопрос в солидаризме — о гражданском обществе как механизме солидаризации и согласования интересов.

3. Воплощение принципа солидарности в жизнь солидарность эмпатия соучастие общество Кризис капиталистического строя, сопровождаемый общемировым финансово-экономическим и управленческим кризисом, провоцирует философскую рефлексию и широкую общественную дискуссию относительно поиска новых моделей развития наций и государств. Концептуальные параметры постмодерна свидетельствуют, что у этого явления нет своего «миростроительного» проекта и его главный тренд —отказ от развития. Последствиями такого «неразвития» могут стать «новое варварство», архаизация и деградация подавляющей части человечества. Перед подобными вызовами проблема проектирования «Неомодерна» или «Сверхмодерна» становится едва ли не центральной для социогуманитарных наук. Можно предположить, что лидерами развития имеют больше шансов стать те субъекты (народы, государства, международные союзы, корпорации), которые первыми осознают парадигмы новой эпохи и сумеют к ней приспособиться или даже принять участие в ее формировании.

Одной из теорий предполагающей согласование и солидаризацию интересов, ценностей и потенциалов всех участников общественных отношений является солидаризм. Сегодня эта теория обретает новое звучание и вполне реальные перспективы востребованности.

Концептуально солидаризм восходит к философии немецкого романтизма — он появился как реакция на разочарование в либерализме и ценностях Французской революции 1789 г. В качестве альтернативы буржуазному строю была выдвинута идея корпоративно-сословного братства, апеллировавшая к средневековому сословному обществу. Адам-Генрих Мюллер сравнивал государство с «семьей семей», в которой сословия соответствуют элементам семейной структуры (именно в этом контексте рождается и образ «нации-семьи»). Государство должно иметь право вмешиваться в общественную и экономическую жизнь для защиты граждан и сословий, при этом буфером между государством и гражданином должны стать корпорации — органы сословно-профессионального самоуправления (ничего общего с современными финансово-промышленными корпорациями!). Особая роль отводилась церкви как высшей нравственной инстанции. Именно из этого источника берет свое начало христианский социализм и христианско-демократические идеологии. Карл Маркс в «Манифесте Коммунистической партии» подобный тип корпоративизма назвал «феодальным социализмом» .

Но в полный голос солидаризм заявил о себе во Франции, где в начале XX в. он некоторое время даже считался официальной идеологией Третьей республики (1870−1940) и был призван нейтрализовать социальный антагонизм и угрожавшую существованию государства разгоравшуюся классовую борьбу. Там его понимали прежде всего как политэкономическое либо сугубо экономическое учение (Шарль Жид, Шарль Альфред Бугле «Солидаризм» (1907), Эмиль Дюркгейм «О разделении общественного труда» (1893), Леон Буржуа «Очерк философии солидарности» (1902), Эйхталь «Социальная солидарность и ее новые формулы» (1903), Флеран «Солидарность» (1907)), а также как специфическую правовую теорию позитивистской направленности (Леон Дюги, Морис Ориу).

Примечательно, что само слово «солидаризм» ввел в широкий оборот в 1840-х гг. французский философ-утопист, автор доктрины христианского социализма и последователь Сен-Симона Пьер Леру (1797−1871) (ему же принадлежит и термин «социализм»). Однако во Франции солидаризм остался преимущественно утилитарно-экономической доктриной, не получившей ни политической платформы, ни философского обоснования, к тому же большинство его идеологов были «прогрессистами» — атеистами, борцами с религией, масонами нерелигиозной направленности.

После поражения в Первой мировой войне солидаристские идеи начали активно развиваться в Германии, в католической среде, в контексте философии неотомизма. Наиболее яркие представители течения — Генрих Пеш и Густав Гундлах — даже были иезуитами. Они отвергли популярные тогда идеи «глобального организма» или «всемирного онтологического единства» как проявление пантеизма, ведущего к тоталитаризму и не имеющего ничего общего с солидаризмом. Настоящий солидаризм, солидарное существование возможно лишь в контексте органического понимания общества. Генрих Пеш называл солидаризм социальной системой, «которая придает подлинное значение солидарному объединению людей, таких как члены природного сообщества, начиная семьей и заканчивая государством» .

С определенными допущениями говорить о солидаристских мотивах можно применительно к идеологии итальянского, испанского и немецкого корпоративизма (фашизма и национал-социализма) 1920;1930;х гг. Идеи корпоративного государства и концепт механической солидарности использовались там для легитимации гитлеровского, франкистского и муссолиниевского режимов и соответствующего тоталитарного дискурса растворения индивида в «общем деле». Работа Бенито Муссолини «La Dottrina del fascismo» («Доктрина фашизма») (1932), часто приписываемая итальянскому философу-неогегельянцу и теоретику корпоративизма Джованни Джентиле, считается наиболее аутентичным изложением подобного мировоззрения и системы ценностей: «Для фашизма человек — это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, историческую миссию, и парализующему жизненный инстинкт, ограниченный кругом мимолетного наслаждения, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства. В этой жизни индивид путем самоотрицания, жертвы частными интересами, даже подвигом смерти осуществляет чисто духовное бытие, в чем и заключается его человеческая ценность». Принципиальное отличие подобной тоталитарной антропологии от солидаристской заключается в отрицании за индивидом частных интересов и неповторимой индивидуальности («вне государства нет индивида»), хотя формально говорилось о снятии противоречий между частными и общественными интересами. Корпорации и профсоюзы в условиях тоталитарного строя в Италии, Испании и Германии превратились в бюрократический придаток тоталитарного государства и перестали влиять на политический процесс. Лояльность государству, Отечеству и национальной истории при тоталитаризме должна осуществляться не на основе свободной лояльности, как в солидаризме, а на основе жесткого принуждения «сверху». Поэтому любой «несолидарный» в тоталитарном обществе однозначно рассматривался как враг, с которым надлежит расправиться.

В послевоенной Западной Германии в ходе реализации так называемого плана Джорджа Маршалла именно солидаризм («третий путь», «ордолиберализм») стал идеологией экономического возрождения страны. Солидаристкие концепты и идеология рассматривались как мотор для возрождения общества и экономики: рыночная свобода соединялась с устанавливаемым государством жестким государственным регулированием, при этом экономическая модель непременно должна была опираться на нравственные основания.

В современной Западной Европе присутствие солидаристских идей заметно в идеологии шведского социализма, лейбористских (трудовых) и христианско-демократических партий.

Весь спектр солидаристских учений невозможно представить без «славянских альтернатив» — без специфического воплощения этого учения в контексте русской интеллектуальной и политической культуры и культур некоторых иных близких народов. В этом случае солидаризм рассматривается в контексте присущих восточному христианству и славянству духовных, культурных и социальных реалий, среди которых необходимо выделить: учения о соборности, всеединстве и преображении, социальные феномены централизованного авторитарного патерналистского государства, а также опыт казацкой вольницы и безгосударственности, социальную этику «смирения» и «послушания», славянский коллективизм и славянский индивидуализм, социальный опыт самоорганизации, представления о «широте славянской души» и т. д.

В отечественной интеллектуальной традиции — в социальной философии, философии права и общественно-политической мысли — идея солидарности имеет глубокие корни. Можно сказать, что солидаризм — это " мейнстрим" русской философской мысли, но принципиально чужеродное явление для российской власти.

Еще в древнерусской культуре и православном богословии были распространены неоднозначные, с догматической точки зрения, представления о коллективном спасении и апокатастасисе (конечности адских мук и всеобщем спасении). Образ Святой Руси воспринимался как формат «абсолютной родины» — как место всеобщего спасения и преображения человечества в Богочеловечество. В православной социальной этике еще в византийский период было разработано учение о симфонии церкви и государства как об оптимальной форме их обоюдного сотрудничества, взаимной поддержки и взаимной ответственности — при невторжении одной стороны в сферу исключительной компетенции другой.

В светской общественно-политической мысли и философии более позднего времени представления о солидарности развивались в двух направлениях —социально-экзистенциальном, в котором солидаризм воспринимался прежде всего как онтология и сотериология (учение о спасении), и социально-утилитарном, в котором он воспринимался прежде всего как социальная технология. Иначе говоря, во-первых, солидарность-как-соборность и, во-вторых, солидарность-как-взаимопомощь.

Учения о солидарности социально-утилитарного типа становятся популярными вместе с распространением в Российской империи социалистических идей — сначала у Герцена и петрашевцев, потом у «народников» и анархо-синдикалистов — П. Л. Лаврова, М. А. Бакунина, П. А. Кропоткина, Л. И. Мечникова, Н. К. Михайловского. Характерным для этого круга мыслителей является идея Кропоткина о солидарности (взаимопомощи) как факторе развития человечества. У известного на рубеже веков социолога М. М. Ковалевского разрабатывается понятие " замиренной среды" : в обществе вместо борьбы должна воцариться солидарность, понимаемая как «сознание общности интересов и взаимной зависимости друг от друга». Л. И. Мечников описывает солидарность как фактор выживания в критических геоклиматических условиях России: «Смерть или солидарность, других путей у русского народа не было, чтобы не погибнуть, — он должен был прибегнуть к солидарности и общему коллективному труду для борьбы с окружающими неблагоприятными условиями физико-географической среды» .

Для авторов сборника «Вехи» (1909), а потом и для идеологов Русского Зарубежья (Николая Бердяева, Ивана Ильина, Сергея Левицкого и круга Народно-Трудового Союза) характерно синтетическое отношение к солидарности, в котором ее экзистенциальное понимание как соборности и утилитарное понимание как технологии взаимопомощи соединяются — это проявляется не только в теоретических построениях, но и в политических программах. Следует отметить, что в западноевропейской интеллектуальной традиции солидарность понимается прежде всего — а то и исключительно — как социальное явление, как взаимопомощь, как результат разделения труда. В русской традиции, напротив, она тяготеет к этическому, метафизическому и экзистенциальному истолкованию — как проявление соборности, всеединства, целостности и органичности бытия. В основе западноевропейского понимания солидарности лежит идея равенства, в основе российского — братства. Западноевропейское государство, согласно Б. А. Кистяковскому, озабочено «охранением права», российское (в идеале) — «созиданием фундамента для высшего расцвета личности». В целом, подобное деление соответствует двум противоположным подходам к анализу государства — институциональному на Западе и этическому — в России.

Попытаемся рассмотреть ресурсы и возможности солидаризма в качестве интерпретационной модели и программы построения новой социальности.

Солидаризм избегает крайностей неограниченного либерализма (индивидуализма) и тирании социализма (тирании государства над личностью). Солидаризм отвечает исконному и естественному мотиву человеческого поведения — солидарности, хотя он так же отличается от нее как социальность от социализма. Солидарность, даже в очень широких масштабах не означает солидаризма как системы хозяйства и как организации общественных взаимоотношений в государственном масштабе. Однако осуществление солидаризма возможно лишь при условии воспитания ряда поколений в этике, проникнутой духом солидарности.

Человек — существо общественное и одним из проявлений общественного инстинкта являются действия, руководимые солидарностью. Человек руководствуется в своих отношениях к другим людям не только эгоизмом или альтруизмом, но и солидарностью, которая не может быть отнесена к эгоизму, потому что солидарность связывает нас с интересами других лиц, ни к альтруизму, потому что солидарность предполагает сознание взаимной пользы, а не только пользы других лиц.

На основе солидаризма выстраивается особая система права и хозяйства, которая отлична от двух противопоставляемых типов общественного порядка.

Наметим, вкратце, основные черты солидаризма.

1. Этика солидарности. Помимо себялюбия (эгоизма) и самоотверженности (альтруизма) человек ежедневно вступает в отношения эго-альтруистические, основанные на сознании солидарности. Они выражаются в уступках, компромиссах, согласованиях, не для пользы одной только стороны, но для взаимной пользы. Всякая уступка, всякое подчинение основываются здесь не на жертвенном служении другим людям или обществу, а на сознании, что подчинение личного блага общему приносит общественные выгоды, а потому и совершается в целях и в пределах этой общей выгоды. В том случае, когда выгода целого является выгодой и отдельного лица, оно готово поступиться частичными интересами, чтобы достичь главной цели. На этой почве вырастает психология соподчинения или солидарности.

2. Солидаризм как общественный порядок. Солидаризм не навязывает личности тех целей, которые чужды ей, и не приносит индивидуальные интересы в жертву «общему благу», если только эта жертва не вознаграждается выгодами для участников солидарной группы. Но, с другой стороны, сознание того, что индивид не в силах обеспечить свои интересы без общества и государства, заставляет его подчиняться тем требованиям общественного порядка, без соблюдения которых он оказался бы беспомощным в борьбе за существование.

3. Социальные общности и развиваемые в них социальные институты направлены на обеспечение свободы и саморазвития каждого из их членов. Как только они перестают выполнять эти функции, каждый волен их покинуть. Нормы здесь могут устанавливаться каждый раз заново и появляются как результат соглашения двух уникальных субъектов в уникальных обстоятельствах, свободных от рутинных представлений, и способных на какую угодно форму взаимодействия с условием ее максимального соответствия содержательным целям и задачам сторон и, пределами которой является свобода другого. Одновременно здесь снимается противоречие между содержанием деятельности и сковывающей, ее социальной формой. Гибкость, вариативность, изменчивость и постоянная текучесть социальных форм делают социальную жизнь подобной текущему потоку, в котором формы, не успев принять четкие очертания, уже распадаются, чтобы вновь, как в калейдоскопе создать оригинальные конфигурации.

4. Солидаризм в идеологии. В качестве идеологических начал солидаризм воплощается в особых правовых принципах, обеспечивающих: а) объединение и совместную защиту солидарных интересов каждой общественной группой, и б) такое согласование интересов противоположных групп, чтобы личность, подчиняющаяся общественному союзу, находила в нем ограждение своих прав от притязаний государства, а в государстве — защиту от деспотизма общественной организации. Согласование интересов противоположных групп происходит либо в порядке добровольных соглашений, либо при посредническом участии государства. Создавая юридически организованное групповое сотрудничество, солидаризм признает различие классовых интересов и открывает возможность их представительства и защиты, но он не может признать классовую борьбу как принцип, и те формы классовой борьбы, при которых один класс стремится уничтожить другой или же обеспечить свои интересы, не считаясь с последствиями для народного хозяйства. Индивидуалистические проявления корректируются, культ «самого себя» подавляется, но, с другой стороны, исключается и поглощение личности государством (тоталитарность режима).

5. Солидаризм в праве. Различаются обычно два вида права: частное право, защищающее частные интересы, и публичное право, защищающее общественные интересы. Всякая норма права относится либо к первому либо ко второму виду права. Однако признание иного общественного порядка, кроме индивидуализма (либерализма) и социализма (коллективизма), дает начало его проявлению и в праве. Для солидаризма — это согласительное или регулятивное право. Оно требует согласования действий и интересов и не только определяет границы свободы как-то принято в частном праве, но и подчиняет частные интересы общим, возлагая в связи с этим на отдельных лиц положительные обязанности. К добровольному самоограничению регулятивное право присоединяет дополнительные требования, пределом и условием которых являются выгоды самих участников. Регулятивное право не подавляет личности, не растворяет ее в массе, не подчиняет навязанному порядку. Регулятивное право согласовывает, а не подчиняет, регулирует, а не регламентирует. Оно, с одной стороны, поддерживает уважение к частным правам, становясь оплотом против опасных тенденций централизации и социализации хозяйства. С другой стороны, оно перевоспитывает эгоистическую психологию собственников в духе солидаризма. Все отдельные хозяева, так же, как и наемные работники, являются соучастниками одного общего народного хозяйства, вследствие чего их действия и интересы должны согласовываться, по возможности добровольно.

6. Солидаризм в экономике. Различают две системы хозяйства: децентрализованную и централизованную. В первой каждый хозяин сохраняет полную свободу, он сам себе центр. В другой он становится исполнителем задания, исходящего из единого государственного центра. Но может быть и третья система — хозяйства солидаризированного. Это хозяйство, поддерживаемое регулятивным правом, представляет собой усовершенствованную систему частно-правового строя, укрепляющего свою жизнеспособность переходом в стадию организованности, но организованности, достигаемой не путем подчинения единому принудительному плану, а путем согласования интересов между участниками хозяйства. Согласование это достигается при участии и, когда нужно, при поддержке государства. Солидаризм сохраняет собственность, конкуренцию и свободу предпринимательской деятельности. Солидаристическое хозяйство вносит организующее начало не путем подчинения выработанному в центре плану, а содействием в сфере однородных интересов, сотрудничеству, взаимопомощи и взаимосогласованию.

7. Солидаризм в форме государственного устройства. Поскольку солидаризм возлагает на государство важные посреднические функции, требующие высокого авторитета власти и широких полномочий в отношении согласования противоречивых интересов, государственная власть должна обладать устойчивостью. Многие из начал демократического режима, особенно парламентаризм, не соответствуют идее укрепления центральной власти и усиления ее авторитета. Форма государственного устройства — монархическая, республиканская, парламентарная — определяется историческими основаниями, психологией народа и особенностями страны. Но важна не форма, а характер власти. Построенное на началах солидаризма государство должно быть проникнуто общественным духом. Государство должно не только содействовать, но и поощрять объединения граждан, имеющих общие интересы и обеспечивать им авторитетное представительство их интересов перед государственной властью. Не принимая на себя хозяйственных задач, за исключением разве только военной промышленности и некоторых специальных предприятий, государство сохраняет свободу частного хозяйства. Но оно не может допускать в области частного хозяйства таких явлений, которые вредны для народного хозяйства в целом. Однако, во избежание произвола, всякого рода ограничения устанавливаются специальными законами, а не усмотрением администрации, и притом по соображениям экономической выгоды, а не ради политических идей. Солидаристическое государство создает свой особый тип. Его особенность — иерархия солидаристически построенных общественных организаций, которые, охватывая по возможности все население и представляя все его интересы в параллельно сосуществующих организациях, стремятся не к поглощению одних другими или к пресловутому «объединению», но к согласованному сотрудничеству в государстве как высшем единстве. Согласование предполагает самодеятельность тех, чье поведение согласуется и не противоречит интересам государства. Государство не выдвигает свою волю как какую-то особую верховную волю, не считающуюся с волей граждан. Солидаризация проводится при наличии если не противоположных, то, во всяком случае, разнородных групп и течений, за каждым из которых признается право на существование. Общая воля рождается их стремлений и задач самостоятельных участников государственной жизни, а не навязывается им сверху. Организовывать, не значит регламентировать, а находить сбалансированные, равновесные, иногда единственно возможные решения, удовлетворяющие всех участников. Организатор берет на себя функцию природной эволюции, ускоряя движение к более прогрессивным формам взаимодействия. Поэтому солидаристическое государство не стесняет предпринимательства, не принимает на себя осуществления хозяйственных задач и, устанавливая некоторые пределы свободы, обеспечивает эту свободу в установленных им пределах: оно только контролирует, а не управляет. Вмешательство его в действия хозяйствующих органов строго ограничено: оно допускается либо в случае расхождения частных интересов с интересами государства, либо в случае такого конфликта между интересами отдельных производительных групп, который они не могут разрешить собственными силами. Солидаризм отрицает и пассивность либерального государства, и самоуверенную претенциозность государства социалистического. Солидаристическое государство, примиряя интересы противоположных классов и групп, ограждает интересы более слабых не с целью перераспределения материальных средств, а в целях сохранения социального мира. При этом оно руководствуется не политическими, а экономическими интересами народного хозяйства и осуществляет социальные задачи в соображении с экономическими возможностями, не подчиняя экономику политике, поскольку, конечно, последнее не вызывается критическими обстоятельствами или условиями военного времени.

8. Солидаризм в семье. Семья может быть построена на началах полного подчинения всех членов семьи главе семейства. Можно представить себе семью, как свободное сожительство независимых членов семейства, хотя и связанных узами родства и общности домашнего хозяйства, но сохраняющих самостоятельность (семейный индивидуализм или семейная демократия). Наконец, можно представить себе семью как группу лиц, связанных не только родственной близостью, но и духом солидарности, скрепленной авторитетом родительской власти и требующей согласования поведения и интересов при посредстве авторитета родителей и «семейного совете», в целях общей выгоды всей семье. (Подобно этим трем типам семьи можно указать на три типа государства: неограниченная монархия, демократическая республика, авторитарная демократия).

И всё же уровень теоретической проработки солидаризма ниже, чем иных классических идеологий. На «карте» современных идеологий его место обозначено размыто, тогда как идеологии, история которых исчисляется двумя-тремя столетиями и чья системность не вызывает сомнений (либерализм, консерватизм, социализм, социал-демократия), «прорисованы» достаточно четко и рельефно. По этой причине солидаризм нередко трактуют как «фрагментарную», «гибридную», «эклектичную» идеологию, не имеющую ни собственной политической философии, ни фиксированной системы онтологических представлений, ни собственного социально-политического проекта, ни даже устоявшейся риторики и понятийного аппарата.

Актуальной задачей изучения, развития и позиционирования солидаризма является разграничение его концептуального содержания и содержания иных политических идеологий — путем выявления общего, особенного и уникального в каждой из них.

Эта задача усложняется вариативностью современных идеологий (наличием множества разновидностей, течений, национальных вариантов), их диффузией и попыткой современных идеологов создать универсальную гибридную идеологическую модель, в которой сочетались бы лучшие и наиболее конкурентоспособные идеологемы.

Поэтому в нашем сравнении солидаризма с классическими политическими идеологиями речь идет о наиболее типичных, глубинных и принципиальных чертах каждой из них.

Солидаризм и либерализм

Их объединяет установка на субъектность, самодостаточность и активность индивидов. С точки зрения обеих идеологий, частная инициатива является главным мотором самоорганизации и общественного развития. Однако частная инициатива и частный интерес в солидаризме корреспондируется с общественным интересом, тогда как в либерализме он самодостаточен и разграничивается лишь с интересом иного субъекта. Либеральная онтология исходит из дискретности и атомарности мира, тогда как солидаристская — из его органичности и взаимозависимости.

Венцом творения либералы считают индивидуальность в ее эгоистическо-абсолютистском виде — человека как данность, человека в имманентном (но не трансцендентном) измерении. Такой человек зол и порочен, но изменить его нельзя и не надо — следует принимать его таким, каков он есть. Индивид — все, остальное — ничто. Государство — не организм и не субъект, обладающий проектной логикой, а «ночной сторож» — инструмент в руках элитных классов.

С точки зрения солидаризма, государство должно быть не «ночным сторожем», но и не тотально-патерналистским молохом, как в консервативных идеологиях либо в тоталитарных разновидностях социализма. То есть солидаристское государство сильнее либерального, но слабее социалистического и консервативного. В идеале оно должно стать соратником и партнером для амбициозных классов, соучастником в проекте развития. Идеологи НТС считали, что идеальное государство — это «не ночной сторож, как при либерализме, не командир, как при диктатуре, а светофор на перекрестке, который не дает машинам столкнуться, но в остальном предоставляет водителям ехать, куда им надо» .

Либерализм с его индивидуализмом испытывает наименьшее из всех идеологий сочувствие к незащищенным слоям общества — бедным, больным и слабым. Их не жаль: в том, что они не способны себя защитить и стать богатыми, здоровыми и сильными — виноваты сами. Это их частные проблемы, и нет никаких оснований тратить на них средства, которые можно перераспределить среди успешных тружеников (например, путем снижения налогов).

Солидаризм и консерватизм

И консерватизм, и солидаризм исходят из органической, холистской модели бытия как такового. Поэтому государство — это не бездушная машина, а организм, в котором каждый орган исполняет свою функцию, и отсечение какого-либо органа не может пройти безболезненно для всего организма.

Государство — в понимании консерваторов — разумно, наделено проектной субъектностью и призвано быть нравственным авторитетом и регулятором. По отношению к гражданам оно как строгий отец: «лишнего» не позволяет, заставляет работать, частную инициативу особенно не одобряет, зато в критической ситуации всегда спасет, поможет и накормит.

В контексте солидаристской идеологии государства не должно быть избыточно «много», ведь в условиях патернализма внеэлитные слои исключаются из процесса принятия решений — пропадает частная инициатива и субъектность, а общество теряет способность к внутренней динамике, саморазвитию и саморегулированию. Корпоративная теория предлагает наличие корпорации — посредника между государством и гражданином.

Одна из важных интенций консерватизма — культ элиты, апологетика аристократии крови, обоснование социального неравенства. Для солидаризма, в отличие от консерватизма и либерализма, не характерен какой-либо специфический культ «сильных» или «альфа-особей». Элита в солидаризме — это открытое сообщество людей, готовых быть «моторами» социального развития. В целом солидаризм, с рядом оговорок, можно назвать идеологией «бета-особей» .

Важным «общим местом» солидаризма и консерватизма является ориентация на приоритет духовно-нравственных ценностей, которые в обеих идеологиях рассматриваются в качестве принципиально значимых мировоззренческих основ. И там, и там большое внимание уделяется религии и церкви как институтам социальной регуляции.

Солидаризм и социал-демократия (социализм)

С солидаризмом социал-демократические и социалистические идеологии объединяет а-элитизм — отсутствие жесткого и непроницаемого деления общества на элиту и внеэлитные слои. Разумеется, классовое, сословное и имущественное неравенство в представлении солидаризма остается, и государство не стремится учинить экспроприацию и отобрать все у богатых. Но подобное неравенство не абсолютизируется и не считается априорным благом — в отличие от идеологий консерватизма и либерализма. Социальное и имущественное неравенство, с точки зрения солидаризма, является благом лишь в той степени, в которой оно создает стимулы для развития, т. е. до того уровня, пока бедные, благодаря неравенству, хотят больше и лучше работать, чтобы стать богатыми.

Социал-демократы исторически выступают за разжигание и обострение классовой борьбы, солидаристы — за компромисс, за взаимные уступки и примирение работников и работодателей. Социал-демократия в идеале — за социальную революцию, солидаризм — за эволюционный путь развития. Социал-демократы (а также большинство консерваторов) — за коллективизм и альтруизм (либералы — за индивидуализм и эгоизм), солидаристы — за гармонию частного и общественного. Социал-демократия в большинстве случаев индифферентна либо враждебна по отношению к религии, солидаризм — за торжество христианских ценностей.

Солидаристские и социал-демократические идеи закрепились в концепциях современного социального государства. Общая установка обеих идеологий заключается в том, что бедных, больных и слабых надо поддерживать, но далее мнения расходятся: то ли им необходимо гарантировать социальный минимум — чтобы они не умерли от голода и болезней, то ли их надо сделать богатыми, здоровыми и сильными — за счет изначально богатых, здоровых и сильных, однако тогда у последних исчезнет интерес к развитию и обогащению. Фигурально выражаясь, социал-демократы предлагают дать нуждающимся и социально слабым «рыбу», тогда как солидаристы предлагают дать им «удочку». Солидаристы, либералы и консерваторы — за частную собственность на средства производства, социал-демократы — как правило, против. Солидаристы нередко подчеркивают, что они за социально ориентированную рыночную экономику и что право собственности должно отягощаться некоторыми социальными обязательствами. Либералы же такой подход трактуют как покушение на самое святое — как ограничение права собственности и недопустимое вмешательство государства в экономику.

Солидаристы, социал-демократы и большинство консерваторов считают, что образование и здравоохранение — это общественная проблема, что ее основное бремя должно лежать на государстве. Либералы, напротив, считают, что это частная проблема, которую каждый гражданин должен решать сам и за свои деньги.

Солидаристы, либералы и социал-демократы считают, что в обществе должны доминировать горизонтальные связи, консерваторы с почтением относятся к иерархиям и вертикальным связям.

В солидаризме много внимания, по сравнению с иными идеологиями, уделяется развитию, саморазвитию и творческой эволюции общества.

Образно говоря, с точки зрения социализма и социал-демократии, богатый должен поделиться с бедным. С точки зрения консерватизма, бедный должен полюбить богатого. С точки зрения фашизма, бедный и богатый должны объединиться перед лицом общего врага. С точки зрения либерализма, каждый бедный может стать богатым. А вот с точки зрения солидаризма, богатый должен помочь бедному. Но не в смысле поделиться: богатый должен помочь бедному стать богатым.

Таким образом, в солидаризме много общих моментов с иными политическими учениями, но он несводим ни к одному из них. При этом солидаризм не имеет непреодолимых концептуальных или ценностных преград ни перед одной из классических идеологий, что может позволить его сторонникам найти общий язык и взаимопонимание с конструктивно настроенными идеологами и политиками практически любой ориентации. С либералами основой сотрудничества может стать отношение к амбициозным субъектам (индивидам, классам, корпорациям) как к «моторам» развития общества, с консерваторами — органическое понимание государства и социальной реальности, а также отношение к политике сквозь призму нравственных и религиозных ценностей, с социал-демократами и социалистами — борьба за социальную справедливость, защита интересов людей труда.

На мой взгляд, классический солидаризм и его современные модификации, определяемые нами как новый солидаризм (неосолидаризм), могут рассматриваться как перспективные концепции, созвучные вызовам новой постиндустриальной эпохи, эффективно вписывающиеся в социо-культурные параметры восточнохристианской цивилизации и способные стать мировоззрением и стратегией амбициозных классов — «моторов» современного развития.

Заключение

Год проходит за годом, столетие за столетием, меняется мир вокруг нас, но солидарность и соучастие продолжают оставаться важнейшими ценностями в нашей жизни. Они означают не только понимание боли и страданий людей и умение поставить себя на их место, но и участие в борьбе этих людей за их дело. Сегодня можно быть солидарным не только с отдельными лицами, семьями, группами, общинами, и даже целыми расовыми или этническими группами, но и с населением других стран. Государственные и международные социально-экономические проблемы не могут быть разрешены иначе, как с использованием всех форм солидарности: солидарности бедных между собой, богатых — с бедными, трудящихся — между собой, работодателей и работников на предприятиях, солидарности между нациями и народами. Международная солидарность — требование морального порядка. От нее во многом зависит мир во всем мире.

В заключение можно сказать, что:

Основой стабильного развития любого общества может быть только конструктивное взаимодействие социальных институтов, социальных групп и отдельных граждан на основе взаимопонимания, а значит — эмпатии, согласия. Такое взаимодействие требует не только межиндивидуальной отзывчивости, но и взаимного сочувствия, между социальными общностями.

Философы и учёные по-разному определяли истоки и сущность солидарности. У Дюркгейма солидарность связывается с общественным разделением труда: солидарность — это согласие в обществе без каких-либо кардинальных изменений в нем. У К. Маркса и Ф. Энгельса солидарность рассматривается через конфликт: она объединяет неимущих с целью революционного преобразования общества. Представители интеракционистской школы считают, что солидарность в современном мире — это своего рода суррогат прежней: она не может привести к революции, а выливается лишь в такие знаки протеста, как забастовки и митинги.

Но все они согласны в одном. Значение солидарности, воплощенной в действиях институтов общественной и государственной помощи, невозможно переоценить. Взаимная социальная поддержка значимых групп представляет собой наиболее эффективный способ сохранения единства и целостности общества. Но такой способ может принести свои плоды лишь при смене либеральной парадигмы (с ее крайне эгоцентричным девизом «помогай себе сам и только себе») на солидарную, с безусловным преобладанием просоциальных ценностей.

Классический солидаризм и его современные модификации, могут рассматриваться как перспективные концепции, созвучные вызовам новой постиндустриальной эпохи, эффективно вписывающиеся в социо-культурные параметры восточнохристианской цивилизации и способные стать мировоззрением и стратегией амбициозных классов — «моторов» современного развития.

1. Randall Collins. Three Sociological Traditions. N.Y.: Oxford, 1985.

2. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М, 1992.

3. Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. СПб., 1912.

4. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2.

5. Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4.

6. Маркс К. Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 17.

7. Niklas Luhmann. Die Differenzierung von Interaktion und Gesselschaft — Probleme der sozialen Solidaritat // Solidaritat in der Welt der 8Oer Jahre: Leistungs -'Gesellschaft und Sozialstaat. Herausgeber: Robert Корр. Basel und Frankfurt am Main, 1984. S.79−96.

Примечания

[1] См. об этом: Самарин А.Н. Актуальность солидарности в российском контексте // Системы безопасности — СБ-2006, М., АГПС, 2006; Самарин А.Н. Возродится ли солидарность в современной России? // Конфликтология, № 2, 2007; Самарин А.Н. О солидарности в современной России. // Пространство и время в мировой политике и международных отношениях. Т.3. Время и пространство мировых религий и локальных культур. — М.: МГИМО-РАМИ, 2007; Самарин А.Н. Покушение на солидарность: зачем и для кого реформы? // Конфликтология, № 3, 2007.

[7] Goleman D. Emocionalna inteligencija. — Zagreb, 2007, s.101. (Название англ. оригинала этой работы: «Emotional Intelligence», Random House, 2007.)

[12] Rozenthal R. PONS Test.//Advances in psychological assessment. Ed. By McReynolds. San Francisco, Jossey Bass, 1977.

[14] О связи эмпатии с альтруизмом см. отличные работы Д. Кребса и С.П. и П. М Олайнеров: Krebs D.L. Empathy and altruism // Journal of Personality and Social Psychology, v.32, 1975, pp.1124−1146; Oliner S.P., & Oliner P.M. The altruistic personality. N.Y., Thе Free Press, 1988.

[15] Brothers L. A Biological perspective on empathy // American Journal of Psychiatry, v.146 (1), 1989, pp.10−19.

[16] Goleman D. Emocionalna inteligencija. — Zagreb, 2007, s.108.

[17] Brothers L. Mistaken Identity: The Mind-Brain Problem Reconsidered. State Univ. of New York Press, 2001.

[18] С учетом этого другую работу по исследованию эмоциональных состояний Л. Бразерс выполнила в социологическом ключе: Brothers L. Friday" s Footprint: How Society Shapes the Human Mind. New York — Oxford, Oxford University Press, 1997.

[19] Саган К. Драконы Эдема. Рассуждения об эволюции человеческого разума. — М., СПб.: Амфора, 2005.

[20] Кропоткин П.А. 1, стр. 207. Этика. — Пб.-М., 1922, т.

[21] Эфроимсон В.П. «Родословная альтруизма» // Новый мир, № 10, 1971; он же: Генетика этики и эстетики. — СПб.: Талисман, 1995.

[22] Эфроимсон В.П. «Родословная альтруизма» // Новый мир, № 10, 1971.

[23] Симонов П.В. Созидающий мозг. Нейробиологические основы творчества. — М., 1993, с. 111.

[24] Некоторые из этих фактов подробно описаны в зарубежной научной литературе, например, в работе: Radke-Yarrow M. and Zahn-Waxler C. Roots, motives and patterns in children’s prosocial behavior // Development and maintenance of prosocial behavior. N.Y., Plenum, 1984.

[25] Zahn-Waxler C. The case for empathy. A developmental review // Psychological inquiry, № 2. 1991, p.155−158.

[26] В некоторых случаях сходные эффекты могут быть вызваны социальной патологией: предельно неблагоприятными условиями ранней социализации детей, порождающими их глубокую эмоциональную неразвитость, крайнюю бедность языка и воображения.

[27] Radke-Yarrow M. and Zahn-Waxler C. Roots, motives and patterns in children’s prosocial behavior // Development and maintenance of prosocial behavior. N.Y., Plenum, 1984.

[28] Иногда подобное очерствение происходит при истощении эмоционально-энергетических ресурсов. Простейший случай — так называемое «психологическое выгорание» в хронических стрессовых ситуациях. Эта опасность в первую очередь подстерегает лиц, чей труд предполагает профессиональное общение повышенной интенсивности с широким кругом людей.

[29] Williams R.M. Conflict and Social Order: A Research Strategy for Complex Propositions //Journal of Social Issues, 1972, N28, p.11−27

[30] Истребительный (в терминологии Эриха Фромма — некрофильный) синдром представляет собой грозное, поистине эпидемическое заболевание не только либерализованного сознания постсоциалистических элит, но и глобальных игроков, напоминающих ныне в чем-то коллективного Родиона Раскольникова.

[31] Бехтерева Н.П. Магия мозга и лабиринты жизни. — М.: АСТ, 2007, с. 27, 79.

[32] Сейчас, по данным председателя Конституционного суда РФ В. Зорькина, приведенным в октябре 2007 года на международном форуме по конституционному правосудию, в России 5 млн беспризорников, что в 2,5 раза превышает показатель периода Великой Отечественной войны. (Дети: Беспризорное будущее новой России // Cайт СНД http://www.snd-su.ru/cgi-bin/rg.pl?param=div2&page=4&type=2158&what=1005 По данным Института социально-экономических исследований РАН, в России насчитывается 4 млн бомжей, 3 млн нищих, около 5 млн беспризорных детей, 3 млн уличных и привокзальных проституток, примерно 1,5 млн российских женщин работают на панели стран Европы и Азии. 6 млн российских граждан страдают душевными расстройствами, 5 млн — наркоманы и более 6 млн болеют СПИДом. По словам директора Детского фонда А. Алиханова, количество детей-сирот в России превысило показатель мая 1945 года — 750 тысяч против 678 тысяч после главной мясорубки двадцатого века.

[33] А ведь высоко чтящая западных пророков нынешняя российская элита хорошо знакома с работами лауреата Нобелевской премии Дж. Стиглица, который четко сформулировал нравственный постулат: «Каждый должен признать, что будущее ребенка не должно зависеть от имущественного положения его родителей». (Стиглиц Дж.Ревущие девяностые. — М., 2005, с.326−327.)

[34] Об этом подробнее см.: Самарин А.Н. Основы социальной психологии. — М.: МГИМО, 1999. Самарин А.Н. (в соавторстве с Додельцевым Р. Ф., Глаголевым В. С., Медведевой С. М. и др.) Практическая психология для дипломатов. — М.: МГИМО, 2007, глава 6-я.

[35] Существуют и другие транслитерации его фамилии на русский язык: Рейх и Рейч.

[36] Inequality and social empathy: An interview with Robert Reich // UC Berkeley News, 3 may, 2004, Website: http://www.berkeley.edu/news/media/releases/2004/05/03_reich.shtmlПодробнее см. также его труд: Robert Reich. Supercapitalism, N.Y., Knopf, 2007.

[37] Кризис сопереживания, морально-психологический кризис капитализма привел к тому, отмечает Райх, что «сегодня разрыв в уровне доходов в США самый высокий с 1929 года: в 2005 году 21,2 процента национального дохода США было сконцентрировано в руках одного процента собственников. В 1968 году руководство General Motors „прихватило“ для себя (в заработной плате и неденежных льготах и привилегиях) сумму, в 66 раз превышающую доход среднего рабочего GM; в 2005 году руководство Wal-Mart заработало в девятьсот раз больше денег, чем было выплачено среднему служащему этой компании». (Тони Джадт, Роберт В. Райх. Суперкапитализм. Русский журнал, 16 июля 2008. — http://www.russ.ru/teksty/drobyaschij_molot_innovacij).

[38] См., например, основательные монографии с освещением данного вопроса:Parens H. The development of aggression in early childhood. N.Y.: J. Aronson, 1979; Samenow S.E.Inside the Criminal Mind: Revised and Updated Edition. N.Y.: Random House, 2004.

[39] Об этом подробнее см.: Самарин А.Н. Упадок элиты и деградация России // Материалы IY научно-практической конференции «Построение человечного общества». — М.: Иркутск, МГУ, 2004. В Интернете статья помещена по адресу:

http://freephilosopher.narod.ru/3_organization/postroenie_obsestva₂₂_upadok_eliti.html

[40] Бгажноков Б.Х. Основания гуманистической этнологии. — М.: РУДН, 2003, с. 88.