Эпоха «обретения родины» в средневековой венгерской историографии

1. Источники и историография

1.1 «Деяния Венгров» Анонима

По словам автора «Деяний венгров», за создание своего сочинения он взялся по просьбе самого короля Белы. Источником вдохновения ему служила история Троянской войны, а целью — написать «генеалогию королей Венгрии и её знати», о переселении легендарных «Семи мадьяр» из Скифии и о покорении венграми многих «королей и королевств».

Автор «Деяний» в прологе называет себя, как «магистр, названный П., нотарий доброй памяти славнейшего короля Венгрии Белы» (P. dictus magister ac quandem bone memorie glorio sissimi Bele Regis Hungarie notarius)^. К сожалению магистр П. не уточнил какого именно Белы он был нотарием. Всего в Венгрии правило четыре короля с таким именем: Бела I (1061−1063), Бела II (1131−1141), Бела III (1173−1196), Бела IV (1235−1270).

У датировки правлением каждого из этих королей были сторонники. Однако в настоящее время доминирует точка зрения, согласно которой Аноним был нотарием короля Белы III. Ряд историков и лингвистов доказывают, что некоторые особенности приводимых Анонимом венгерских слов, особенности его латыни, можно встретить в венгерских латинских документах до рубежа 12−13 вв. Кроме того Деяния сохранили топонимическую картину до татарского нашествия в Венгрии. Например, королевский нотарий называет Обуду «Buduuar», то есть тем названием, которое она носила до начала 13 в. После же татарского нашествия Будавар — это назваие крепости Буды, которую Бела IV основал после 1243 г. Лоранд Силадьи сравнил социальную, экономическую и дипломатическую терминологию Анонима с терминологией венгерских латинских грамот и установил, что термины, фигурирующие одновременно и в «Деяниях венгров», в грамотах характерны лишь для конца 12 в. Важно отметить и то, что сочинение Анонима вписывается в контекст этого периода в истории европейской литературы. Именно во второй половине 12 в. Европу захлестнула мода на сочинения Дареса Фригийского и Диктиса Критского, появлялось множество переводов, а так же новых «историй» и романов о Трое, основанных на их сочинениях. Из пролога же «Деяний венгров» мы узнаем, что магистр П. и Бела увлекались некогда троянской историей, а позже Аноним сам написал «Историю Трои», опираясь на Дареса Фригийского. Наконец, в начале 13 в. роман «Троянская война» Дареса Фригийского была переведена и на венгерский. Переводу на венгерский должно было предшествовать распространение этой работы среди относительно широких кругов знати. Что должно было иметь место как раз на рубеже 12−13 веков. Наконец, именно с правлением этого великого короля венгров, традиционно связывается само появление королевской канцелярии. Бела III в указе от 1181 обязал документировать все государственные решения и договоренности. Это дает нам право предположить, что королевским нотарием магистр П. стал благодаря этим реформам. К концу 12 — началу 13 вв. тщательно документировать договоры, отношения, права на землю стала и венгерская знать. И, возможно, с работой над этими актами и связана такая осведомленность Анонима о владениях венгерских магнатов, об истории этих владений, и об их родословной (которая, естественно, именно в это время приобретает особое, как юридическое, так и культурное значения). Исходя из вышеперечисленных аргументов, наиболее предпочтительной точкой зрения мы считаем датировку сочинения Анонима концом 12 или началом 13 вв., то есть после смерти короля Белы III. Датировки 11-м и концом 13 веков мы отвергаем полностью. Нерешенным остается, и видимо, навсегда останется, вопрос об авторстве «Деяний венгров». Автор, как уже говорилось, называет себя в Прологе, как «P. dictus magister». В качестве возможного автора исследователи выдвигали разных венгерских деятелей с именем начинающимся на эту букву. Однако мы не можем не согласиться с мнением Д. Дьерффи о том, что «небольшой материал памятников, имеющийся ныне в распоряжении исследователей, недостаточен для составления связной архонтологии 12 в. Едва ли мы знаем имена всех нотариев канцелярии Белы III. При таком положении различные умозрительные комбинации могут дать лишь предположения, доказать которые невозможно».

1.2 «Деяния венгров» Симона из Кезы

Автор посвящает свой труд королю Ладиславу, верным клириком которого он себя называет. Об авторе известно, что к 1269 г. он побывал во Франции как член дипломатической миссии. Между 1269 и 1271 он посещает королевства Неаполь и Сицилия, где тогда правил Карл Анжуйский, в качестве клирика королевы. В течении 70-ых годов он учился в падуанском университете. И в начале 80-ых приступает к своему историческому труду.

Манускрипт хранился в книжном собрании Эстерхази в Айзенштадте. Хроника опубликована впервые в 1782 г. Элеком Гораньи. Этот манускрипт исчез в 19 в., поэтому позднее историки использовали либо публикацию 1872 г., либо копии начала 18 в., на основании которых была сделана публикация Йожефа Подграцкого в 1833 г. В 1906 была сделана публикация Домановского, учитывающая большинство дошедших вариантов копий и публикаций. Мы пользовались изданиями Гораньи и Домановского, а так же поздними публикациями основанными на версии Домановского.

1.3 «Иллюстрированная хроника»

Марк из Калта создал свой труд между 1358 и 1370 гг. Об авторе известно мало, практически лишь то, что он был священником церкви святого Петра в Буде. Хроника была выполнена в сопровождении красочных миниатюр. Источник был обнаружен и введен в научный оборот в Вене в 1932 г. Хотя во второй половине 15 вв. он все ещё, вероятно находилась в Венгрии, в библиотеке Матьяша Корвина. В первой трети 17 в., она уже, как считается, зафиксирована в документах Bibliotheca Regia в Вене как «Chronica Vngari[c] a cum figuris».

1.4 Историография

Особым вопросом в историографии является проблема отношений между венгерскими хрониками. Для всякого кто к ним обращается, очевидно наличие общих материалов и текстуальных перекличек. При этом многие детали не могли быть заимствованы друг у друга, откуда следует логичное предположение об общем источнике (группе источников). В историографии существует две точки зрения. Во-первых, до сих пор популярна идея о существовании одного общего источника — «Gesta», или «Деяния 11 века». Ярким представителем этой теории был Балинт Хоман. Согласно этой теории, эта Gesta была создана в 1092 г., из неё вскоре были сделаны выдержки, распространившиеся в монастырях, основанных Святым Ладиславом, а из этих выдержок, было выведено несколько коротких нарративных хроник (Загребская, Варадская, Кнаузская и др.). Деяния же 11 в. были доведены до 1127 г., и с этой версией работали Аноним и Кезаи. Теория о единой «Gesta» имела много разных модификаций, реконструировалось содержание этой хроники. Макартни указал на некоторые слабые места этой теории. Во-первых, ничего не мешает предполагать в качестве источника ни одну, а несколько близких по содержанию хроник. Во-вторых, не ясно, почему мадьярская историческая традиция долго существовала в устном виде, потом один единственный автор её всю обработал и подал к использованию всеми последующими хрониками, жизнеописаниями и «деяниями». Наконец Макартни проводит собственный текстологический анализ сохранившихся венгерских хроник, который позволяет ему сформулировать альтернативу популярной венгерской историографической концепции. Этот анализ нас будет занимать, постольку поскольку он будет касаться отношения между хрониками, их структурой, а так же этапов формирования «Гуннского мифа». Сначала рассмотрим отношения между компилятивными хрониками.

Легче всего реконструируются отношения между Венской (Иллюстрированной) и Будской (магистр Акош) хрониками. Иллюстрированная хроника, является практически идентичной Будской, заключает лишь небольшое число дополнений. Как правило текст Chronicon Pictum — лишь более художественный пересказ того о чем говорится у Акоша. Так как дополнения и расхождения практически не затрагивают интересующую нас гуннскую часть хроник, то мы и работали преимущественно с текстом Иллюстрированной хроники. Таким образом, автор Венской хроники пользовался одним из вариантов Будской (возможно с двумя вариантами Будской хроники — традиционный и более комплиментарный к Кезаи).

Одной из проблемных тем историографии являлся вопрос о соотношении Будской хроники и Хроники Кезаи. Здесь имелось три версии: Хроника Кезаи — сокращение Будской, Будская хроника — расширенная версия «Деяний венгров» магистра Симона, или обе они восходят к общему источнику. Кезаи не мог работать с текстом Акоша, т. к. Будская хроника написана позже чем Кезы. В то же время работа Акоша над текстом хроники Кезаи, подразумевала бы очень сложную редактуру ряда фрагментов. Самыми убедительными аргументами Макартни являются его выводы сделанные на основании анализа списков пришлых знатных родов. У Кезаи есть три фамилии, которых нет у Акоша: Altman, Rodoan, Bogath. Семья Bogat-Radvan соседствовали рядом с Кезой. Макартни логически предполагает, что эти фамилии были вписаны самим Симоном, раз они были актуальными именно для него. Эти фамилии встречаются в его тексте несколько раз. При этом не понятно, зачем бы тогда Акош их убрал, если бы работал с текстом Кезаи. При этом в списке у Кезаи нет Деодатуса, который, согласно Акошу, вместе с Адальбертом Пражским крестил Иштвана. Эти несоответствия указывают на то, что оба автора пользовались одним источником, благодаря которому их тексты в значительной степени комплиментарны друг другу, но при этом оба автора дополняли к исходному тексту разные детали, о которых не могли узнать друг у друга. Этот источник обозначен им как Х. Что бы его вычленить, он отбрасывает все, что считает бесспорно принадлежащим Симону из Кезы (три упомянутых фамилии, посвящение и пролог, а так же славословия в адрес Ладислава IV). При этом Венская (Иллюстрированная хроника), имеет много мест сходных более с хроникой Кезаи, чем с Будской, но при этом она не содержит ничего, из того, что принадлежит к интерполяциям, бесспорно принадлежащим магистру Симону. Это тоже является аргументом в пользу существования Х и помогает реконструировать его содержание. Так же с этой целью, Макартни вычленил из текста магистра Акоша все заимствования западных и кратких венгерских хроник. Полученные результаты он наглядно отобразил в своей таблице.

Реконструировав содержание Х, Макартни отрицает то, что она могла быть той первой «Gesta». Но при этом он считает автора Х — создателем т.н. «Гуннской хроники», то есть сюжета глав о гуннском периоде истории венгров. При этом Х и анонимный нотарий короля Белы пользовались так же некой венгерской хроникой, которую Макартни обозначил как «Т». Так же этот источник мог повлиять на ряд польских хроник, в первую очередь, Польско-венгерскую.

Хроника Х была создана в 13 в., судя по тем элементам, которые, он согласно реконструкции Макартни внес в Т (например топонимы Ваscardia, т. е. Башкирия, Mangalia, т. е. Монголия. и другие ставшие известными венграм в 13 в.). Что касается Т, то видимо, её стоит датировать так же, как Балинт Хоман и другие датировали гипотетическую «Gesta», т. е. есть изначальный вариант появился при Святом Ладиславе (1077−1095), а доведена она была до 1127 г. (этот год — последняя параллель с «Деняими» Анонима, согласно Хоману). Т — далеко не первоисточник всей венгерской хроникальной традиции, но для того что бы определить отношения между использованными нами «деяниями» и «хрониками», достаточно довести реконструкцию до него.

Этногенетическая легенда о гуннах давно интересовала и интересует исследователей в разных аспектах. Традиционной темой для историографии Венгрии является проблема времени, этапов и условий складывания «гуннского мифа». Так есть сторонники точки зрения, согласно которой предания об Аттиле и двойном завоевании Венгрии являются аутентичными элементам венгерской исторической памяти, есть же те, кто считают, что эти элементы были привнесены извне или сконструированы поздними венгерскими хронистами. Некоторые исследователи связывают эту проблему с вопросом о появлении венгров в Паннонии. Так существует теория континуитета, согласно которой некая часть венгров жила в Среднем Подунавье и до нашествия (или мирного проникновения, как часть венгерских историков считает) в 9−10 вв. Традиция возводить венгров к гуннам в академической науке осталась в прошлом. Но появились теории, связывающие начальные этапы этногенеза венгров и их появление в Среднем Подунавье с периодом Аварского каганата.

Одним из вариантов такого подхода является теория о «втором приходе» («Secundus ingressus»). В 1970 г. её выдвинул Дьюла Ласло. Он считал секеев мадьяризированными потомками авар, финно-угорское же население, по его мнению, жило на Дунае и до 9 в., переселенцы же возглавляемые Арпадом, должны были быть преимущественно тюрками. На более современном уровне развивает теорию о «двойном обретении родины» американский исследователь Имре Боба. Он доказывает, что династия Арпадов происходит не из пришлых мадьяр, а из клана оногуров, жившего в Паннонии в качестве союзников авар. После разрушения Аварского каганата, оногуры сохранили свое присутствие в Нижнем Подунавье и к Востоку от Карпат. Там с ними и объединились мигрировавшие на Запад мадьяры, подчинившись вождю оногуров Альмошу, имевшему согласно теории Бобы некие права на власть в Паннонии. Другие авторы считают практически все составляющие «гуннского мифа» заимствованными венграми из западных латинских источников.

Достаточно старой темой в историографии является проблема отношения между «гуннским мифом» венгров и похожими преданиями зафиксированными в других балканских и центрально-европейских источниках. Так словенский филолог Якоб Келемина писал о том, что далматинская традиция о нашествии Аттилы или Тотилы сформировалась под воздействием венгерских хроник. Но есть и более сложные реконструкции, предполагающие взаимное влияние разных региональных историографических и устных традиций.

2. Комплекс легенд об обретении родины: история формирования и содержание

Что писали хронисты о происхождении венгров, их переселении и легендарных временах, предшествовавших переселению мадьяр в Среднее Подунавье? Во-первых, «гуннский миф», соседствует с другим — «скифским». Все хронисты, начиная с Королевского нотария называют родиной венгров Скифию, а самих их скифами. При этом описание Скифии, зафиксированное как в произведении Анонима, так и в остальных венгерских хрониках, взято из Хроники Регинона Прюмского. Это касается локализации Скифии, перечисления захватчиков безуспешно пытавшихся захватить её. Хотя Регинон не называет самих венгров скифами, но лишь считает, что они пришли оттуда. В самой Скифии по его мнению живет много народов (Habundant vero tanta multitudine populorum). Венгры же народ для него новый, ранее ни кем не упомянутый (retro ante seculis ideo inaudita quia nec nominate)^.

Превращение венгров в скифов произошло уже, видимо, в венгерских хрониках. Видимо, первым это сделал магистр П. или же автор предполагаемой Макартни утерянной хроники Т (её использовал как Аноним, так и основной источник компилятивных хроник), который напрямую использовал Хронику Регинона Прюмского и её Продолжение^. При этом, интересно, что, не смотря на то, что есть фрагменты, где венгры прямо отождествляются со скифами — так Альмош обращается к венграм перед битвой как к «скифам», все же нельзя сказать, что бы Аноним отождествлял эти полностью эти народы. Во-первых, Аноним один раз говорит о скифах, как о народах (Scithici enim sunt antiquiores populi), кроме того сама Скифия была полна именно народами, а не одним народом. Правда нужно отметить, что Аноним может использовать этнический предикат во множественном числе (gentes, populi). Если допустим, в случае со скифами можно было сослаться на то, что эта группа состоит из разных племен, то когда он употребляет populi и gentes в отношении секеев, которые являются маленькой группой (лишь небольшая часть потомков подданных Аттилы, присоединившаяся к венграм), а так же в отношении алимонов (alimoni), которые являются лишь одним из германских народов, то такая трактовка ставится под сомнение. Возможной причиной такого употребления этнической терминологии является отсутствие политического единства у указанных групп. Так венгры им обладают и оно репрезентировано в фигуре князя или короля. В отношении же секеев и алимонов мы о таких правителях не узнаем из текста. В отношении Скифии мы знаем о многих вождях: «Пусть он был язычником, но сильнее и мудрее всех вождей Скифии, и все дела царства они решали тогда по его совету и с его помощью». Правда в другом месте о скифах говорится, как о gens, но там говорится о них как о «Дентумогер» («народ унгров … ведет свое происхождение от скифского народа, который на своем языке называется Дентумогер»). Возможно для него не все скифы являются «Дентумогер». Так же и не все Дентумогер могли уйти из Скифии за Хетумогер. Потому, что этноним «венгры» употребляется именно по отношению к той группе, которая вышла из Скифии. Само их название Аноним связывает с переселением в Паннонию — якобы оно происходит от названия города Ужгорода через который шли венгры (Hungari dicti sunt a castro Hungu, eo quod subiugatis sibi sclauis, VII. principales persone intrantes terram pannonie diutius ibi moratj sunt). Таким образом, Аноним считает венгров лишь потомками скифов («их отпрысками», «de fructibus eorum»), но не отождествляет эти понятия. В более поздних венгерских хрониках термин «скифы» употребляется в двух значениях — венгры или гунны вообще и венгры или гунны живущие в скифском королевстве. Особенно важен термин «скифы», когда подчеркивается именно происхождение «natio», или речь идет о древних обычаях и законах («lex Scytica», «more Scythico»).

Скифский мотив, однако, не мешает складываться другому, в конце концов подчинившему себе венгерскую идентичность и венгерскую историческую традицию — так называемому «гуннскому мифу». Само внимание ранних хроник к скифским сюжетам, как нам кажется, свидетельствует как раз о позднем появлении последнего. Гуннские сюжеты не столько теснят скифские, сколько компенсируют пробел в представлениях о раннем периоде истории мадьяр. Поздние же хронисты цитировали пассажи о скифах, уважая авторитет предшественников или из-за того, что не имели в своем распоряжением тех источников о ранней венгерской истории, которые были у первых венгерских хронистов.

Представление о гуннском происхождении венгров часто смешивают с представление об Аттиле, как предке Арпадов или просто как о древнем короле венгров. Так в «Деяниях венгров» анонимного нотария короля Белы, хотя и говорится об Аттиле, как о предке венгерских королей, венгры ни разу не названы гуннами. Что первично, что повлекло за собой остальные элементы «гуннского мифа» — привязка к венграм или Арпадам Аттилы, или отождествление гуннов и венгров?

Мы склонны вслед за Макартни выделить два нарратива, имеющих разное происхождение и, как будет показано, появившихся в разное время, но слившихся воедино в венгерских компилятивных хрониках: «Хроника Гуннов» и «Легенда об Аттиле» (у Макартни — The Attyla’s Saga). Первый представляет собой содержание глав венгерских хроник, посвященных гуннскому периоду венгерской истории, а второй деяниям некого Аттилы (необязательно гуннского царя) и связанным с ним фактами.

Так как «Деяния венгров» Анонима не содержат ни «Гуннской хроники», ни даже упоминания о гуннах, мы имеем все основания считать, что её не было и в гипотетически реконструируемых хрониках (будь то «Gesta» Хомана или «Т» Макартни и т. д.). Гуннская же хроника создана либо Симоном из Кезы, как считал Хоман, либо автором «Х» — источника хроник Кезаи и магистра Акоша, как доказывал Макартни.

Каковы же источники венгерских хроник об Аттиле? Портрет Аттилы, данный венгерскими хрониками (кроме «Деяний венгров» магистра П.), скорее всего, восходит к описанию, данному Иорданом: «Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесённое своё могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силён здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутый сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом [кожи], он являл все признаки своего происхождения». Хотя все негативные характеристики опущены, либо заменены противоположными (например, вместо редкой бороды — густая). Из «Гетики» происходят и многие подробности, касающиеся биографии Аттилы, войн гуннов (битва на Каталаунских полях, взятие Аквилеи и других италийских городов, встреча с папой Львом). Некоторые действующие лица, например «тетрарх Макринус» тоже (по крайней мере, частично) выведены из героев «Гетики», например восточного императора Маркиана (450−457). Под влиянием «Гетики» находятся такие сюжеты как убийство брата Аттилы Буды (имя Бледы, искаженное в соответствии с этимологической легендой о городе Обуда), частично — междоусобица после смерти Аттилы.

У Иордана мы находим и сообщение о Меотидах, как о первом месте расселения гуннов, а так же о преследовании на охоте оленицы, заведшей гуннов в новые земли. Интересно, что в качестве первоисточника сообщения Иордана можно рассматривать для сюжетов не связанных напрямую с Аттилой и гуннами. Так он говорит о происхождении скифов от Магога. При этом, единственный элемент, который может быть возведен к «Гетике», содержащийся у Анонима — связь скифов с Магогом (при этом нужно учитывать, что как раз в этом сообщении Иордан не оригинален). Это означает, что эти сообщения о гуннах и Аттиле Гунне были привнесены в венгерскую традицию в 13 веке. Возможно, это было сделано рукой Симона из Кезы либо, что более вероятно, автором реконструируемого Макартни «Х». Таким образом, все восходящие к Иордану сообщения составляли ядро «Гуннской хроники», но отсутствовали в изначальном, необработанном Симоном или автором «Х», варианте «Легенды об Аттиле». При этом мы можем согласиться с Макартни, что прямые заимствования из текста Иордана маловероятны — слишком существенны искажения его сообщений.

Макартни указывал на любопытную деталь — в I главе своей хроники, Симон из Кезы спорит с Орозием, который славит императора Оттона («favore Ottonis Cesaris»). Знать об императоре Оттоне, Орозий, живший в 4−5 вв. никак не мог. То есть это какое-то позднее компилятивное сочинение, приписанное его автором Орозию. Мы обратили внимание и на другие утверждения, которые магистр Симон приписывает Орозию: «Scripsit enim quod Filimer magni Aldarici regis Gothorum filius, dum fines Scitie armis irapeteret, mulieres quedam nomine Baltrame nominantur, plures seeum in exercitu suo dicitur deduxisse. Que dum essent militibus infestissime, retrahehtes plurimos per blandicies a negotio militari, consilium regis ipsas fertur de consortio exercitus eapropter expulisse. Que quidem peruagantes per deserta littora paludis Meotidis tandem descenderunt, ibique diutius dum mansissent, priuate solatio maritali, incubi demones ad ipsas venientes, concuhuisse cum ipsis iuxta dictum Orosium referuntur. Ex qua quidem coniunctione dixit hungaros oriundos». То есть венгры якобы происходят от брака женщин изгнанных королем готов Филимером и демонов. Почти то же самое мы находим у Иордана. То есть пассажи из «Гетики» попали в венгерскую хроникальную традицию через сочинение псевдо-Орозия, написанное, видимо, во времена императора Оттона I, победителя венгров или его наследников.

Другой источник сообщений о гуннах — сама венгерская хроникальная традиция, посвященная, однако, не гуннскому, но непосредственно венгерскому переселению. То есть первое пришествие (ingressus) здесь ретроспективное отражение второго. Сюда, очевидно, относятся пассажи о выборах капитанов, выборе короля Аттилы. Таким образом, можно согласиться с Макартни, который считал, что «Гуннская хроника состоит в основном из истории, взятой из оригинальной записи венгерского вторжения 9 в. и грубо адаптированной к легенде Аттилы». Здесь можно спорить лишь о том, чего больше — переделанной истории венгров или истории гуннов, заимствованной из западных источников, опиравшихся на Иордана. В том варианте, в котором мы имеем «Гуннскую хронику» в хрониках магистров Симона из Кезы и Марка из Калта, доминирует явно последнее.

Второй источник венгерской хроникальной традиции — германский эпос, а именно «Песнь о Нибелунгах» и связанные с ней произведения. Так появление фигуры Дитриха Веронского вполне может быть связно с Дитрихом Бернским из «Песни». Ещё более очевидным является соответствие жены Аттилы Крумхельты (Crumhelt) Кримхильде. Сюжет «Песни» мог повлиять на упоминание тех же, что и в Песне топонимов — например г. Тулльн. Впрочем, очевидно, количество заимствований из германского эпоса совсем не велико.

Гуннская хроника разбавлена сообщениями маркирующими эпоху, в которую жили авторы венгерских хроник. Они почерпнуты их опыта хронистов и современных им устных источников. Эти элементы вызывают больше всего споров, так как не всегда легко определить время их появления. Яркий пример — сообщения о влахах. Из дошедших венгерских хроник ранее всего они появляются у Анонима, но в контексте венгерского завоевания. Эти сообщения явно носят следы модернизации, черты современных автору событий времен так называемого Четвертого крестового похода, например, тесная связка влахов, болгар и куманов, характерная для Второго Болгарского царства". Когда же влахи появляются в хрониках Кезаи, Будской и Венской, то возникает вопрос — откуда они их туда перенесли — из модернизированной версии или из исторической памяти мадьяр о довенгерской Паннонии. Кроме влахов беспокоят некие «римские пастухи», которые отождествляются с влахами в поздних компилятивных хрониках, но различаются у Анонима. С ними связана идея о «пашне римлян» (Pascua Romanorum), как якобы называли Паннонию, после смерти Аттилы, если верить Анониму.

С реалиями 12−13 вв. занесенными в «гуннскую традицию», может быть повторяемое во всех рассматриваемых хрониках сообщение о том, что Обуду немцы называют «городом Аттилы» или Эцильбургом. Большинство исследователей сходятся в том, что венгерские хронисты узнали об этом названии от крестоносцев, чей маршрут проходил через Венгрию. Впрочем, ещё в середине 20 вв. была популярна другая трактовка среди части венгерских ученых, стремившихся доказать древность и аутентичность большинства сведений венгерских хроник, как отражение венгерской исторической памяти о действительно имевших место событиях в эпоху переселения. Они утверждали, что речь идет не о немцах-крестоносцах и путешественниках, а о местном германском населении, жившем со времен Аттилы и сохранившемся до записавших их предание авторов венгерских хроник. Эта теория практически никак не аргументирована, содержит ряд противоречий, на которые указал Макартни. Во-первых, «teutonici» венгерских латинских источников — это все-таки германцы Империи. Во-вторых, резиденция Аттилы была где-то к востоку от Тисы, но никак не на месте современного Будапешта, как видимо, многим венграм хотелось бы думать.

С другой стороны, мы имеем достаточно оснований для датировки таких сообщений 12 -13 вв. Это название (Ecilburg) впервые употребляется по отношению к Буде в Chronica Sclavorum Арнольда из Любека (1189), затем в «Истории похода императора Фридриха» и в «Песне о Нибелунгах». При этом не обязательно совсем считать изначальным именно германское название. Макартни сообщает, что в конце 12 в. в латинских венгерских источниках термин «Urbs Attilae» использовался как официальное название города Обуда (тогда ещё просто Буда или Будавар). Таким образом, вполне возможно, что Ecilburg является калькой латинского термина, а не наоборот. Хотя это не объясняет, почему хронисты ссылаются именно на мнение «тевтонов». В любом случае, нет более ранних свидетельств использования ни того ни другого термина, что можно рассматривать их как элемент включенный в венгерскую традицию именно в 12−13 вв. Но то, что немцы имели к этому времени уже расхожее мнение об этом городе как «городе Аттилы», а сами венгры даже использовали некоторое время этот термин как официальное название, свидетельствуют о том, что Легенда об Аттиле (но не обязательно о гуннах) уже существовала и имела значительное влияние на умы как внутри, так и вне Венгерского королевства.

Это указывает на то, что были старейшие пласты «гуннского мифа» (ещё возможно и не гуннские), уже воспринятые хронистами 12−13 вв., а не изобретенные ими самими через компиляцию западных источников, венгерской истории и актуальных стереотипов.

Что бы выявить их нужно отбросить уже зафиксированные нами выше элементы. Во-первых, это все что касается «наследства Аттилы» — то есть, идея, согласно которой венгры, или Арпады, имеют право на Паннонию по праву наследства от Аттилы, особенно актуальная для «Деяний» Анонима. Во-вторых, сообщение о разделении Скифии на три королевства (Дентия, Магория и Баскардия) у Кезаи и в Иллюстрированной хронике, а так же термины Дентюмогер и Хетумогер у Анонима. Далее, это легенда о секеях, как одного из народов, не покидавших паннонские или трансильванские земли после смерти Аттилы и дождавшихся там возвращения венгров. Другая «этническая» легенда — посвящена судьбе населения Паннонии после гуннского завоевания / венгерского завоевания / смерти Аттилы.

Так же сюда входят сообщения магистров Марка и Симона об устройстве гуннского и венгерского общества до «времен воджя Таксоня» вместе с такими деталями, как легенда о птице Турул. Другая деталь, отличающая Анонима — это дата 451 г., которой он датирует исход Аттилы из Скифии и его вторжение в Паннонию. Проспер Аквитанский и галльские хроники датируют этим годом набег гуннов на Запад и Каталаунское сражение (правда они датируют не от Рождества Христова, а «от Авраама» 1364, а так же по годам правления императоров и олимпиадам). Далее стоит упомянуть легенду о Менроте или Нимроде. В Иллюстрированной хронике автор спорит с генеалогией, согласно которой, венгры происходят от потомка Хама — Нимрода, тирана и строителя Вавилонской башни. Кезаи же считал предком венгров гиганта Менрота, сына Тана (Than), так же обвиняемого в строительстве Вавилонской башни, но при этом потомка Яфета, а не Хама. У Анонима же появляется некий Менуморот, но в качестве одного из местных паннонских князей, сопротивлявшихся венграм. Наконец, последним таким сюжетом является предание о Chaba, сыне Аттилы вернувшимся через Грецию в Скифию, которого секеи считали якобы оставшимся навсегда в Греции (компилятивные хроники), пересекающееся с аналогичным преданием у Анонима о венграх, которые не вернулись из похода в Грецию, за что их прозвали sobamogera (глупые венгры).

Сопоставляя все эти сюжеты, можно примерно представить в каком виде «Легенда об Аттиле» и венгерский «этногенетический миф» предстали перед Анонимом и источником компилятивных хроник («Х»), а возможно даже уже перед их предшественником — «протографом венгерских хроник» (Шушарин) или «Т» (Макартни). Здесь речь, собственно идет не столько о восстановлении содержания «протографа» или какой-то другой недошедшей до нас хроники, сколько самого круга тех представлений, тех сюжетов, которые в своей совокупности образовывали (или впоследствии образовали) «гуннский миф». Для этого не будем выяснять пока судьбу всех вышеназванных сюжетов, но остановимся на наиболее важных.

Очевидно, что в общем (общих) для всех рассматриваемых нами хрониках источнике содержалось упоминание об Аттиле. Дата 451 г., явно говорит о том, что независимо от того считали Аттилу гунном Аноним, к тому времени уже имела место контаминация с гуннским королем. Но тем более непонятно, почему гуннское имя настойчиво обходится молчанием у Анонима. Даже когда он пишет о секеях — он говорит о них как о «народе Аттилы», но не «гуннском народе». Это можно объяснить по-разному. Например, тем, что венгры хранили память о каком-то своем правителе с именем похожим на имя Аттилы, правившим до «второго переселения». При этом Боба настаивает на реальности не только Аттилы, но и легенды о двух пришествиях венгров в Паннонию. В пользу этой позиции может свидетельствовать то обстоятельство, что есть один элемент, который не мог быть заимствован из западных исторических сочинений о гуннах — это предания об изгнании лангобардов из Паннонии в Италию. Этот элемент может отражать лишь историю аварско-лангобардского противостояния в регионе. Но сведений о таком лице, реальном или легендарном, не зафиксировано. Если бы Аттила относился к древнейшим пластам исторической памяти венгров, то почему это не было зафиксировано Константином Багрянородным, который передает самые ранние сведения мадьярских информаторов об их истории и самосознании. Многие зафиксированные императором сведения найдут отражение в сообщениях венгерских хроник, но это не относится к имени Аттилы.

На наш взгляд, что бы ответить на этот вопрос, нужно обратить внимание на развитие легенды об Аттиле в невенгерских источниках. Так, существует особая, «далматинская» традиция, рассказывающая о вторжении Аттилы, Аквилы или Тотилы в Салону или в Далмацию вообще. Наибольшую связь с венгерской хроникальной традицией имеет так называемая «Польско-венгерская хроника». Макартни и другие исследователи считают её польской интерпретацией хорватских и венгерских сюжетов. Так же она содержит, как доказывает Гжешик элементы великоморавской традиции, следы которой мы так же видим и у Анонима. Один из основных сюжетов хроник — приобретение Аквилой прав на Хорватию через месть местным мятежным дворянам, убившим благочестивого короля Казимира. В этой хронике Аквила / Аттила является предком (через три поколения) Гезы и заменяет собой Альмоша. Гжешик датирует это сочинении 20-ми гг. 13 в. Т. е. она видимо была написана позже чем «Деяния» Анонима (вряд ли при этом её автор пользовался его текстом), но раньше Кезаи. Источником ему мог послужить «протограф венгерских хроник», «летопись попа Дуклянина» (сообщение о войне между Аттилой и Томиславом) или не дошедшие до нас письменные и устные источники, сохранившие похожие предания.

Другие следы балканской версии легенды — предание о взятии Салоны в хрониках попа Дуклянина (возможно 12 в.) и Фомы Сплитского (13 в.). Особенно интересны детали сообщаемые дуклянским пресвитером: «Тотила же и Остроило, что бы стяжать славу, собрали, по поручению и с согласия старшего брата, очень большое и сильное войско и вышли из своей страны и, пришедши в провинцию Паннонию, победили её и войной её покорили. Потом прибыли они с силой неисчислимой в Темплану. Тогда король далматинцев, стоявший двором в большом и славном городе Солоне (Солине), послал к королю провинции Истры послов с письмом; пусть он соберёт войско, чтобы вместе с ним выйти на встречу и обороняться. Так что оба собрали войско среди своего народа и вышли против готов. И так прибыв сюда, стали лагерем невдалеке от них. Тогда восемь дней, ибо близко были лагерь к лагерю, люди во всеоружии отсюда и оттуда наступали и тяжело ранили и убивали друг друга». Структура этого предания напоминает сюжет Паннонского завоевания. Враг, устрашенный приближением Тотилы, обращается за помощью к союзнику, решающая битва идет 8 дней (у Анонима — неделю), захватчики заселяют земли.

О том, что Тотилу в Средние века часто контаминировали с Аттилой, дает представление пассаж Готфрида Витербского из «Memoria seculorum» (12 в.), где он объединяет их в пару: «Hungari otiam huni sunt appelati, sub quorum viribus Atila et Totila quondam multa regna desolaverunt». Все эти варианты восходят к ещё более древним преданиям, которые были зафиксированы ещё у Константина Багрянородного — в главах 29 и 30 трактата «Об управлении Империей», где говорится о захвате Салоны и заселении её аварами-славянами, победившими далматинских романцев. Авары в источниках часто отождествлялись как с гуннами, так и с венграми. При этом в 28 главе правителем аваров Константин называет Аттилу. С забвением авар неудивительно отождествление правителя этого правителя с венграми. А как демонстрирует вышеприведенная цитата из «Memoria Seculorum», рассказ попа Дуклянина о войне Томислава и «венгерского короля» Аттилы это открывало дорогу для заимствования и целого комплекса связанных с ним сюжетов и переноса их на венгров.

Таким образом, мы можем считать, что источник Анонима и «Х» использовал некий бродячий сюжет, который содержал ряд повторяющихся в разных источниках деталей, главной из которых является фигура, контаминировавшая в себе образы нескольких народов-завоевателей и их вождей, в первую очередь Аттилы. Хотя словенский историк Келемина, считал, что как раз далматинская версия является вторичной по отношению к ранним редакциям венгерской «Гуннской хроники». Впрочем, ни Аноним, ни поздние хронисты, не являются той самой ранней редакцией, и ко времени написания дошедших до нас хроник существовали уже разные региональные версии сюжета, которые друг на друга влияли, ярким доказательством чему является «Польско-венгерская хроника».

Так как во всех этих легендах Аттила не связан жестко с гуннами, мы считаем, потому и Аноним и его предполагаемый источник не посчитали нужным заявлять о нем как о гунне или короле гуннов. Для них большее значение имела сама структура легенды об Аттиле, на которую легко ложился рассказ о венгерском завоевании Паннонии.

Но если рассматривать проблему гуннской идентичности венгров, можем ли мы говорить о том, что она появилась только в хронике Кезаи или её непосредственном источнике? И современные венгерскому переселению и более поздние источники, как византийские, так и западные употребляют название гунны к венграм. Но с таким же успехом византийцы называли им утигуров, кутригуров, савиров, авар, болгар, тюрок, узов, куманов и сельджуков, а западные источники — готов, авар и лангобардов. В то же время самих венгров обозначали не только как гуннов, но и как скифов, авар, готов, тюрок и других. Как правило, случаи такого употребления этнонимов корректнее рассматривать как идентификацию по географическому признаку, чем на основании некой готовой этногенетической традиции (тоже с оговорками можно сказать о скифской идентичности мадьяр в венгерских хрониках).

В западных и венгерских источниках, значительно более ранних, чем дошедшие до наших дней венгерские хроники) мы можем обнаружить такую формулу — «венгры — flagellum Dei». Мы помним, что так именовали гуннского Аттилу. Однако, в контексте тех источников все не так однозначно. Так неизвестный автор письма епископу Вердена Дадо в 923 г. интересуется, правда ли, что от народа Гог и Магог следует ждать конца света, и не являются ли этим народом венгры. Так же он спрашивает, не являются ли они одним из «flagellum dei», уже нападавших на христианские страны? Он при этом оговаривается, что об их имени прежде не слышали, но сомневается — не были ли они известны некогда под иным именем.

О том, что венгры, когда были язычниками, являлись «flagellum dei», говорится в Житии святого короля Иштвана. В обоих случаях формула «flagellum dei», не прозвище Аттилы или гуннов, но обозначение всякого тревожившего христианские земли набегами народа. Таким образом, эта формула приглашала к любым генеалогиям венгров, которые связывали бы их с более древними народами (намек на такую возможность содержится уже в письме к Дадо), которым отводилась бы та же роль.

Итак, гуннская генеалогия венгров является поздней. Ей предшествовали скифская генеалогия и «легенда об Аттиле». Последняя является комплексом сюжетов о варварском короле, покорителе Паннонии. При этом фигура Аттилы не воспринималась строго как хорошо известный царь гуннов, но была контаминацией разных связанных с регионом правителей. Среди них мог быть и известный венграм вождь аварской эпохи, если согласиться с доводами И. Бобы и других венгерских исследователей в пользу частичного континуитета мадьяр в регионе со времен Аварского каганата. Венгерская хроникальная традиция изначально столкнулась с такой сложной фигурой Аттилы, ставшего персонажем комплекса разных региональных преданий, влиявших друг на друг, и лишь потом венгерские книжники окончательно отождествили его с царем гуннов и заполнили пробелы в сообщениях о той эпохе сведениями о гуннах из западных источников.

3. Этнические категории венгерских хроник

Сьюзан Рейнолдс, сопоставив этногенетические легенды разных народов, обнаружила, что они восходят к ограниченному набору сюжетов, появившихся в Раннее средневековье, использованных и переосмысленных авторами 12−15 вв. Во-первых, восходящая к Тациту легенда о происхождении германцев от трех сыновей легендарного Маннуса (в поздних версиях Алануса). Во-вторых, традиция возводить генеалогически современные народы к Яфету, восходящая к Исидору Севильскому. Третья популярная тема — «троянский миф», заключающийся в генеалогическом восхождении от какой-то группы к троянцам, нашедшим новую родину после падения Трои. Эта традиция предположительно берет начало в Хронике Фредегара. Так как такая традиция существовала и у древних римлян, то в поздних версиях «троянского мифа» добавлялось и римское звено в генеалогии народа — так согласно английским источникам предок британцев римлянин Брут был потомком Энея.

Кроме «троянского мифа» позже появляются аналогично выстроенные, но менее распространенные сюжеты — связывавшие интересующую автора группу с античным народом, а его в свою очередь с каким-то героем античной истории или древнегреческой мифологии. Также распространенным мотивом этногенетических легенд было переселение народа из какой-нибудь очень отдаленной земли, в качестве которой нередко выступала и Скифия.

Все выбранные нами хроники используют второй и четвертый сюжеты описывая происхождение венгров. Кроме того Симон из Кезы и Марк из Калта часто делают отступления о происхождении того или иного упоминаемого ими народа (например венецианцев), при этом, данные легенды обычно являются версиями троянского мифа. Такие вставки не имеют никакого значения для развития основного сюжета (венгерское переселение и набеги на Запад), поэтому, видимо, авторы (все кроме Анонима) считают мифы о происхождении народов заслуживающими внимания, как интересные сами по себе факты. При этом такие генеалогии даются в случайном порядке — авторы не стремятся описать таким образом как можно больше народов, или самые важные для повествования народы (ведь венецианцы и ломбардцы едва ли имеют большее значение для сюжета хроники, чем римляне или германцы). То есть, по-видимому, авторы делятся всеми генеалогиями, которые им известны или известны лучше других. Это также подтверждает предположение о том, что такие генеалогии вызывают интерес у авторов и они их считают достаточно важными, что бы не оставить их без внимания в тексте хроники. Рассказывая о происхождении венецианцев, Симон из Кезы прямо ссылается на источник «ut canit Cronica voterorum: Veneti siquidem sunt Troiani etc». В том, что венгерские авторы нашли эти сведения в других хрониках, мы были бы уверены и без этого признания. Но в данном случае нам важно, то как маркируется происхождение определенного дискурсивного сценария.

Таким образом, можно говорить о том, что в наборе дискурсивных практик содержащих в качестве элементов дискурса этнические категории, существуют определенные, занимающие для магистра Симона легитимное положение. Это дискурсивные практики хроник. В представлении Симона из Кезы для сообщений о «народах» в хрониках естественно сообщать об их происхождении, а в качестве их предков уместно называть народы античности. Для Симона из Кезы, как автора хроники, такой дискурс является легитимным и доминирующим. Интересно, в какой степени авторы венгерских хроник сообщая этногенетические легенды следуют авторитету их источников, а в какой готовы предложить собственные версии происхождения. Если «троянский миф», очевидно, прямо заимствован из западных хроник, то источник легенды о происхождении лангобардов (ломбардцев), связывающая их с городом Савария в Паннонии, не был выяснен нами. Он вполне мог узнать о том, что лангобарды пришли в Италию из Паннонии из западных хроник, сочинения Павла Диакона или какой-нибудь версии «Origo gentis Langobardorum» и других источников. Но подробности касающиеся Саварии, представляется нам, изобретением Симона из Кезы либо кого-то из его венгерских предшественников.

Нужно отметить, что легенды жанра origo gentis, являются сами элементом других дискурсов. Как доказывает Рейнолдс, изначально они были элементами ученой традиции и объясняли этническое многообразие мира, едва ли интересовав кого-то кроме ученых клириков. Но уже в раннее средневековье origo gentis посвященные конкретным народам использовались как инструмент того, что в терминах Венской школы можно назвать Traditionskern. Это понятие обозначает военные и аристократические элиты, которые поддерживали свое чувство солидарности и связанность, с помощью культурных маркеров (например, приверженность тому или иному «обычаю», пересказ общих исторических преданий, иногда даже используя общие элементы в одежде и внешнем облике). Эти «ядра традиции» осмысливали себя как коллективы объединенные общим происхождением и «обычаем», так же как и воинским братством. Свою самоидентификацию Traditionskern сохранял и распространял на связанные с ним разнородные вооруженные банды, свиты и других спутников. К 12 в., то есть уже до появления сохранившихся венгерских хроник традиция origo gentis была подчинена уже концепту «communitas regni». По мере усиления королевской власти, развития королевского права, распространения письменных актов, разрастание штата королевских оффициариев и канцелярий, мифы об общем происхождении начали применяться к целому сообществу, объединенному властью одного короля. Также эта традиция, была использована и некоторыми городскими коммунами в Италии (именно их генеалогиями и воспользовался магистр Симон). При этом роль «origo gentium» в формировании и поддержании «communitas regni» четко не определена. Главный стимул формирования сообщества — это лояльность королю, а главной сценой демонстрации и воспроизводства идентичности — акции требовавшие участия всего королевства — ритуалы, легитимировавшие королевскую власть (коронации, «полюдье», королевская похоронная обрядность), избрания королей, а также выражения отношений «совета и помощи» между королем и его народом — участие в войске, и особенно, проведение королевских советов, собраний людей королевства. То есть главным образом «communitas regni» скреплялась реляционными связями между королем и его подданными, между подданными короля как участниками коллективных действий от имени королевства. Этногенетические же мифы основывались часто на латинской книжности и слишком мало имели общего с реальной этнической и культурной ситуацией в описываемых странах. Кроме того, иногда они и вовсе отсутствовали, как в случае с Иерусалимским и Сицилийским королевствами, хотя термин «communitas regni» и ситуации требовавшие его использования фиксируются в источниках и для них. Но тем не менее Рейнолдс, указывает на то, что в 12 в. происходит резкое увеличение источников прибегающих к традиции origenes gentium и связывает это с усилением роли представлений о communitas regni. Таким образом, можно предполагать, что она была лишь отражением актуальных процессов в текстах ученых клириков, не имея особого практического значения и не оказывая значительного влияния на их современников. И Симон из Кезы использует дискурсивные сценарии из таких текстов.

Единственный ли это мотив, присутствующий в хронике Кезаи, Кальти и Акоша? Есть фрагменты, в которых эти хроники касаются не легендарного происхождения народов, а их актуальных качеств, причем часто отрицательных. Самые яркие примеры — описание правления короля Петера и войн между Венгрией и Германией. «После же того, как Пётр начал править, он отбросил всю кротость королевского величия, и, безумствуя в тевтонской свирепости, презирал благородных людей королевства, пожирая заодно с алеманами и латинянами сокровища земли с гордыми очами и ненасытным сердцем…». «Крепости же и замки и все почести передавал, отнимая у венгров, алеманам и латинянам. Кроме того, он был также нагл не в меру, и его спутники, действуя с позорно-неукротимой похотливостью, жестоко притесняли жён и дочерей венгерских, куда бы король Петр не отправлялся. И никто в это время не был уверен в целомудрии жены или дочери из-за нападений придворных короля Петра. Князья же и благородные люди королевства, видя несчастия своего рода, которые в отношении него происходили против закона, посоветовавшись, просили царя, чтобы он обязал своих [приближённых] безотлагательно прекратить столь позорные дела. Король же, наполнившись самодовольством высокомерия и свирепостью, злобу, которую носил, скрывая в сердце, излил со стольким ядом в толпу, говоря так: „Если я хоть сколько-то ещё проживу, то на все должности важных судей, военачальников, князей и чиновников назначу тевтонов и латинян, а страну венгерскую, наполняя её чужеземцами, отдам во владении тевтонам“. Итак, вот каков был источник раздора между королём Петром и венграми».

Описывая сражения венгров с немцами — хроники сообщают, о многочисленных поражениях немцев, о трусливом поведении многих воинов «тевтонов» или «аламаннов», бежавших с поля битвы, или даже прятавшихся в могилах среди мертвых.

Шушарин указывал на то, что эти фрагменты хроник Симона из Кезы и Марка из Калта принадлежат реконструируемым исследователями «Деяниям XI в.». Их автор был противником короля Петера и должен был обосновать войну Абы против него. В более поздних фрагментах хроникального свода никаких негативных стереотипов немцев и «латинян» нет, а даже наоборот, есть и положительные герои-иноземцы, если не считать маркграфа немцев, которому король Шаламон обещал денег, за помощь в изганниии печенегов, но который испугался вида войска кочевников. Зато появляются отрицательные стереотипы соседей кочевников, нападавших на Венгрию в 1068, 1085 и 1091 гг. Они язычники, совершают жестокие набеги, уводя людей в рабство и разоряя земли, кроме того, они часто бегут с поля боя, встретившись с более грозным противником. Они выступают часто в качестве союзников венгров, но нередко союзников ненадежных. Интересно обратить внимания также на некоторые детали — например, куны предают войско короля Соломона, бежав с поля боя, увидев закованных в панцирь греков. В очень резких тонах описывается и бегство секейских и печенежских лучников при битве на р. Оршане: «нечестивые печенеги и презреннейшие секеи бежали до лагеря не получив ни одного ранения». Положительные оценки народов тоже касаются поведения на поле боя — авторы хроник могут говорить о храбрости сражавшихся галичан, чехов или немцев.

Таким образом, этнический дискурс венгерских хроник не ограничивается сценарием этногенетических легенд. Мы видим так же дискурсивный сценарий, который мы можем назвать «воинским» — этноним употребляется по отношению к какому-то войску, характеризуются же эти группы в связи их боевыми качествами, тактикой боя, вооружением. Так секеи и печенеги — это легковооруженные воины, они идут впереди венгерского войска, печенеги и куманы могут бояться тяжеловооруженных воинов (немцев, греков или мадьяр). Шушарин дает такую трактовку определения секеев и печенегов как «презреннейших», сопоставляя с некими венгерскими источниками 13 в., в которых тяжелое рыцарское вооружение определяется как «достойное» или «благородное». Так секеи отличаются, согласно Шушарину, не языком, происхождением или подданством, а тем, что они являлись легкими конниками, в отличие от венгерских рыцарей.

«Воинский» сценарий демонстрирует интердискурсивность, то есть взаимодействие, взаимопроникновения разных дискурсов, выражающиеся в заимствовании разных типов знания, тем, сюжетов, моделей, категориальных аппаратов. С одной стороны, мы видим связь с дискурсами королевской власти и «communitas regni», так как «воинский» этнический сценарий используется для того, в первую очередь, что бы описать сражения между армиями королей. С другой стороны, в ряде контекстов печенеги, куны и конечно секеи, являются подданными венгерского короля. Таким образом, их отдельное упоминание оправдано только в связи с тем, что они структурно выделены в войске и в системе обороны королевства — они занимали свое место во время похода и на поле битвы и использовали свою тактику. Конечно, вряд ли, для секеев и кунов — их принадлежность к этим группам выяснялась лишь на войне. Ведь они имели и свои особые дарованные привилегии и расселены на специально дарованных землях, где вели отличающийся от привычного для основной массы, как крестьян, так и знати, образ жизни. Хотя и данные вольности и традиции были во многом обусловлены военным значением таких групп для Венгрии. Видимо разные статусы этих групп как-то учитываются в этом дискурсе, иначе можно было бы ограничиться одним названием — например секеи. Но нам важно понять здесь не столько, как широк набор смыслов, который мог вкладываться в понятие «секей» или «кун», сколько, то как функционирую этнические категории в конкретном дискурсивном сценарии.

Здесь мы видим, что «социальная организация культурных различий» вписывается в выполнение определенных военных задач королевства. Этнический дискурс авторов венгерских хроник приписывает этнические категории войскам, а в качестве этнических маркеров использующие позицию группы в военных конфликтах, а также её военные функции и качества. Шушарин и другие исследователи предлагали иное объяснение — у венгров было свое этническое самосознание, но «феодальные» авторы хроник иногда путали настоящие «этнические параметры» с сословными и «хозяйственно-культурными» отличиями. Так «куны» на самом деле этнически, как указывал Шушарин, это представители самых разных народов, секеи же мадьяры, что «неоспоримо подтверждается лингвистикой, этнографией и письменными источниками». С нашей точки зрения, не авторы венгерских хроник делают ошибки, из-за некого искажения их «этнического самосознания» «классовым», а понимание природы этнического, свойственное бромлеевской этнологии предполагает иные артикуляции значений, чем дискурсы задействованные в венгерских хрониках.

Шушарин отмечал, что секеи и печенеги были указаны отдельно в описаниях сражений, потому что венграм были очевидны их некие культурные и этнические отличия. Так исследователь противостоит взгляду, согласно которому под «венграми» в средневековых венгерских источниках подразумевались почти исключительно подданные венгерского королевства, жители Венгрии. Но аргументация Шушарина оказывается непоследовательной — ведь в таком случае, авторы должны были упомянуть не только секеев и печенегов, но и тевтонов или алеманов, латинов, всех выходцев из других стран, служивших Арпадам, а также представителей невенгерских коренных жителей Венгрии — «склавов». Почему в ряде контекстов для авторов важно категоризировать индивидов и группы как «тевтонов», «латинов», а в случае описания королевского войска и сражений, отдельного упоминания заслуживают только секеи и печенеги? Мы считаем достаточно убедительным объяснением этих затруднений, существования дискурсивного сценария, в соответствии с которым авторы интересующего нас круга источников описывают события связанные с войском и битвами. В рамках этого дискурсивного сценария этнические категории выполняют те функции и актуализируются в тех ситуациях, которые были рассмотрены выше.

Внимание стоит остановить на конфликте венгров с королем Петром Орсеоло (см. цитату из «Деяний» магистра Симона выше). Хронисты обвиняют Петра в тирании и в том, что он ущемлял интересы венгров в пользу «госпитов» — «тевтонов» и «латинов». Королю-тирану приписывается, в частности, иноэтнический стереотип — «furor teutonicos». У Кальти в одном из фрагментов этот же термин используется в контексте сражения — перед битвой часть венгров тряслась от страха перед «немецкой яростью». Также в эпизоде, когда венгры направляют посольство к скрывающимся на Руси Эндре и Левенте с просьбой вернуться, обещая, что как только они окажутся в венгерских пределах, все венгры устремятся к ним чтобы защитить от «ярости немцев». Здесь также можно усмотреть военный контекст — подразумевается ведь защита принцев силой оружия. Вполне возможно, что и во фрагменте, описывающем правление короля Петра, магистры Симон и Марк выбрали язык «военного» дискурсивного сценария, чтобы подчеркнуть конфронтацию между королем и его королевством. Впрочем, Марк Кальти использовал также формулировку, в которой многие исследователи видят скорее бытовой стереотип немцев и итальянцев: король разорял королевство с «немцами яростно ревущими как звери и латинянами, трещащими с болтливостью ласточек» («cum teutonicis belluina feritate rugientibus, et cum latinis yrundinum garrulitate murmurantibus»).

Интересно отметить, одну деталь. И Симон и Марк пользовались, вероятно, одним источником, не сохранившейся хроникой 11 в. Но автор Иллюстрированной Хроники так же взял информацию из житий Св. Геллерта (Герарда). Кезаи, же вероятно, ближе к тексту источника, и отсутствие некоторых сведений из житий Геллерта, существенно смещает акценты в описании событий. Так сообщая о засилье немцев, магистр Марк добавляет, что «крепости и замки охранялись немцами, чтобы сохранить королевство в христианской вере, потому что народ венгерский был скорее склонен к язычеству, чем к христианской вере». Так же он ярко рассказывает о языческом восстании Варта и мученической гибели епископа Герарда. Симон о Кезаи не пишет о восстании язычников, сообщая лишь, что «венгры решили взбунтоваться и убивали везде „тевтонов“ и „латинов“, не жалея женщин, детей и священников, которые были поставлены при правлении Петра плебанами и аббатами». Епископ Герард таким образом становится невинной жертвой восстания направленного против короля и вредивших с его помощью тевтонов и латинов. Герард конечно советовал жестокому королю измениться и предсказывал плохой конец.

Источник 11 в., на который опирались оба автора, не мог не знать про языческое восстание и другие, относительно недавние события. Так что он, как мы можем полагать, специально затушевал этот аспект конфликта и переложил большую часть вины на короля, «тевтонов» и «латинов». Симон из Кезы полностью воспроизвел эту схему, Марк из Калта же не имея оснований не верить сообщениям старых хроник, сделал однако поправку на те версии, которые были доступны ему из других источников, в частности, из житий Св. Герарда.

Нужно отметить черты характерные особенно для описания наиболее древних и легендарных периодов: происхождение и жизнь венгров (или гуннов) в Скифии, первое переселение и завоевание Паннонии Аттилой, второе переселение и период правления Альмоша, Арпада и других первых князей. Стоит обратиться в первую очередь к «Деяниям венгров» анонимного нотария короля Белы. Он достаточно часто употребляет этнические термины, такие как gens, natio, populus, многочисленные варианты этнонимов. В тексте анонимных «Деяний» поэтому легче найти некоторые тенденции употребления таких понятий, а затем сравнить с тем, что мы видим в поздних хрониках.

В этнические группы включены далеко не все жители описываемых королевским нотарием земель. Этнической принадлежностью обладают правители, знать, воины. Но кроме них существуют некие «местные» — «incole», то есть рядовое податное население. Для того, чтобы проиллюстрировать дихотомию этнической группы и «местных», возьмем следующий пример. Узнав о приближении «Хетумогер» римляне бежали из Паннонии, позволив венграм беспрепятственно овладеть городом Аттилы. Но оказывается, что Паннония с бегством римлян не опустела. Отпраздновав победу, венгры начинают строить замки и покорять «не имеющее числа» местное население.

То есть римляне — это не всё население Паннонии, а лишь знать и воины. Простой «народ» (populus, incole) этнической принадлежности не имеет, как не имеет оно политической власти и оружия. Их даже можно отдать вместе с землей, на которой они живут, другому сеньору, как поступает Салан. Видимо, это и есть зависимое крестьянское население. Собственно, все вооруженные операции венгров в Паннонии сводятся к тому, что они изгоняют или уничтожают правителей — поселившихся в этой стране после смерти Аттилы, захватывают себе земли и подчиняют «местных». Вся активность, проявляемая «местными» сводится, к добровольному подчинению венграм, посылке им даров и заложников и строительстве венгерских замков.

При этом, интересно, что «incole», так же могут отличаться друг от друга, или, говоря точнее, есть какие-то выделяющиеся по какому-то признаку локальные группы «incole». Так в главе 45 Аноним пишет о неких «civibus bulgarorum et macedonum», а в главе 9 о «pastores romanorum». В первом случае, он сам называет их incole («Tunc omnes incole illius miserunt nuntios suos cum donnaris multis») и наделяет соответствующими свойствами. Что касается слова «civiles», то для правильного перевода полезной может быть глава «О Саболчу». В ней сообщается, что Зоболшу / Саболчу собрал в построенный им замок многих «сервиентов» из «местных», «которые теперь называются ciuiles». Речь идет видимо, об «иобагионах замков» — обязанных военной службой и продуктовыми поставками землевладельцах, подчинявшихся замковым ишпанам. Видимо, он считает какие-то болгарские группы аналогичными венгерским иобагионам, или просто считает очевидным, чтобы иобагионы были и в других странах. Что касается «pastores romanorum», то о них из 11 главы известно, что их поселили в Паннонии римские князья («romani principes»), чтобы они пасли их стада, так как Паннония — пастбище римлян. То есть, эта группа также обладает характеристикой incole.

Интересно, кроме того, что Аноним пользуется одной и той же конструкцией, называя обе этих группы — термин указывающий на социальную / социо-профессиональную принадлежность в номинативе и этноним в генетиве. Проблема заключается в том, как переводить эту конструкцию — римские пастухи или пастухи римлян? То есть римляне ли эти пастухи или они просто принадлежат римлянам. Исходя из отмеченных нами закономерностей употребления понятия incole и этнонимов, можно утверждать, что «romanorum» указывает на принадлежность пастухов римлянам, а не к римлянам.

Можно считать этот фрагмент частным случаем использования «военного» сценария этнического дискурса. Этому казалось бы противоречит тот факт, что иобагионы то как раз имеют военную функцию. Но в данном случае их роль очень пассивна — фактически только в том, что бы подчиниться завоевателям. В данном случае Аноним окрасил в этнические категории именно активных участников сражений, остальных же низвел до положения «incolae». Есть возможность усмотреть в разделении на тех, кто обладает этнонимом в номинативе и на incoles, исключенных из этнической группы незнатных. Сложно сделать однозначные выводы из такого ограниченного набора сообщений.

Интересные наблюдения можно сделать, если обратить внимание на «полиэтничность», то есть на то, как налагаются друг на друга разные этнические границы, или как разные группы существуют в рамках более крупных единств. С одной стороны, мы видим, что венгерская знать или венгерское войско могут выступать как венгры, но отдельный представитель этой знати, этого войска может быть куманом или русичем — одним из тех, кто присоединился к венграм по пути Альмоша в Паннонию. Похожую ситуацию мы видим и в «гуннской хронике» магистра Симона. Так венграм в Паннонии противостоят римляне. Но «тетрархом Паннонии» является лонгобард Макринус (natione Longobardus), а королем римлян — алеманн Дитрик Веронский (allamannum natione). Такие примеры можно найти и в сообщениях о менее легендраных событиях. Здесь можно сделать вывод о том, что может быть некая личная идентичность, а может быть «политическая» или «публичная» — война и власть осуществляются от имени последней, но конкретный человек может характеризоваться первой. Интересно, что авторы хроник, упоминая впервые какого-то человека, как правило, сообщают о нем какую-то информацию — о его происхождении или статусе: Кадар из рода Турна, Святополк сын Морота, Турзул воин-куман, Детрик Веронский, аламан по-происхождению. Таким образом, если нечего сказать о происхождении героя (предки, род или место происхождения) — то можно назвать хотя бы этническую принадлежность. Часто это выглядит в форме «…natione». Думаем, что можно назвать это «дискурсивным сценарием личного происхождения». Судя по альтернативам «этничности», она тоже воспринимается авторами как происхождение или родство с некой группой. Такое происхождение не столь важно как принадлежность к конкретному знатному роду или потомству известного человека, но если автор по какой-то причине не может назвать таких предков, то «…natione» выступает как удобный субститут. Интересно, что и в актовых материалах, касающихся сделок или привилегий, о конкретных людях сообщали любую идентифицирующую информацию, включая и этнические категории (например, Bachkolda Cumanus).

Только что рассматривалась ситуация когда люди, в частном порядке имеющие разное этническое происхождение, принадлежат тем не менее сообществам, которые описываются как имеющие одну общую этническую идентификацию — войско, nobilitas regni, communitas regni и т. д. При этом дискурс о communitas regni включает в себя этногенетические легенды — описывая сообщество, как происходящее от одного общего предка или какого-то древнего народа. С другой стороны, есть и иные случаи. В некоторых эпизодах, вопреки дискурсивным сценариям единого происхождения и истории народа королевства подчеркивается многочисленность этнических групп под одним скипетром или одними знаменами. Больше всего такие примеры бросаются в глаза в сочинении магистра P. Венгры сами выступают в союзе с другими народами (куманы, секеи) и встречаются с ещё более полиэтничными войсками и населениями паннонских княжеств.

Интерес к «народам», диктуется жанровыми особенностями анонимных «Деяний венгров» — влиянием эпоса и исторического романа. Интересно, что полиэтничность характерная черта войск и свит легендарных языческих азиатских и восточноевропейских правителей в современной Анониму эпической литературе. Так описывается свита короля Аттилы в «Песни о нибелунгах», состоящяя из руссов, греков, валахов, поляков, печенегов, готов и т. д., войско эмира Мальте в «Песне о Роланде» из персов, лютичей, ботенротцев, армян, мавров, авар, прусов, словенцев, гуннов, венгров, курдов, сербов, славян, турок, черных негров, свирепых угличей и т. д. Таким образом, перечисление многих народов может служить для того что бы подчеркнуть могущество некого государя или войска, многочисленность вассалов или воинов. Качественное разнообразие должно усилить впечатление слушателя или читателя от количества.

В контексте «Деяний венгров», такое перечисление может говорить об обширности Паннонии и ограбленных венграми земель. В ещё большей степени у Анонима этой цели служит употребление оборотов, таких как «subiagare gentes (et regna)» и, в особенности, «omnes /plures nationes». В этих случаях, понять конкретно какие nationes и gentes имеются ввиду невозможно, и более того, сообщения о подчинении неких gentes или nationes не относятся к сообщениями о битвах или соглашениях между венграми и поименованными этническими группами. Венгры подчиняли многочисленные gentes, nationes и даже regna в перерывах между победами над «паннонскими князьями». Необходимо отметить, что подданные Аттилы при этом остаются гуннами, а Мальте — арабами, т. е. сообщество, основанное на общей лояльности, и в этом случае сохраняется. Эту модель использования этнических категорий можно назвать «эпической», так как именно в эпосе она нашла свое самое яркое, иногда даже гротескное, выражение.

Необходимо заметить, что эта традиция имеет в средневековой Венгрии сильного союзника. Сам святой король Иштван в своих «Поучениях к сыну» утверждал, что «королевство одного языка и одного нрава является слабым и хрупким» («unius linguae unuisque moris regnum imbecille et fragile est»). Это говорится во главе «De acceptione exterrorum et nutrimente hospitum», в которой говориться о так называемых «госпитах» — иноземцах селившихся на специальных условиях в венгерском королевстве или приглашавшихся на службу венгерским королем. Он скорее всего руководствовался более прагматичными мотивами, чем авторы героических сказаний, романов, деяний и хроник. Но король Иштван апеллирует к тем же представлениям — сильное королевство объединяет многие народы. Интересно, что в данном случае Иштван говорит о «языке и обычае», то есть о культурной идентичности, прежде всего. Это представление легко может сосуществовать с идеей народа как политического тела, в рамках communitas regni.

4. Венгры-завоеватели: сообщество и его границы

Имели ли представления о гуннском происхождении и переселении из Скифии какое-то значение для самоидентификации венгерской знати (или какой-то иной предполагаемой авторами хроник группы), для категоризации других групп? Легитимировали ли они власть и статусы в средневековом обществе?

Рассмотрим сначала «Деяния венгров» Анонима. История скифов и венгров имеет согласно его сюжету периоды, когда сообщество объединено под властью короля (и всегда представителя одной и той же династии — потомков Магога), и когда никакого короля нет. Особое значение имеют князья (duces, personae principalis). Они являются знатнейшими людьми венгерского народа и военными предводителями. Об обстоятельствах прихода Аттилы к власти в «Деяниях венгров» ничего не сказано, однако, что касается династии Арпадов, то она получила власть через договор и клятву семи знатнейших князей об избрании Альмоша в качестве верховного вождя и признании за его потомками наследственной власти над венграми. Последующие венгерские хроники перенесут аналогичную схему установления королевской власти и на эпоху Аттилы. Как себе представлял приход к власти Аттилы Аноним, мы знать не можем, потому, что этот период просто не освещен в его хронике. Мы считаем, что сюжет об избрании Альмоша первичен по отношении к сюжету об избрании Аттилы. Во-первых, он хронологически зафиксирован раньше в источниках (Деяния венгров Анонма написаны на руб. 12−13 вв., остальные хроники — позже 2-ой половины 13 в.). Во-вторых, этот сюжет обладает деталями, которые могут свидетельствовать о живой на момент фиксации исторической памяти венгров об их становлении и переселении. Так Аноним фиксирует древний этноним Хетумогер. Таким образом, уже избрание Аттилы было изображено по аналогии с более древним сюжетом об избрании Альмоша.

Аноним посвящает свое произведение и обращается к знати, то есть «благороднейшему народу Венгрии». В Прологе он утверждает, что собирается ответить на вопросы короля Белы — откуда пришли венгры, откуда происходят названия «ungarii», как называют венгров иностранцев, и «mogerii» как называют себя сами венгры, почему Альмоша считают первым вождем Венгрии, от которого пошли венгерские короли, и сколько королей и королевств подчинили себе вышедшие из Скифской земли венгры. Этот фрагмент обнаруживает двойственность задачи Венгерского Анонима. С одной стороны, он обращается к некой группе, которую обозначает как «благороднейший народ Венгрии», с другой — он сам должен и определить её, назвать то, чем она является. Аноним осуществляет «интерпелляцию» («обращение») — некто должен узнать себя в этом обращении («благороднейший венгерский народ») и, таким образом, поместить на определенную позицию внутри дискурса, навязываемого Анонимом. Магистр П. участвует в символической борьбе за идентичность. Поэтому Пролог, с одной стороны, посвящен обеспечению номинаций Анонима символическим капиталом, с другой — определению и демистификации его конкурентов в символической борьбе.

Первую задачу должен решить выбор двух позиций. Во-первых, работа Анонима — это ответ на перечисленные вопросы короля Белы — автор таким образом получает своего рода королевскую санкцию на то, чтобы определить группу. Во-вторых, магистр П. позиционирует себя как «грамматик» (litterator), который способен донести «правду об истории, как её излагают некие документы и ясно толкуют исторические сочинения». Анониму, как «грамматику» оппонируют крестьяне и некие «жонглеры» (ioculatores), и соответственно, документам и историческим сочинениям — «лживые басни» и «крикливые песни». При этом, Аноним сам активно использует сведения из народных сказаний, которых, вероятно, он заклеймил им в этом пассаже.

Автор дает свою этимологию этнонимам, вписывает память о переселении и первых правителях в рамки приемлемого для него дискурса «образованных». При этом он не пишет историю с нуля — он использует те элементы, которые должны быть в том или ином виде известны адресату. Переселение, имена вождей и тем более этнические стереотипы — факты известные обществу в котором жил Аноним. Об этом мы можем судить по тому, как сведения «Деяний венгров» об этих элементах перекликаются с тем, что мы знаем из записей устной традиции, генеалогий и актовых материалов. Некоторые фрагменты «Деяний венгров» сами являются фиксацией устной традиции (в чем иногда признается и сам автор). Её аутентичность подтверждается многочисленными совпадениями и параллелями, которые можно найти, сопоставляя разные, часто не связанные между собой, записи устных преданий — в сообщениях Константина Багрянородного, разных групп венгерских хроник и анналов. Некоторые свидетельства Анонима допустимо считать информацией о практическом опыте общения: бытовые стереотипы, ментальная география его современников, знания которые были приобретены (им или его информаторами) на полях сражений и в путешествиях. Такая информация не может не играть важной роли для Анонима, как и других венгерских авторов. По утверждению Бурдье, «когнитивный эффект, производимый объективацией в дискурсе, зависит не только от признания, которым располагает личность, выражающая этот дискурс. Он также зависит от того, в какой степени дискурс, провозглашающий групповую идентичность, укоренен в объективности группы, к которой обращаются, т. е. от того, насколько члены группы признают этот дискурс и верят в него».

Но что за сообщество пытается определить Аноним? Его задачи не ограничиваются описать венгров, лишь как группу людей наделенных общими культурными характеристиками и кровным родством. «Благороднейший народ венгров» это агент коллективных действий, производства легитимности и власти, то есть то, что можно назвать политическим телом или политическим единством. Начало венгерской группе положило решение Хетумогер («семь правителей») уйти из Скифии и избрание ими предводителя — Альмоша. До этого речь идет о скифах как жителях Скифии, или дентюмогер как жителях Дентюмогер (как называли Скифию её жители, если верить Анониму). Таким образом, венгры — это народ вышедший из Скифии под верховенством Хетумогер. Семь князей, или Хетумогер выступают и далее нередко как субститут всего народа, даже после того как он получил имя «венгры» (ungarii).

Но самым важным конститутивным событием становится избрание вождя. Они «добровольно и по общему согласию избрали вождем и повелителем себе и сыновьям своим до последнего колена Альмоша … и тех, кто происходит из его рода». Интересно, что избрание вождя является обязательным условием успешного коллективного действия: «семь правителей … пришли к верному выводу, что не смогут достичь намеченной цели, если над ними не будет вождя и повелителя». Здесь мы видим то, что юристы канонического права именовали «mysterium ministerium», когда официальный представитель группы оказывается наделенным всей полнотой власти действовать и говорить от имени группы, которую он создал самим своим существованием как олицетворение группы. Впрочем право репрезентировать группу и обладать над ней высшей властью, нужно заслужить — быть легитимированным группой. Семь князей не только присягнули Альмошу, но и заключили клятву друг с другом. «Хетумогер» выступает как «conjuratio» — объединение на основе взаимной клятвы. Лежащая в основе conjurationes клятва является клятвой прoмессивной, то есть клятвой-обетом, которая связывает поклявшихся на будущие времена и предопределяет их деятельность. Предание о клятве выступает ещё одним инструментом конструирования «венгров»: «посредством принесения клятвы социальная группа утверждает себя как группу относительно своего окружения».

Важно, что Альмош участвует в этой клятве как один из семи. Речь идет о взаимных обязательствах, а не о выражении лишь преданности остальных князей Альмошу. Поэтому не случайным кажется появления такого пункта клятвы, как «те семь правителей … и их сыновья навсегда останутся в совете вождя и никогда не утратят почета в королевстве». Таким образом, эти семь князей оказываются так же учредителями королевского совета и его наследственными членами. Важно, что в этом принимает участие не «весь народ», «вся знать» или «communitas regni», а ограниченный круг лиц. Возможно, Аноним даже подчеркивает это, употребляя формулу «isti principales persone». Неудивительно, что эти «семь предводительствующих персон» оказываются потомками перечисленных здесь же родов, большая часть из которых идентифицирована как реально существовавших в Венгерском королевстве. Нарушение клятвы со стороны потомков Альмоша в контексте текста клятвы так же наказуемо, как и предательство вождя потомками остальных из Хетумогер. Легенда о Хетумогер, таким образом, очерчивает ограниченный круг высшей венгерской знати (возможно тех, кто назывался в документах maiores) с особыми правами и наибольшей возможностью влиять на решения короля.

Интересно отметить, что скифы неоднократно называются как «gentes» и «populi», a не как «gens». В дальнейшем, в адрес уже венгров этнические категории в множественном числе не употребляются. Это можно объяснить конечно тем, что венгры — лишь один из скифских народов. Но мы имеем ещё два случая употребления «gentes» по отношению к конкретным группам: хазарам (cozar), секеи (siculi) и алеманы (alimoni). Первые живут согласно Анониму в междуречье Тисы и Муреша, вторые рядом с рекой Кородь, а последние, видимо, в Алеманнии. Так как все эти группы можно локализовать, то множественное число вряд ли указывает на то, что они живут в разных местах. В отношении «славян» и «булгар» — термин «gentes» или «populi» не употребляется, несмотря на то, что они как раз оказываются жителями разных княжеств и королевств. Вряд ли можно считать, что множественное число указывает тут на многочисленность этих народов — области расселения, по крайней мере, секеев и неких «cozar» не велики, и не соответствуют поэтому предполагаемой идее об их многочисленности. То что объединяет эти группы — это отсутствие какого-то названного по имени или титулу единого правителя. То есть их политическое единство никем не репрезентируется, в отличие от статусов венгров, немцев (teutoni), греков и чехов, репрезентируемых князьями и императорами. Возможно, множественное число в данном случае указывает на слабую институализацию статуса групп. Мы можем предположить, что и в случае со скифами Аноним делает такое различие. До избрания Альмоша и клятвы Хетумогер — предки венгров были «народами», а после — настоящим народом. Если наш вывод верен, следующим заключением является то, что магистр П. рассматривает венгров именно как политическое тело, communitas regni.

Интересен в этом контексте сюжет присоединения многих русичей и куман к венграм по пути в Паннонию. Семь куманских вождей так же решили избрать над собой правителем Альмоша. После этого они подтвердили свои слова клятвой, и в то же время, сам Альмош и его бароны (primates) связали себя с ними клятвами верности. Стали ли семь вождей куман равными по статусу Хетумогер? Скорее всего, нет, ведь Аноним не приводит текста клятвы и не упоминает каких-то особых условий этого соглашения. Однако и нельзя сказать, например, что венгры или Альмош подчинили куман. Куманы стали полноценной частью венгерского communitas. В дальнейшем, о некоторых вождях и воинах упоминается, что они куманы. Но в качестве всего войска, коллективного актора выступают венгры или Хетумогер. При этом куманы как отдельная группа не исчезают из состава враждебных армий. Здесь видимо работает уже зафиксированная нами в прошлой главе схема. Описывая сражения, автор применяет «воинский этнический дискурс», а представляя конкретных героев — «дискурс личного происхождения». То, что войско Альмоша описывается как «венгры», тогда как вражеские армии часто представляют собой «полиэтничные» объединения может быть объяснено влиянием художественных приемов эпоса, о которых мы также уже говорили (то есть Альмош изображается как победитель многих народов и многих правителей).

Можно отметить также, что хронологически присоединение куман к Альмошу предшествует переименованию скифов в венгров (hungari). Новым именем окрестили воинов Альмоша соседние народы, после того как они захватили замок Хунгу (Ужгород) и задержались там на некоторое время. Это подчеркивает воинский характер идентификации венгров. Поэтому можно сделать вывод о том, что «воинский этнический дискурс» господствует в сочинении Анонима. Об этом свидетельствует и уже отмеченное в прошлой главе противопоставление лишенных этничности incoles и этнически определенных воинов и правителей. Господство «воинского этнического дискурса» в сочинении Анонима, по нашему мнению, объясняется не только жанровыми особенностями текста, но и тем, к кому обращается автор, как к «венгерскому народу». Очевидно, к тем, кто узнавал себя в воине служащем потомкам Альмоша.

Как мы уже выяснили, Аноним не знает или игнорирует гуннскую генеалогию венгров. Но он знает о том, что Альмош и Арпад происходят из рода Аттилы. Он не указывает при этом точную степень родства. Какую роль играет это происхождение в сюжете «Деяний» и в построениях Анонима? Происхождение от Аттилы не является каким-то необходимым условием легитимации власти Арпадов и венгров над Паннонией и Трансильванией. Они владеют землей в первую очередь по праву завоевания. Отношение Анонима хорошо передается следующим его пассажем о походе Тухутума: «Как говорят наши менестрели: они земли все себе приобрели, и доброе имя стяжали. Что ещё?». Память о правлении Аттилы была лишь аргументом в пользу избрания именно Альмоша, как его потомка, вождем в поход на Паннонию. У противников новость о появлении потомка Аттилы вызывает страх. Но связан ли он с какими-то правами Альмоша и венгров на Паннонию? Менумороут явно думал иначе, он правит «милостью императора греков» и никто кроме его непосредственного господина не может у него её отнять. Князь Бихора бравирует тем, что его не пугает даже то, что Арпад потомок короля Аттилы, который уже захватывал эту землю, и которого называли «бичом божиим». Таким образом, речь идет не столько о правах, сколько о грозной репутации Аттилы, которая переносится на весь его род.

Что вообще заставляет Анонима напоминать читателю о происхождении? Следует ли он просто историографическому штампу, связывающему венгров и гуннов? Играет ли это какую то иную роль, по мимо рассказа о всем, что может вызвать интерес читателя, или всем, что только удалось узнать Анониму о прошлом Венгрии? Страну, которую собрались покорять Хетумогер, автор обозначает как «земля короля Аттилы». Так же магистр П. отождествляет город Буда (Будувар) с городом Аттилы. Последний топоним встречается неоднократно в тексте «Деяний» и имеет две формы — немецкую и латинскую: Ecilburgu и Ciuitas Atthile regis. Аноним сам говорит о немецком происхождении первого топонима (theotonicis Ecilburgu uocatur).

Оба этих этнонима содержатся в записанных версиях германского эпоса, в первую очередь, «Песни о Нибелунгах». О стране Аттилы говорится в авентюрах 20, 22 и 23. Интересно, что в 20 авентюре эта страна локализуется именно в Венгрии. Хотя гораздо чаще там употребляется термин «гуннская страна», которого в сочинении анонима, однако, нет. Интересно, что и создатель «Песни о Нибелунгов» не отождествляет венгров и гуннов. Королем венгров был Бледель, который конечно же был подчинен Аттилой. О городе Аттилы говорится в авентюре 22. Правда если Аттила отождествляет его с Будой, то автор «Песни о Нибелунгах», вероятно, с городом Гран (Эстергом). Так же город Аттилы появляется и в хрониках, например, Chronica Sсlavorum Арнольда из Любека (под 1189 г.) и в описаниях и документах связанных с так называемыми третьим и четвертым крестовыми походами.

Ментальная география немецкого эпоса и описаний региона крестоносцами была знакома магистру П. Она повлияла на «Деяния венгров» и всю последующую хроникальную традицию не только появлением указанных двух топонимов. Страна Этцеля, если взять во внимание этнический и религиозный состав подданных указывает на неё как на границу Западно-Христианского мира. И охватывает эта граница те страны и народы, которые мы сейчас, часто включаем в «Восточную Европу». В этой стране нет элементов, которые можно было бы отнести к мусульманскому миру, или миру чистой игры фантазии. В первую очередь это этнография и топонимика Среднего Подунавья, но так же, хоть и, в меньшей степени, Балкан и Руси. Из списка вассалов Этцеля выбивается казалось бы датчанин Хаварт. Возможно он появляется потому, что Дания для создателей эпоса так же находится на окраине христианского мира — и в середине 12 в. из Дании организовывались экспедиции против язычников-славян. Впрочем, возможно и другое объяснение — на произведение могла повлиять традиция отождествления даков и данов, а Дакия в свою очередь — название для нескольких существовавших в разное время римских провинций — в Нижнем Подунавье и на севере Балкан. В любом случае — страна Аттилы содержит маркеры наиболее удаленных частей Европы, стран в которых христианство сталкивается с язычеством.

Что стало причиной утверждения венгерской топонимики в качестве своего рода «центра периферии», самой важной точкой на этом пограничном пространстве? Возможно, это связано с тем, что через Венгрию проходили маршруты крестоносцев на Балканы. В Венгрии начинались первые трудности (плохо знакомая местность, многочисленные полноводные реки опасные для переправы, первые крупные столкновения с местными жителями, особенно на восточных рубежах королевства, например в районе Земуна). Двор венгерского короля (то есть в некоторых случаях это «город Аттилы») — последнее место где им оказывали гостеприимство. Возможно и идея «Паннонии как пастбища римлян» тоже связана с ментальной географией крестовых походов — Одон Дейльский рекомендует заготавливаться пилигримам фуражом в Венгрии, хвалит богатство этой земли и ссылается на то, что даже у Юлия Цезаря здесь были некие склады.

В историографии давно ведутся споры о «политической географии» и «этнографии» Паннонии и Трансильвании в «Деяниях венгров» нотария короля Белы. Автор претендует на то, что собирается рассказывать историю согласно «неким историческим сочинениям». Но карта завоеванной Паннонии плохо согласуется со свидедетельствами западных хроник (если он имел в виду их в качестве тех исторических сочинений), в том числе тех, с текстами которых он работал. Анахронизмы, нестыковки и уникальные свидетельства о Среднем Подунавье 8−9 вв. в сочинении Анонима имеют разные объяснения. Как нам кажется, наиболее убедительная трактовка, решающая большинство возникающих вопросов — это перенос на карту довенгерской и ранневенгерской Паннонии этнических и других реалий Балканского полуострова. Мы считаем, что это стало возможным благодаря обращению Анонима к образу «страны Аттилы» и сюжетам ментальной географии крестоносцев. Он игнорирует существование Великой Моравии и мораван в довенгерской Паннонии, но зато населяет её теми же народами, что присутствуют в свите Этцеля. Конечно он не видит проблемы что бы добавить и другие группы, известные благодаря уже венгерскому материалу — секеев и кавар.

Важно отметить, что в героических песнях — Аттила славный, могущественный правитель, а не бич христианского мира (хотя он, безусловно, язычник). Такой герой в качестве предка Арпадов куда более желателен, чем тот образ Аттилы, который был свойственен ученой традиции.

Образ «страны Аттилы» требует подчеркивать «полиэтничность», многообразие земель и жителей Венгрии. Такой дискурс, как мы уже выяснили в прошлой главе не разрушает единства communitas regni, «благороднейшего венгерского народа». Другая же традиция требует описания «народ» как имеющий общее происхождение. Таким образом в рамках одного сочинения оказываются задействованы разные, трудносочетаемые дискурсы.

Почему автор считает обращение к мотивам «страны Аттилы» не менее актуальным, чем к мифу об общем происхождении? Возможно именно, потому, что миф об общем происхождении был слишком отвлеченным и неинтересным тем к кому обращался автор. Венгерская знать не находилась в какой-то изоляции от Латинского Запада. Они сами участвовали в крестовых походах (в том числе и король Бела, нотарием которого был Аноним), они были знакомы с эпической и куртуазной литературой, разделяли общие ценности. О глубине проникновения куртуазных образов и порядков ярко свидетельствуют антропонимика и топонимика Венгерского королевства (Эчеллё, Перьямос и Иктар — так звали некоторых представителей высшей знати, давшие в свою очередь имя некоторым замкам и городкам — являются венгерскими формами имен Ахилла, Перьяма и Гектора), распространение списков рыцарских и исторических романов, и даже появление переводов таких сочинений на венгерский. Легенда об Аттиле создавала образ, в рамках которого венгерские рыцари могли позиционировать себя внутри этого пространства, сформированного куртуазной литературой, трубадурами, общением с иностранцами при дворах и в крестовых экспедициях. Она была достаточно убедительной — Аттила был хорошо известен, и память о нем была связана с регионом. Альмош и Арпад не пользовались такой славой, поэтому аппелировать исключительно к ним было не эффективно. О степени востребованности легенды об Аттиле свидетельствует и утверждение термина «город Аттила» в качестве официального названия Обуды на некоторое время в середине 12 в.

Перейдем к рассмотрению этих сюжетов в венгерских компилятивных хрониках. Симон из Кезы так же посвящает труд своему королю — Ладиславу. Он ставит те же цели, что и Аноним. Он тоже указывает на оппонентов — тех, кто написал неправильную историю венгров. В данном случае это некий Орозий считавший, что венгры произошли от демонов. Автор удревняет историю венгров — гуннский этап практически копирует этап переселения венгров из Скифии в Паннонию. Гуннское сообщество имеют ту же организацию, что и приписывалась венграм. Гунны и венгры полностью отождествляются Симоном из Кезы и Марком из Калта, как и поздними хронистами. Решение избрать князей также было вызвано необходимостью выйти из Скифии и покорить новые земли. Фактически с этого начинается гуннская история — до этого речь шла только о первопредках гуннов-венгров (Яфет, Гог и Магог) и описывалась Скифия, соседи гуннов, и упоминались неудачи римских цезарей и Александра Македонского в попытке захватить Скифию.

И так история переселения в Паннонию начинается с рассказа о выборе шести «капитанов» («вождей», «князей», в зависимости от хроники) и одного «правителя» («rector»). Все они принадлежат к знатнейшим венгерским родам. «Капитан», «князь», «правитель» выступают здесь не как титулы, а скорее как магистратуры, назначаемы и контролируемые обществом. У Марка из Калта капитаны осуществляют военную власть, а «правитель» — судейскую. У Симона из Кезы капитаны нужны для завоевания западных областей («ut simul uno corde occidentals occuparent regions»), «правитель» же осуществляет и судейскую власть, и командует «общинным войском» («communem exercitum»). Любой такой магистрат может быть снят, а решение «судьи» отменено по решению «communitas». Имеется ли в виду весь народ или некий коллегиальный орган вроде сената? С одной, стороны, естественно считать, что раз народ Скифии собравшись, избрал «капитанов» и «ректора», то он имеет право и смещать их. Кроме того, формула, которой венгры призываются на войну венгры, начинается у Симона из Кезы со слов «Vox dei et populi hungarici», а у Марка из Кальта со слов «Vox dei et communitatis uniuerse». Это дает сонование отождествить «коммунитас» и народ. Конечно, это два разных автора, и каждый мог иметь в виду разные значения. Но даже если взять изолированно формулу используемую магистром Симоном, то словосочетания «Vox populus» и «Communitatis consilium» могут указывать на такое же отождествление.

Наконец значение самого слова «communitas» вполне соответствует трактовке, отождествляющей её с народом (народом политическим в первую очередь). С другой стороны не понятно, зачем сообщать народу через гонцов о «воле народа», если б она была принята действительно всем народом. Большинство аргументов говорит все-таки в пользу трактовки communitas как всего народа. Последнее же затруднение легко разрешить, если обратиться к общеевропейскому опыту. Сьюзан Рейнолдс описывая институты репрезентации в Западной Европе в современную авторам венгерских хроник эпоху, демонстрирует, что сообщество представлялось по принципу «pars sanior». Богатство, возраст, общее положение обуславливали, и как обязанность, и как право, представлять сообщество и управлять им. На практике communitas regni представляла знать. Речь здесь идет о знатности как об авторитете рода, а вовсе не о не каком-то замкнутом сословии нобилей-дворян и тем более не о каком-то «классе феодалов». Кроме принадлежности к богатому, влиятельному и уважаемому роду, право репрезентировать сообщество могли давать и другие основания — возраст, важная церковная или светская должность и многие другие. Не было никакой четкой границы этой «pars sanior», обусловленной некими наследственными привилегиями или принадлежностью к некому классу. Совет с королем, участие в некоторых важных обрядах и другие предполагавшие участие communitas regni действия — требовали настолько широкого представительства, насколько важными и сложными были задачи, насколько широкие слои населения затрагивались тем или иным решением. При этом участие знати, представителей communitas, понималось как участие всего сообщества — источники часто фиксировали их как «весь народ королевства». В рамках этой системы постепенно выкристаллизуются институты сословного представительства. Но изначально, королевские советы, «парламенты» и другие институты воспринимались как представляющие всю «communitas regni», весь «populus terrae» или весь «gens…». Следовательно, «communitas hungarorum» нужно считать именно народом венгерского королевства.

Communitas принимала решение о созыве всеобщего войска, и всех проигнорировавших приказ ждала либо смерть (рассечение на двое), либо правовая деградация — статус изгоя (если мы верно понимаем слова о «causas desperatas») или общественное рабство (communium seruitutem). Это объясняет и у Симона и у Марка наличие неполноправных крестьян. По их логике, происходя от одного отца и матери, венгры должны были бы быть одинаково благородны. Но преступление против воли communitas отлучило их от неё и превратило в неблагородных. Интересно, что перед магистром П., такой проблемы не стояло. Он с самого начала обращался к тем, кто определял себя в качестве благородного и в качестве воина. Этнические характеристики не применялись к неблагородным, они определялись просто как incoles. Для Анонима группа конституируется лояльностью вождю, подкрепленной к тому же нередко клятвой и некими языческими обрядами. Это создает механизм, с помощью которого группы и лица изначально другого происхождения вливаются на равных в венгерскую группу (например, куманы). Поздние же хронисты видят в принадлежности к одной этнической группе результат общего происхождения, понятого в самом буквальном смысле слова.

Как трактовать этот фрагмент? Имеет ли на самом деле какое-то изменение этнического дискурса (или даже некого «этнического самосознания») со времен Анонима? Как он определяет венгров по происхождению, но отлученных от «communitas hungarorum»? Для многих исследователей, очевидным представляется, что автор чувствовал некую объективную культурную общность венгров, группы носителей набора общих культурных и чуть ли не биологических черт. Конечно, источник не очень подробен в отношении этнических категорий. Мы не можем узнать широту значений, в которых они употреблялись в устном общении. Но верна, или по крайней мере неизбежна ли, такая трактовка в отношении этого конкретного источника? Эта теория об исключении крестьян из communitas за дезертирство их предков, не является уникальной для Венгрии. При этом, данная теория, является развитием дискурса о communitas regni. Представление о communitas regni объясняло участие подданных (populis subjectus) в легитимации королевской власти, поддерживало их «групповость». Но так как communitas предполагало некоторое равенство, то нужно было объяснить наличие в королевстве неполноправных, «несвободных» групп и легитимировать их исключение из communitas. Эту задачу выполняли мифы либо о происхождении незнатных («сервов», «плебеев» и т. д.) от покоренного народа или, как в нашем случае, от тех, кто отказался без уважительной причины от явки в королевское войско.

Таким образом, цель сюжета объяснить неравенство не в рамках в узком смысле этнической группы, а в рамках communitas regni. Противоречие, которое разрешает этот сюжет, вызвано тем, что в европейском дискурсе о communitas regni устоялась традиция «orgies gentes». Этногенетические легенды приписывали всему народу королевства этнические черты и возводили их генеалогически к общему предку (в качестве которого мог выступать как конкретный человек — исторический или мифологический персонаж, либо целый древний народ, а чаще всего и то и другое). Мы останавливались на этом сюжете в прошлой главе. Как мы выяснили, авторы поздних венгерских хроник, часто обращаются к origo gentes — и в тех случаях, когда они касаются других народов, а не венгров. То есть для них origo gentes — это атрибут «народов», о котором желательно упоминать в хрониках. Дискурс origo gentes является доминирующим в сочинениях магистров Симона и Марка. Аноним же активнее обращается к тем схемам, которые мы в прошлой главе обозначили как «военный» и «эпический» дискурсивные сценарии. Возможно, это связано с большим влиянием эпических произведений на Анонима. Таким образом, изменились не венгры как некая группа, и даже, возможно не было каких-то радикальных изменений в представлениях об этническом в указанный период. Просто для разных авторов, оказались наиболее актуальными разные этнические дискурсы.

Интересен в этом отношении другой встречающийся в хрониках Симона и Марка фрагмент — о том, как Хаба (Chaba) после своего бегства в Скифию хвалился своей знатностью (сын Аттилы и внук императора греков Гонория), на что ему скифская знать отвечала презрением и утверждением, что он не «истинный сын скифского королевства», но бродяга из чужого племени, потому что он взял жену не в Скифии, а из народа хорезмского (de gente Corosmina)^. Некоторые исследователи усматривали в этих фрагментах даже некий средневековый «расизм». Усилило позиции такой трактовки выражение «pura Hungaria», использованное в тексте магистра из Кезы. Термин этот обозначает потомков 108 легендарных гуннских родов (progenies) вышедших из Скифии, которые противопоставляются потомкам «гостей» (hospites): «Cum pura Hungaria plures tribus vel progenies non habeat quam generationes centum et octo, videndum est unde esse habent illorum progensis, qui de terra Latina vel de Alamannia, vel de aliis regionibus descenderunt». Также автор говорит о делении на pura Hungaria, присоединвшихся к ним иноземцах advenae и потомках пленных: «…Centum enim et Octo Generationes pura tenet Hungaria, et non plures, aliae autem, si quae ipsis sunt coniunctae, advenae sunt, ultra ex captivis oriundi». Там же он делает противопоставление между 108 родами потомков Гунора и Могора и «misstalia generations». Однако он не отказывает в знатности и роли в установлении венгерского королевства за родами «гостей», сочинение Кезаи и другие венгерские хроники содержат список знатных иноземных родов поселившихся в Венгрии после завоевания, упоминающий и такие их заслуги, как помощь королю Иштвану в крещении страны.

Сам термин «pura Hungaria», по мнению венгерских исследователей, восходит к итальянскому коммунальному праву, согласно которому, люди долго жившие в городе отличались в правовом смысле от новоприбывших. Расистский оттенок был придан ему исследователями, которые рассматривали его в одном контексте с легендой о Хабе. В случае с последней, также нужно указать на некоторые детали. Во-первых, скифская знать была оскорблена тем, что Хаба себя превозносил над ней, апеллируя к происхождению от греческих императоров по матери. Если бы не гордыня сына Аттилы, то возможно согласно Симону, никто бы не ставил под сомнение его знатности. Интересна ситуация вокруг оскорбительной клички Хабы — «бродяга / странник» («missitalium»). Само имя Chaba переводится с тюркского как «странник», если верить Макартни. Легенда же об этом заплутавшем Хабе гораздо древнее хроники магистра Симона, отголоски её мы встречаем ещё у Анонима (легенда о «собамогера»). Поэтому сложно сказать, пытался ли магистр Симон ввести собственные ксенофобские мотивы через этот фрагмент или он просто исказил или воспроизвел искаженную версию традиционного сюжета. Хотя не вполне сознательные искажения допущенные автором то же могут быть симптоматичными, все же и в этом случае, «ксенофобские» высказвания оправдываются именно гордыней Хабы, а не самим по себе фактом его происхождения от гречанки и женитьбы на хорезмичанке.

Нора Беренд связывает эти пассажи с увеличением миграции в Венгрию и стремлением венгерского дворянства не допустить конкуренции со стороны западных рыцарей. Оно нашло отражение в положении «Золотой буллы», согласно которому иностранцы не могут занимать высокие должности, если не хотят селиться в Венгрии, а также в обещании короля Андрея III не давать высоких постов, комитатов и замков пришельцам. При этом она не считает, что Симон из Кезы является примером некой агрессивной венгерской этнической ксенофобии, которая якобы существовала с конца 13 вв., согласно популярной в историографии интерпретации. К тому же конфликты в Венгрии 13 в. были с переселенцами-куманами и с германскими придворными — чем же насолили венграм греки, а уж тем более хорезмийцы, не ясно.

Резюмируя можно сказать, что у нас нет достаточных оснований, для того что бы считать магистра Симона носителем некой агрессивной венгерской идентичности. Так же не ясно, насколько большое значение он отдает фактору биологического происхождения, «крови» для членства в этнической группе. Например, венгры произошли от брака Гунора и Магора на дочерях аланского князя, что в таком случае подразумевает, что венгры порождены в результате своеобразного межэтнического брака (Гунор и Магор правда ещё венграми или гуннами не называются, но они и не аланы).

Мы думаем, следует указать ещё на одну деталь, которая могла бы помочь раскрыть этнический дискурс автора. Вопрос — как венгры, происходя от одного отца и одной матери (а здесь магистр Симон уже впадает в логическое противоречие, так как в качестве прародителей венгров выступает как минимум две семейные пары — и это если не допускать многоженства для Гунора и Магора) имеют в своей среде как знатных так и не знатных похож на другой вопрос, которым тоже задавались в Средние века. А именно, как вообще, род человеческий, происходя от одних и тех же Адама и Евы, имеет в своей среде знатных и незнатных. И некоторые источники дают ответы почти те же, что и Симон из Кезы. Например, согласно «Венской книге Бытия» (11 в.), крестьяне происходят от Хама, и причиной их несвободы является проклятие его Ноем. Мы считаем, что ошибка Симона, указавшего на одного отца и одну мать, вместо как минимум четырех родителей, только доказывает, что он вполне мог держать в голове похожие аналогии. Данный пример в очередной раз напоминает нам о сложности применения современной категории этнического к средневековой культуре. Ведь крестьяне описываются здесь вполне «этническим» образом (этногенеалогическая легенда о потомках Хама), тогда как современный человек, даже исследователь, едва ли всерьез будет обсуждать крестьян как этническую группу. Почему мы должны быть уверены, вслед за Е. Сючем и большинством историографов, что уж то Communitas венгров является этносом в действительном для нас смысле? Что бы разобраться, следует выяснить что первично. Обеспечивает ли венгерская идентичность статус члена communitas, или скорее статус позволяет определять человека как гунна или венгра, при этом открывая возможность для вступления в communitas людей другого происхождения и носителей других «обычаев»?

С одной стороны не все венгры члены communitas, для этого надо обладать знатностью, под которой понимается происхождение от предков, незапятнанных преступлениями против consilium communitis. Но могут ли, с другой стороны, входить в communitas индивиды «невенгерского происхождения», которые бы сохраняли «невенгерскую идентичность»? Cчитает ли он знатных «гостей» королевства членами communitas? О членстве их в самой communitas прямо не говорится ничего. Но мы можем обратить внимание на косвенные признаки. Коммунитас — это одновременно и всеобщее войско. И Кезаи, и Кальти говорят о том, что в войске Аттилы был миллион воинов (десять сотен тысяч), не считая иноземцев («Expeditio autem eius, praeter exteras nationes, decies centenis armatorum millibus replebatur»). Формулировкая амбивалентна. С одной стороны они тоже в войске Аттилы, с другой стороны их считают явно отдельно от венгров. Не исключают ли из общинного войска их слова «praeter exteras»?

О том, как Кезаи представляет себе статус иностранцев в королевстве Аттилы, говорит следующий фрагмент. Когда Аттила пересек Тису, Дитрих Веронский с другими германскими князьями явилились к нему и принесли оммаж (homagium) при чем как Аттиле так и гуннам: «Ditricus de Verona cum Principibus Germaniae accedens, omne homagium Ethele et Hunis». Не выступают ли гунны здесь именно, как communitas, хотя магистр Симон и не употребляет в этой главе этого слова. При этом нигде не говорилось в Гуннской хронике об оммаже со стороны венгров или гуннов. Они выбирают вождей и королей, а не заключают с ними вассальных договоров. Интересно, что даже рабство деффамированных венгров — общинное (communium servitut).

Другой пример — разделение власти между королем Аттилой и его братом Будой. После избрания Аттилы королем, Буда был поставлен князем и правителем над иными племенами между рекой Тисой и Доном («Budam fratrem sum de flumine Tiza usque Don super diversa exteras nationes principem consituit ac rectorem»). Аттила же стал «hunorum regem». Таким образом мы видим не только этническую разобщенность, но и политический дуализм гуннов и «exteres nationes». К тому же, если гунны избрали себе короля, то иноплеменникам правителя назначил Аттила. Правда в этом контексте слово «communitas» не употребляется. Интересно, что у магистра Марка сказано лишь о том, что под власть Буды были отданы земли от Тисы до Дона. Таким образом, идея сделать его князем для иноземцев, а не просто властителем какой-то территории^, принадлежит, скорее всего, самому магистру Симону (a не автору общего для них источника).

Рассмотрим последний пример, который мог бы косвенно говорить о статусе иноземцев по отношению к communitas — конфликт между сыновьями Аттилы. Автор пишет: «Quia vero pars sanior Chabae adhaerebat, extera autem natio Aladario, eapropter uterque inceperunt imperare». То есть Хабу поддержала «pars sanior». Означает ли эта фраза, что гуннская communitas избрала Хабу (легитимность выбора санкционирована авторитетом pars sanior), а иностранцы узурпировали власть. Или и те и другие — две части одного политического сообщества, communitas, но гунны выступают как «лучшая», высшая по статусу, а иноземцы, как низшая (но при этом входящая в communitas, в отличие от венгров, попавших в «общественное рабство»).

В пользу последней трактовки могло бы говорить утверждение, что после смерти Аттилы гуннская коммунитас была расколота Дитрихом Веронским и другими германскими принцами на разные группы («in partes diuersas Hunnorum communitas est diuisa»). Эти слова предшествуют описанию двух враждующих фракций (представленных как pars sanior и extera natio), из чего можно заключить, что, и «чистые» гунны и иноземцы были единой коммунитас, до смерти Аттилы. Но можно трактовать и иным образом — Хабу поддержала pars sanior, лучшая часть венгров, а далеко не лучшая присоединилась к иноземцам и выступила за Аладария. Данный фрагмент у Симона остается неясным, относительно текста Марка, последняя версия выгляди предпочтительнее. Согласно тексту Иллюстрированной хроники, если «действительно здоровая часть гуннов присоединилась к Хабе, в то время как Детрик, иноземцы с некоторыми гуннами Аладария» («Sanior uero adhesisset, hunorum dum Chabe Detricus autem extera natio, cum paucis hunis Aladario»).

Сделать однозначные выводы невозможно на основе таких двусмысленных свидетельств. Очень сложгно сказать, что думал об этом магистр Марк. Но что касается магистра Симона, мы склоняемся к тому, что extera/extrenea natio в communitas он не помещает. Не понятно иначе, зачем постоянно подчеркивать разделение королевства на гуннов и иноземцев. Сам термин communitas подразумевает некое относительное равнои полно — правие своих членов, что не вяжется с оммажем со стороны иностранцев и другими признакми вертикального подчинения (назначенный «сверху» правитель).

Если допустить, что Кезаи исключает госпитов из сообщества communitas hunnorum, то в этом контексте становится понятнее его противопоставление ста восьми родов pura Hungaria и exteras nationes. Он таким образом стремится ограничить членство в communitas согласно происхождению от конкретных родов. Списка 108 родов он, однако, не дает. Хотя очевидно, что по крайней мере роды, представленные семью капитанами гуннов и семью капитанами венгров, в него должны входить. Таким образом иноземцы отлучены от участия в легитимации власти, от решений касающихся судьбы всего королевства — ведь это входит в функции consilio communitatis, а в communitas «госпиты» не входят не смотря на знатность. Строгая привязка принадлежности к к communitas к принадлежности к роду, делает невозможной кооптацию новых членов со стороны короля. «Гуннский миф» Симона из Кезы находится в глубоком противоречии со старых венгерским мифом об «установлениях святого короля», согласно которому все обычаи, статусы и институты существующие в Венгрии были основаны Святым Стефаном. Симон же не имея возможности идти против авторитета такой почитаемой фигуры, связал с отцом Стефана — великим князем Гезой — конец самоуправления communitas. Он не объясняет, в чем заключается исчезновение старого порядка, при котором гуннское сообщество «управляло само собой». Можно предположить, что он имеет в виду установление королевской власти — но почему этот порядок действовал при королевстве Аттилы? Интересно, что с Гезой связывается и приглашение благородных иноземцев. Этот сюжет не является лишь странной литературной конструкцией. Правление Гезы, как и Вайка-Иштвана сопровождалось конфликтами между великми князьями с одной стороны и дьюлами и поместными князьями с другой. И как мы знаем, эти конфликты завершились уничтожением дьюл и некоторых княжеств, а так же сменой порядка престолонаследования и, наконец, установлением королевской власти. Это возможно воспринималось проигравшими кланами как прекращение некого «самоуправления», неких свобод. Это могло найти отражение в устной традиции, которая и была использована магистром Симоном. Аноним же изображает конфликты того периода как сопротивление вассалов-язычников христианским королям. «Оппозиционная» же версия Симона направлена, таким образом, как против госпитов, так и несколько принижает авторитет королевской власти. Король Петер который опирался в своем правлении на госпитов, изображен как тиран, пытавшийся подчинить венгров немцам, за что и был уничтожен communitas.

Почему магистр Симон обращается к мифу о гуннском происхождении? Описание communitas hunnorum является калькой с описания венгерского общества в эпоху «обретения родины». Таким образом он мог ограничиться описанием communitas hungarorum при Альмоше и Арпаде. Если он доверял венгерским и западным источникам, связывающим венгров и гуннов, то мог просто упомянуть этот факт, а не посвящать ему значительную часть своего сочинения. Видимо для него было важно сделать свою концепцию убедительной также для госпитов и иноземцев. Могли ли они представить своих предков дающими оммаж неким малоизвестным за пределами Венгрии Альмошу или Арпаду, а так же венграм, знавшим не только победы, но и поражения от германских королей. Образ короля Аттилы, «бича божьего», память о котором, как о грозном завоевателе сохранилась как в ученой традиции, так и в эпосе, больше подходил для такой роли.

Интересен в этом контексте фрагмент о «городе Аттилы». Если магистр П. просто указывает на то, что немцы называют его на своем языке Эцильбургу, то у магистра Симона мы находим целую легенду, о том как Аттила запретил как гуннам так и «externea nationes» называть его в честь Буды. Венгры забыли это из беспечности, тогда как немцы из страха называют его «городом Аттилы» до сих пор. Аттила до сих пор пугающий немцев, в данном контексте подходит для того, что бы защитить от них исключительный статус communitas. Если приказ Аттилы о названии города до сих пор имеет силу для немцев, то и оммаж принесенный гуннам, тоже, можно предположить, не остался без последствий для настоящего, по мысли автора. Идея о принесении оммажа целому народу (в данном случае гуннам), пока нам представляется уникальной для магистра Симона — мы не знаем аналогичных случаев, ни в венгерских, ни в западно-европейских источниках. Если бы они нашлись, можно было бы провести интересное сравнительное исследование этих концепций и условий их возникновения.

Хотя «гуннская история» повлияла на всю дальнейшую хроникальную традицию, многие акценты, характерные для Симона из Кезы были утрачены. Марк из Калта опускает принесение оммажа гуннам, у него отсутствует идея о том, что Буда был отдельным королем для «externea natio». Хотя он однажды и упоминает мимоходом 108 племен вышедших из Скифии, список о знатных «госпитах» он предваряет рассуждениями всего лишь о семи знатных венграх — которые со своими семьями и слугами не могли заселить всю Паннонию. К тому же, Марк не нашел предков таких знатных родов, как Акусы (Акошы, Akus), Бор (Bor) и Абы (Abe). Поэтому, заключает автор, они госпиты, и без госпитов невозможно было бы заселить и Венгрию. Более того, он указывает на то, что к венграм присоединились равные им по знатности («Cum orgo quidam sint hospites isto tempore nobilitate pares hungaris»). Таким образом, мы можем предполагать, что магистр Марк мыслит в категориях communitas regni, не исключая из неё «externea nationes».

Предания об «обретении родины», гуннском происхождении венгров и королевстве Аттилы используются авторами венгерских хроник для того что бы локализовать и определить границы сообщества. В этом и заключается создание групповой идентичности, которую они предлагают своим адресатам. Они сознательно соперничают с чужими определениями сообщества. Обращение к таким фигурам как Аттила и гунны, в разных случаях мотивируется по-разному. Анониму важно найти достойное место венгров среди других европейских народов, дать королям и знати королевства генеалогию, убедительную для иностранцев, и в то же время перенести на Венгрию положительные черты эпической «страны Аттилы». Симон из Кезы использует легенды об обретении родины и «гуннский миф» для категоризации сторон конфликта внутри самого Венгерского королевства. Грозные завоеватели гунны достаточно подходили для того что бы обосновать подчиненное отношение итальянской и немецкой знати в Венгрии. Марк из Калта вынужден считаться с «гуннским мифом» как уже сложившейся традицией и копирует его, не имея, вероятно, других столь подробных источников по венгерской истории. Тем не менее, он меняет акценты, избавляется от части «конфликтного» наследия, возвращаясь к идеям, сформулированным ещё при короле Стефане Святом.

Заключение

Приступая к исследовательской работе, мы хотели ответить на ряд вопросов. Как авторы средневековых венгерских хроник описывают группу «венгров», к кому они обращаются как к «венгерскому народу», описать в целом этнический дискурс венгерских хроник, попытаться объяснить генезис и роль таких мотивов, как легенды об обретении родины и «гуннский миф», их место в рамках этнического дискурса и значение для венгерской идентичности. Этнические категории венгерских средневековых хроник, как демонстрирует наш анализ, являются контекстуальными, зависящими от ряда условий: какие события описываются автором, каким он пользовался источником, воздействие жанровых особенностей этих источников на венгерские хроники, какие цели преследовали хронисты, прибегая к этническим категориям. Этнические категории оказываются задействованными элементами в разных дискурсивных сценариях, в которых они по-разному используются и наделяются несколько отличным значением. При этом в рамках одних и тех же сочинения могут сосуществовать разные дискурсивные сценарии, по-разному артикулирующие этнические категории. Эти артикуляции могут не противоречить и дополнять друг друга, но могут предлагать и конфликтующие определения этнических категорий.

Мы выделили условно такие сосуществующие в венгерских хрониках подходы к использованию этнических категорий: идея о communitas regni, традиция origo gentis, хроникальное описание войска и сражений, приемы заимствованные из эпоса, официальные концепции созданные при дворе (например, «Поучения» и законы короля Иштвана I), бытовые культурные стереотипы. Так традиция origo gentis предполагала описание народа королевства (communitas regni) как однородную группу, прибегая к метафорам родства, создавая генеалогии связывающие его с легендарными предками — библейскими или историческими персонажами и народами древности. С другой стороны, традиции эпоса, воспринятые венгерской хроникальной традицией вместе с образом «страны Аттилы», наоборот, подчеркивают разнообразие, многочисленность входящих в королевство стран и народов, что должно говорить о могуществе короля. Эпические приемы описания удачно коррелируют (и возможно имеют общие источники в представлениях современников) с формулой принадлежащей королю Стефану (unius linguae unuisque moris regnum imbecile et fragile est). В зависимости от целей и от ситуации авторы делают выбор в пользу одних или других моделей или сценариев. При этом традиционные схемы могут переосмысливаться авторами. Так метафора origo gentis использована Симоном из Кезы не для того что бы объединить communitas regni, a наоборот, расколоть его, поставив госпитов в подчиненное положение, отлучив их от полноты прав и ответственности за судьбу королевства.

Описания «обретения родины», происхождения венгров и основания королевства заключены в рамки этих дискурсов. Таким образом, сложно говорить об этих сюжетах как просто отражении некого априорно данного цельного этнического самосознания, как трактовали и до сих пор трактуют некоторые исследователи (Шушарин, Свак). С другой стороны, в каком случае тогда можно говорить о какой-то групповой идентичности венгров, или хотя бы венгерской знати, если в данном случае речь идет о литературных конструкциях, в которых использование этнических категорий подчинено жанру и контексту высказывания. Но нельзя игнорировать тех новых смыслов, которые вносят авторы, по-новому артикулируя элементы дискурсов, того как вписывают их в актуальные для них контексты. Интересно, что если сюжет «Деяний венгров» Анонима стоит несколько особняком, то поздние венгерские хроники в целом пересказывают один и тот же набор событий. При этом они очень по-разному расставляют акценты, небольшие изменения в тексте влекут за собой серьезные изменения трактовок событий. Так если для Симона из Кезы является актуальным конфликт с госпитами, и он доступными ему средствами пытается изобразить его, описать сталкивающиеся стороны.

Такой конфликт существовал и в действительности — и Золотая булла и поздние документы, относящиеся так же и ко времени жизни магистра Симона, фиксируют требования «королевских сервиентов», среди которых и отстранение «иноземцев» от ряда должностей и другие подобные пункты. Это не значит, конечно, что участники этих событий думали о себе то же самое, что написал о них автор «Деяний венгров». Но его концепция появилась в этом контексте. Можно рассматривать её как ученую версию более широко распространенных идентификаций. Возможно рассматривать теории магистра Симона как его оригинальное решение актуальных для современников вопросов. Необязательно он стремился донести его с помощью хроники, он мог выступать с ним публично, а текст «Деяний» венгров" лишь сохранил в письменном виде его мысли.

Несколько яснее ситуация с «Деяниями венгров» Анонима. В отличие от поздних хроник, она почти не содержит погодных записей, в Прологе он прямо обращается к аудитории, его текст содержит стихотворные вставки, кроме того некоторые риторические формулы, такие как «quid plura» уместны скорее во время устного рассказа, стоит отметить также её не очень значительный объем и активное развитие сюжета. Можно предположить на основании всего этого, что текст был предназначен в первую очередь для декларирования перед публикой. Мы, конечно, не знаем сколько раз, кем и кому были прочитаны «Деяния венгров». Но раз автор обращается к королям и «благороднейшему народу Венгрии», то нужно полагать, слушатели должны были себя в них узнать. Исходя из тех черт, которыми наделяются венгры в сочинении, эти люди должны были бы быть знатными, имеющими отношение к воинскому призванию. Возможно, главными слушателями были те, кто принадлежал к родам, чью генеалогию магистр П. возводил к Хетумогер и другим героям «Деяний». В какой степени он был услышан своей аудиторией, узнать очень сложно.

О влиянии «гуннского мифа» венгерских хроник может говорить такой факт как возвышение Обуды (Старой Буды, тогда ещё просто Буды) — если традиционно главной резиденцией венгерских королей был Эстергом, то с середины 13 в. их все более привлекает Будавар. Интересно, что идея о том, что именно Буда, а не Эстергом является городом Аттилы появилась в венгерских источниках задолго, до его возвышения в 13−14 вв., причем, вопреки западным источникам, помещавшим его туда, где и находился королевский двор. Что-то было неизвестно западным авторам, что заставило венгерских авторов перенести «город Аттилы» в район Обуды (это могли быть, например, руины города Аквинкум и массивных римских укреплений, отождествленные хронистами с дворцами Аттилы), а это в свою очередь, повысило авторитет города и побудило королей строить там новые резиденции.

В целом, конечно, эти свидетельства очень косвенные. Получить более адекватную картину очень сложно, в виду плохой сохранности источников. Конечно, если провести масштабную работу, направленную на подробное описание антропонимики, топонимики, эпистолографии, можно было бы вычислить какие-то маршруты распространения идей связанных с Аттилой и гуннами. Впрочем, можно заранее предполагать, что такое воздействие будет не очень глубоким, касающимся узких групп, связанных с двором и хронистами. В тоже время, не нужно и совсем преуменьшать возможности венгерских хронистов воздействовать на своих современников. Хотя о них известно и мало, но все-таки они занимали должности при дворе или в церковной администрации позволявшие им входить в окружение королей. Симон из Кезы выполнял дипломатические поручения короны, Аноним и вовсе позиционирует себя как друга Белы, по просьбе которого и приступает к сочинению.

Таким образом, хотя бы двор может быть аудиторией этих сочинений. Учитывая обязательства Арпадов перед Хетумогер, на которых настаивает в своем сочинении Аноним, то вероятно это аудитория не ограничена совсем уж узким окружением короля, раз в таких сочинениях могут быть заинтересованы магнаты, которые не всегда находились непосредственно при дворе. Хотя размер аудитории остается не до конца ясным, очевидно по крайней мере, что Аноним не был затворником пишущим исключительно для других «magisterae historiarum», или уж тем более для Страшного суда. Хроники остальных авторов, имеют более «ученый» характер и круг их читателей, вполне возможно, был уже. Но они сами, по крайней мере, вполне должны были осознавать себя частью той группы, которую описывали — вероятно, считали себя знатными (иначе вряд ли занимали бы почетные должности и едва ли приписывали диффамирующее происхождение крестьянам). Даже воинские качества, которые они связывали с венграми, могли быть им вовсе не чужды. Многие представители венгерского духовенства не пренебрегали военной службой и участвовали в сражениях. Таким образом, они были вовсе не отлучены от того общества, которое описывали в своих хрониках, и их идентичность — это идентичность представителей того самого «благороднейшего народа Венгрии» или «communitas hungarorum», как они его определяют.

Генезис так называемого «гуннского мифа» нам представляется, как развивающийся от рецепции представления о «стране Аттилы» к изобретению гуннской генеалогии и гуннского периода истории венгров. Последний был сконструирован из элементов описания ранней венгерской истории и сведений западных источников. Гуннское происхождение венгров не было изначально признано венгерскими книжниками, тогда как связь Венгрии и Арпадов с Аттилой, гораздо раньше попала в венгерские источники. Этому могли способствовать контаминации имени царя гуннов с именами и титулами других правителей региона, в том числе и связанных с венграми.

Обращение к темам переселения венгров в Паннонию и связанным с ней легендам авторы обращаются не просто из историографического интереса. Они используются для того что бы локализовать и определить границы сообщества. В этом и заключается создание групповой идентичности, которую они предлагают своим адресатам. Они сознательно соперничают с чужими определениями сообщества. Обращение к таким фигурам как Аттила и гунны, в разных случаях мотивируется по-разному. Анониму важно найти достойное место венгров среди других европейских народов, дать королям и знати королевства генеалогию, убедительную для иностранцев, и в то же время перенести на Венгрию положительные черты эпической «страны Аттилы». Симон из Кезы использует легенды об обретении родины и «гуннский миф» для категоризации сторон конфликта внутри самого Венгерского королевства. Грозные завоеватели гунны достаточно подходили для того что бы обосновать подчиненное отношение итальянской и немецкой знати в Венгрии. Марк из Калта вынужден считаться с «гуннским мифом» как уже сложившейся традицией и копирует его, не имея, вероятно, других столь подробных источников по венгерской истории. Тем не менее, он меняет акценты, избавляется от части «конфликтного» наследия, возвращаясь к идеям, сформулированным ещё при короле Стефане.

Можно добавить также, что гуннский миф не вызывает какого-то особого интереса у венгерских авторов сам по себе. Такую генеалогию можно было бы составить и раньше, если бы речь шла просто о заимствовании западных ученых штампов. Наоборот, гуннская генеалогия была воспринята хроникальной традицией с некоторым опозданием, значительно позже, чем в ней нашел свое место Аттила. Такая ситуация отвергает поверхностные объяснения, сводящие необходимость «гуннского мифа» к тому что бы обосновать некое право венгров на территорию Паннонии, либо просто к некой непонятной потребности венгров от кого-то происходить и подчеркивать свое кровное единство. Первое объяснение не удовлетворительно потому, что собственно на Венгерское королевство никто кроме венгров и не претендовал — нет нужды в особых легитимациях. Власть же свою венгры над этими землями венгры приобрели в первую очередь по праву завоевания, чего достаточно не только для легитимации власти, но и для гордости за славных предков. Второе объяснение не удовлетворительно потому, что гуннское происхождение ничуть не более симпатично, чем любое другое возможное, например, скифское. «Скифский миф» тем более значительно раньше появляется в венгерских хрониках, чем «гуннский», и позже не вытесняется полностью. Скифская идентификация имеет все плюсы гуннской, но не имеет при этом её минусов (например, репутации врагов христианского мира). Причиной, по которой «гуннский миф» все-таки проник в венгерский исторический нарратив, мог быть тот контекст, в котором его использовал Симон из Кезы. Легенда же об Аттиле, которая изначально не было жестко ассоциирована с гуннами, тем не менее, открыла путь для гуннской генеалогии, и позволила ей сохраниться в поздние эпохи, когда от риторики магистра Симона уже отказались.

В целом, идентификация в качестве венгра, предлагается авторами хроник в разных контекстах. В одном случае предполагается связь подданства с венгерской короной, в другом случае она определялась через категорию родства, происхождения. Но какого? Для венгерских хронистов начиная с Симона из Кезы, венгр это потомок именно пришедших из-за Дона завоевателей Паннонии. Важно отметить обращение к устным традициям о временах первых князей. Возможно, именно память о таких предках-завоевателях делала человека венгром. Интересны принятая в венгерских хрониках этимологизации имени «венгр». Имя «Hungari» или «ungari» связывалось с названием реки Уж (Ung) или городом Ужгород (Hungu, Ungvar) — это окраина Венгерского королевства, с которой согласно легендам и началось завоевания. Конечно этимологизация — лишь литературный прием, и здесь могло быть выбрано любое другое похожее слово. Но важен сам принцип объяснения — Унгвар именно потому якобы дал имя венграм, что с него началось завоевание земли. Помнили ли современники магистра Симона таких дальних предков? Во всяком случае, если и не помнили, модель Кезаи позволяла тем, кто не был недавно прибывшим в королевство, и о чьих обозримых предках было известно как о жителях Венгрии, а не «госпитах», таких предков «вспомнить», посчитать свой род, как один из 109 родов «чистой Венгрии». Во времена Марка из Калта, вероятно, было не только проблематично указать на столь отдаленных предков (если он не уверен в исконно-венгерском происхождении Акошей, Боров и даже Абов), но и не было нужды их вспоминать, то есть, не было тех конфликтов, которые бы наделяли смыслом такие категоризации как «pura Hungaria» и «extrenea natio».

Несмотря на то, что можно примерно представить аудиторию, на которую претендуют хронисты, в особенности Аноним, не вполне ясно в какой степени он был услышан, насколько глубоко обращения венгерских хронистов были восприняты коллективами, окружавшими хронистов. Это остается проблемой, которую, некоторые венгерские исследователи отказываются видеть.

Среди других новых вопросов, можно отметить проблему «оммажа» германцев по отношению к гуннам-венграм, являющегося эпизодом хроники магистра Симона. Пока мы склонны видеть здесь оригинальную идею Кезаи, понятную только из особых задач его сочинения. Мы не знаем других примеров подобного отношения к оммажу, как к тому, что один народ может принести другому народу. Но так ли это? Кроме того, действительно ли современники и потомки проигнорировали эту идею, и она была забыта венгерскими авторами? Наконец нельзя ли усмотреть некую параллель между представлением о таком оммаже целому народу и реалиями Венгерского королевства — например, положением секеев и кунов. И не имеет ли это, в свою очередь, некую связь с наследием кочевнической эпохи, с характерными для кочевых «империй» отношениями между кланами. В последнем случае речь идет о догадке, рассмотрение которой выходит, за рамки нашего исследования.

Наш анализ, как мы надеемся, несколько прояснил то, что и как пытались сказать авторы венгерских средневековых хроник, и описал некоторые дискурсы, которые конкурировали за определение границ сообществ в средневековом венгерском обществе.

венгр хроника легенда родина

1. Алимов Д. Е. К вопросу об этнополитической ситуации в Верхнем Потисье в IX в.: «месторазвитие» карпатских русинов и пост-аварское пространство // Русин. 2009. № 2. С. 84−95.

2. Бауман З. От пилигрима к туристу или краткая история идентичности // www. urban-club.ru/? p=54 (последнее посещение — 01.06.2013).

3. Барт Ф.

Введение

// Этнические группы и социальные границы. М., 2006. C. 9−48.

4. Брубейкер Р. Этничность без групп. М., 2012. 408 c.

5. Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Начала. Choses dites. М., 1994. C. 181−207.

6. Бурдье П. Идентичность и репрезентация: элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab Imperio. 2002. № 3 // www.abimperio.net (последнее посещение — 15.04.2013)

7. Ван Дейк Т. К определению дискурса // psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm (последнее посещение 27.02.2013).

8. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А. Я. Избранные труды. СПб., 2007. С. 229−243.

9. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства // Гуревич А. Я. Избранные труды. СПб., 2007. С. 263−257.

10. Дьёрффи Д. Время создания Анонимом «Деяний венгров» и степень достоверности этого сочинения // Летописи и хроники (1973). М., 1974, C. 100−125.

11. Йоргансен М. В, Филипс Л.Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков, 2008. С. 186−190.

12. Кин М. Рыцарство. М., 2000. 520 c.

13. Козлов С. А. К вопросу О датировке появления печенегов в Нижнем Подунавье // Византийский временник, Т. 71 (96). М., 2012. С. 57−73.

14. Контлер Л. История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы. М. 2002. 655 c.

15. Крадин Н. Н. Кочевники Евразии, М., 2007. 416 с.

16. Лучицкая С. И. Народы Балкан в эпоху крестовых походов // medieval.hse.ru/announcements/81 785 531.html (последнее посещение — 8.05.2013).

17. Матвеева Н. П. Социальная структура древнего населения лесостепной и подтаежной зоны Западной Сибири // Социальная структура ранних кочевников в Евразии. Иркутск, 2005. С. 135−157.

18. Наумов Е. П. К вопросу о значении термина влахия в хронике т.н. Альберта // Этническая история восточных романцев. М., 1979. С. 195−204.

19. Поп И.-А. Формирование средневековой государственности в Франсильвании (IX-XIII вв.) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2012. № 1. C. 51−78.

20. Свак Д. «Досовременная нация» в венгерской историографии // Две империи — много национальностей. Будапешт, 2007. С. 7−28.

21. Чернявская В. Е. Лингвистика текста: Поликодовсть, интертекстуальность, интердискурсивность. М., 2009. 248 с.

22. Шушарин В. П. Ранний этап этнической истории венгров. М., 1997. 511 c.

23. Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья. М., 2007. 360 c.

24. Юрасов М. К. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины» венграми //Studia slavica et balcanica petropolitana. 2012. № 1 (7). С. 3−16.

25 Baedeker K. Austria-Hungary: including Dalmatia and Bosnia. Leipzig, 1905. 468 p.

26. Berend N. At the Gate of Christendom: Jews, Muslims and «Pagans» in Medieval Hungary, C.1000 — C.1300. Cambridge, 2001. 340 p.

27. Berend N. Immigrants and locals in Medieval Hungary in 11th — 13th centuries // Grenzraume und Grenzuberschreitungen Im Vergleich: Der Osten und Der Westen Des Mittelalterlichen Lateineuropa. Berlin, 2007. P.205−218.

28. Boba I. Twofold conquest of Hungary or «Secundus ingressus» // Ungarn-Jahrbuch. 1982;83, Bd. 12. S. 23−41.

29. Boba I. Nomads, Northmen and Slavs. Eastern Europe in the ninth century. Wiesbaden, 1967. 125 p.

30. Жosiж-Bukvin I. Krizari njemaиkih zemalja na putu kroz Slavoniju i Srijem //VDG Jahrbuch, Vol. 15, 2008. Str. 297−302.

31. Csapodine Gardonyi K. A Kepes kronika miniaturai //Kepes kronika, Budapest, 1964, Ol. 179−214.

32. Curta F. Transilvania around 1000 AD // Europe around 1000 A.D. Warsaw, 2001. P. 141−165.

33. Divald K. Budapest // A Pallas nagy lexikona // www.mek.iif.hu/porta/szint/egyeb/lexikon/pallas/html/016/pc001672.html#9 (последнее посещение 25.05.2013).

34. Engel P. The Realm of St. Stephen. Budapest, 2001. 452 p.

35. Grzesik R. Sources of a Story about the Murdered Croatian King in the Hungarian-Polish Chronicle // Povijesni prilozi. 2003. Vol. 24. S. 97−104.

36. Healy P. The Chronicle of Hugh of Flavigny: Reform and the Investiture Contest in the Late Eleventh Century (Church, Faith and Culture in the Medieval West). Burlington, 2006. 271 p.

37. Hoffmann C.R. Outsiders by Birth and Blood: Racist Ideologies and Realities around the Penphery of Medieval European Culture // The Medieval Frontiers of Latin Christendom: Expansion, Contraction, Continuity. Burlington, 2008. P. 149−180.

38. Hцlbling T. A honfoglalбs forrбskritikбja I. A kьlfцldi kъtfхk. Budapest, 2010. 303 p.

39. Karbiж D. Hrvatski plemiжki rod i obiиajno pravo // Zbornik Odsjeka za povijesne znanosti Zavoda za povijesne i drustvene znanosti Hrvatske akademije znanosti i umjetnosti. Zagreb, 1999. Vol. 16. S. 73−117.

40. Karbiж D. Plemstvo — definicija, vrste, uloga // Povijesni prilozi. 2006. Vol. 31. S. 11−21.

41. Kelemina J. Popa Dukljanina «Libellus Gothorum» //Etnolog. Kniga XII. Ljubljana, 1939. S.15−35.

42. Kiss G. Regnum et communitas regni: representations de la `patrie' dans la litterature legendaire hongroise et dans les chroniques // Specimina Nova Pars Prima Sectio Mediaevalis III. Pecs, 2005. P. 35−59.

43. Laszlo P. The Holy Crown of Hungary, Visible and Invisible // Slavonic and East European Review. 81 (3), 2003. P. 421−451.

44. Macartney C.A. The Attila Saga, the Hun chronicle and T. // Macartney C.A. Studies on Early Hungarian and Pontic History. Cambridge, 1999. 219−350.

45. Macartney C.A. The First Historians of Hungary // Macartney C.A. Studies on Early Hungarian and Pontic History. Cambridge, 1999, P. 587−598.

46. Madgearu A. The Romanians in the Anonymous Gesta Hungarorum. Truth and fiction. Cluj-Napoca, 2005. 218 p.