Общая характеристика работы.
За последнее столетие центр философской проблематики явственно сместился в область, связанную с языком. Появились обширные направления лингвистической философии, но языковая проблематика затронула также и традиционные области философского интереса, касающиеся онтологических и гносеологических вопросов. Этот интерес представляется неслучайным, глубоко укорененным в общем историческом направлении развития философской мысли, начиная с критики познавательных способностей, произведенной Кантом. Критический поиск оснований, определяющих возможности познания и восприятия мира, и стремление к выявлению границ, в которых это познание может быть признано непреложным, привели к критике метафизических ценностей и к выводу о значительной роли языка в формировании человеческого мышления постольку, поскольку оно необходимым образом находит выражение именно в нем. В сторону языковых проблем сместились в большой мере также и интересы философской эстетики. Это во многом связано с ее направленностью на выяснение вопросов о сущности и о возможностях восприятия произведения искусства. После того как для эстетической мысли стало очевидным наличие в произведении двух равных по значению моментов — формы и содержания, — восприятие произведения не могло избежать рассмотрения его как извлечения смысла из формальной составляющей, что, по сути, непосредственно ведет к пониманию произведения как текста, который может быть читаем. Попутно с этим возникает также масса вопросов о внутреннем соотношении этих двух составляющих произведения искусства. Вопросы эти служат предметом активных споров среди современных философских течений. Одновременно можно отметить возникающее в связи с этим слияние по основным пунктам своей проблематики общефилософских и эстетических проблем, а также слияние между философией и теми областями гуманитарных наук, которые также связаны с языком. И если мы отметили тенденцию философской мысли к рассмотрению лингвистических вопросов и вопросов связанных с возможностями интерпретации текстов, то и в области научной филологии и лингвистики, а также в области литературной критики происходит сдвиг в направлении философского осмысления: на современном этапе развития мысли никакая однозначная интерпретация не удовлетворяет человеческое сознание и требует поиска собственных оснований, то есть исследования условий возможности ее появления.
В этом контексте актуальным становится исследование такого направления как деконструктивизм, являющегося, в некотором смысле, основой философии постструктурализма. Термин «деконструкция», введенный Ж. Деррида, можно определить следующим образом: «выявление оригинальных метафизических допущений, на основе которых было построено то или иное литературное или философское произведение» (105, с. 145). Таким образом определяет деконструкцию Л. Брисман, один из представителей направления, изучению которого посвящена данная работа. Данное направление постструктурализма, по своему преимущественному интересу именно к этой проблематике, получило общее название деконструктивизма, и хотя оно представлено теориями, построенными на основе анализа литературных текстов и имеющими, в целом, характер литературоведческих, тем не менее изучение его с философской точки зрения может быть признано значимым и актуальным именно в контексте современной философской проблематики, в частности, в качестве поиска решения многих эстетических вопросов, связанных с проблемой соотношения в произведении искусства, понимаемом как текст, его формальной и содержательной стороны, с проблемой сущности произведения искусства и возможности его восприятия. Изучение данного постструктуралистского направления может быть плодотворно также с точки зрения развития методологии интерпретации текста, и, кроме того, для дальнейшего изучения таких вопросов как проблемы творчества и воображения, активно исследуемых представителями этого направления.
Исследование постструктуралистских идей актуально для отечественной науки в момент ее перехода к проблематике постструктурализма. Особая важность изучения способа решения проблем, поднимаемых постструктурализмом, предлагаемого Йельской школой, состоит в том, что он позволяет применять новые, постструктуралистские идеи и методы, не отказываясь, в то же время, от более старого философского, научно-эстетического и искусствоведческого наследияфеноменологии, структурализма, Новой критики, герменевтики — объединяя их методологии на почве философского анализа художественного текста. В свете постмодернистских идей, является значимым объединение философской и искусствоведческой проблематики, превращение литературной критики в направление философии, что полезно как для самой критики, приобретающей возможность избавиться от поверхностности трактовок, так и для философии, приобретающей благодатную почву для разработки своих идей.
Анализ идей постструктурализма как одного из новейших направлений в развитии современной философской мысли занимает немаловажное место в отечественной науке. С точки зрения его философской проблематики и в его связи с идеями структурализма постструктуралистское направление анализируется в работах Н. С. Автономовой, A.B. Гараджи, A.A. Грякалова, E.H. Гурко, Г. К. Косикова, Б. Г. Соколова. Сформировавшись в основных чертах во французской мысли, постструктурализм получил большое распространение, его критические идеи оказали значительное влияние и отразились на развитии большинства существующих философских направлений, а также на формирование постмодернизма. Философские идеи постструктурализма неразрывно связываются с возникновением культуры постмодерна в качестве ее философских предпосылок, потому многие исследования этого направления рассматривают его в культурном контексте возникновения постмодернистских течений в искусстве и соединения искусства с массовой культурой, в соотношении постмодернистских идей с научным мышлением, с поведением, с новым этапом в развитии сознания вообще. Поэтому важным является исследование постструктурализма в контексте искусствоведения и культурологии. В этом ключе постструктурализм рассматривается в работах И. П. Ильина, Н. Б. Маньковской, М. К. Рыклина. В работах последних двух авторов много внимания уделяется также изучению постструктуралистской эстетики и эстетики постмодернизма. Анализ постмодернизма как части общей системы культуры и эстетики и как элемента ее позитивного развития содержится в работах М. С. Кагана, в которых много внимания уделяется рассмотрению особенностей современного этапа развития культуры и искусства, а также поиску места отдельных искусств в общей системе культуры.
В контексте данного диссертационного исследования, затрагивающего проблему роли воображения в эстетическом восприятии и художественном творчестве, важно также упомянуть работу Ю. М. Бородая, посвященную анализу понятия продуктивного воображения у Канта и на основе этого понятия ищущую пути разрешения современной духовной ситуации. Это одна из немногих отечественных работ, посвященных понятию воображения. Однако интерес к данной теме возрастает, можно упомянуть также проведенную в 2000 году конференцию, посвященную понятию социального воображения, материалы которой содержат тезисы доюшдив, рассматривающих воображение в его связи со знаковой и лингвистической системой (C.B. Чебанов, Я.М. Шилков), в связи с проблемой определения его онтологического статуса (М.С. Каган) и в соотношении с творческим актом и понятием свободы (К.С. Пигров, Э.П. Юровская).
Большинство работ, касающихся проблематики постструктурализма, берут за основу рассмотрения французский постструктурализм.
Специальных исследований, посвященных американскому постструктурализму, появившемуся под влиянием французского и до некоторой степени идущему с ним в одном русле, однако обладающему достаточной оригинальностью, в отечественной литературе еще очень мало. Среди существующих исследований, в которых проводится анализ американского постструктурализма, и, в частности, одного из ярчайших его течений, Иельской деконструктивистской школы, можно упомянуть многочисленные работы И. П. Ильина, которые направлены на описание постструктуралистской традиции в целом, в широчайшем охвате представляющих ее течений. За последние два года вышли в свет переводы нескольких трудов представителей Иельской школы, выполненные С. А. Никитиным и снабженные его подробными комментариями. Среди работ, касающихся непосредственно Иельской школы, можно назвать статьи А. Цветкова и М. Ямпольского, посвященные X. Блуму, и ряд дискуссионных статей Н. Б. Автономовой, О. Б. Вайнштейн, A.B. Михайлова.
Основная цель работы состояла в том, чтобы продемонстрировать возможности и перспективы применения постструктуралистской методологии к решению традиционных эстетических проблем в тесном синтезе с идеями, предлагавшимися направлениями, на основе которых и отталкиваясь от которых смогла появиться постструктуралистская проблематика. Ее достижение заключало в себе решение двух основных комплексов задач: I. проанализировать литературоведческие теории главных представителей Йельской школы с целью выявления лежащих в их основе философских взглядов этих ученых. выявив эти основания, проследить единство традиции, представленной рассматриваемой школой, установив общность и взаимосвязь входящих в нее концепций.
— рассмотреть отношение изучаемого направления к общей проблематике постструктурализма, выявить те стороны, в которых французский постструктурализм оказал значительное влияние на его развитие, а также те стороны, которые являются оригинальным вкладом в развитие философско-эстетической мысли и методологии анализа текстов.
— рассмотреть укорененность изучаемой школы в самобытной американской философской и критической традиции.
II.
— на основании рассмотренных теорий сделать определенные выводы относительно возможностей развития общей эстетической проблематики в ее соотнесении с философией языка и интерпретации, предложенной данной школой и постструктурализмом в целом.
— выявив философские основания изучаемых концепций развить их в плане применения к изучению философских и эстетических проблем в отрыве от предполагаемой их авторами связи с конкретным текстовым анализом.
— критически проанализировать основания возможности понимания языковых структур человеческим сознанием и проследить границы связи в последнем языка как чистой структуры с его конкретным семантическим наполнением. соотнести механизм понимания языковой структуры со способностью воображения.
— рассмотреть роль языка в формировании человеческого мышления.
Методологически работа представляет собой исследование определенного направления, основанное на анализе концепций четырех его основных представителей. Автор не ставил целью подробный и тщательный разбор каждой из этих концепций в их развитии и всей многосторонности, но стремился выявить в них наиболее существенные и, вместе с тем, наиболее оригинальные моменты, философские основания этих теорий, одновременно прослеживая их взаимосвязь между собой и избегая повторений в конкретных положениях. Такой подход позволил также объединить анализ исследуемых концепций в последовательную и развернутую теорию, которая, в результате, и определила последовательность рассмотрения изучаемых персоналий. Основным методологическим принципом автора было рассмотрение внутренних возможностей существования и действия изучаемого явления в его чистоте и независимости, позволяющее выявить собственные основания явления и границы сферы его независимого действия. Этот принцип, по мнению автора, тесно связан с феноменологическим пониманием изучаемого явления как многослойной структуры, определяемой множеством внешних и внутренних факторов, действующих независимо друг от друга, таким образом, что любой слой этой структуры не исключает других и не смешивается с ними, но может быть выделен и рассмотрен в отдельности, в целом же они образуют многогранное единство. При анализе работ ученых изучаемого направления автор пользовался герменевтическим методом подхода к тексту, выявляя за конкретной проблематикой исследуемых теорий их общие философские основания и контекст развития. Также значительным для исследования данной проблематики был структурный анализ рассматриваемых текстов и теорий.
Теоретически работа основывалась на рассмотрении взглядов, и высказываемых Иельскими учеными, работы которых явились основной теоретической базой исследования, в соотнесении их с эстетической проблематикой таких направлений как феноменология, привлекая которую автор опирался на эстетические взгляды Н. Гартмана и Ж.-П. Сартра, а также на ранние, допостструктуралистские и находящиеся под сильным влиянием феноменологических идей, работы ученых, в последствии объединившихся в Йельскую школу. Также важным для исследования явились такие направления как Новая критика, представленная, к примеру, трудами К. Бёрка и Т. С. Элиота в англо-американской традиции и Р. Барта о во французской. Основным контекстом рассмотрения Иельской школы является, безусловно, французский постструктурализм, под влиянием которого она смогла появиться. Здесь особенно важными оказались труды Ж. Деррида, Ж. Делеза и, отчасти, М. Фуко. Для анализа теории X. Блума также важными явились философско-психологические идеи 3. Фрейда. При разработке собственной эстетической теории автор, помимо этого, опирался на философские и литературоведческие работы И. Бродского, содержащие близкие к проблематике, затрагиваемой в данном исследовании, взгляды на действие поэтического воображения и творчества, и на теории таких русских ученых как С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, Ю. М. Лотман, Е. Г. Эткинд, работы которых оказали влияние на данное исследование также и с методологической точки зрения, давая яркие образцы герменевтического и структурного анализа литературных и философских текстов, а также культурных и исторических явлений.
Новизна исследования состоит, с одной стороны, в рассмотрении Иельской школы американского постструктурализма, до сих пор практически не исследовавшейся в отечественной критике, как независимой традиции, в анализе ее методологических принципов и демонстрации ее как самостоятельной и единой традиции, в выявлении философских оснований, на которых базируются идеи представляющих ее ученых, а также в анализе ее связи с предшествующей американской традицией. С другой стороны, работа развивает выводы, следующие из предпосылок, лежащих в основе и применяемой Иельской школой методологии деконструкции, в единую теорию интерпретационного акта как свободного акта воли, связанного с творческой способностью человеческого сознания. Указываются перспективы развития негативной и имеющей изначально критический характер теории деконструкции в позитивную теорию интерпретации. Новым также является разрабатываемый в работе подход к проблеме способности воображения как основанной на способности к восприятию чистой языковой структуры до любого конкретного референциального наполнения.
Определение постструктурализма и его задач в перспективе настоящего исследования. Критическая функция постструктуралистской философии.
Постструктурализм рассматривает язык как самостоятельную, но всеохватывающую структуру, определяющую собой человеческое сознание и культуру, которые его порождают, в чем следует структуралистской теории языка. Но он возникает там, где структурализм сталкивается с проблемами, необъяснимыми при помощи одного строгого структурного подхода — например, с неопределенностью значений, с внутренней противоречивостью текстов, с невозможностью фиксированного определения интерпретационного процесса. Постструктурализм исходит из положения о поломке внутри языковой структуры, возникающей при взаимном переходе от знака к значению и во взаимоотношении между языком и мышлением, проявляющейся в рассуждении в виде их явной взаимообусловленности или круга в основаниях.
Структура по-прежнему признается работающей и идеально выполняющей свои функции на простых уровнях, но на уровнях более сложных возникают некоторые вопросы, которым не может быть предложено однозначное решение. Любое более или менее последовательное их разрешение несет в себе противоречие или предполагает необоснованное допущение. Постструктуралистская философия языка, поставив своей задачей детальное рассмотрение подобных проблем и причин безуспешности их разрешения, приходит к выводу о существовании неустранимого сбоя внутри структуры языка, некой изначальной глубинной парадоксальной взаимоопределенности оснований структуры или разрыва в последовательной цепи, ведущей от мышления к языку или от значения к знаку и обратно.
При рассмотрении вопросов интерпретации текста возникает две противоречивых проблемы: с одной стороны мы видим язык как нечто выражающее значение, вкладываемое в него, причем выражающее его с и довольно большой, хотя и неполной, степенью четкости и определенности, и должны заключить о явственной взаимосвязи между знаком и значениемс другой же стороны, имеющаяся явная семантическая и интерпретационная неопределенность ведет нас к выводу о достаточной мере произвольности интерпретации по отношению к имеющемуся тексту как набору знаков. По крайней мере, ничто внутри самих структур языка и мышления не может заставить нас с очевидностью утверждать об их непрерывной взаимосвязи. Структура языка оказывается так же невыводимой из структуры мышления как и наоборот. Таким образом, при очевидной их взаимосвязи, достаточной согласованности и даже взаимоопределенности мы не можем никаким образом прийти от одной к другой без какого-либо дополнительного допущения, которое объединило бы их под одним общим знаменателем или на некоторой общей почве. Подобными допущениями могут явиться такие понятия как смысл, мир, Бытие, материя, Бог, или любые метафизические понятия. Однако сами эти понятия сохраняют в себе все тот же разрыв: все, что мы можем выразить, выразимо лишь в языке, в качестве знаков или наборов знаков — слов и предложений — которые по-прежнему не могут нам позволить заключить не только о действительном существовании соответствующих сущностей, но даже о существовании в мышлении самих этих понятий.
Образуется некая неопределенность в цепи, казалось бы, очевидного доказательства, пустота, по мере возможности наполняемая чем-то иным, но никогда всецело не заполняющаяся.
Но именно эта пустота, разрыв, оказываются непрерывно работающими внутри структуры, определяющими не только ее действие, но и саму ее возможность. Структура оказывается работающей исключительно благодаря своей поломке, сбою, который вызывает к жизни не только заложенное именно в неопределенности соотношения между знаком и значением бесконечное богатство интерпретационных возможностей, дающее возможность также и для возникновения литературы, философии и культуры вообще, но и саму эту структуру. Сама структура языка-мышления рождается из этого глубинного сбоя, разрыва, из этой незаполняемой пустоты.
Древние даосы говорили, что главным в мире и в любом предмете для его действия являются не его вещество и его наполненность, но содержащаяся в нем пустота, образующая сущность и форму вещи, основой же бытия являются небытие и отсутствие (36, с. 118). В абсолютном же бытии, как и в абсолютно наполненном пространстве, невозможно никакое движение или изменение. Абсолютная заполненность была бы предельно логичной и предельно верной, но невозможной конструкцией. Она основана (чему наиболее четкий пример дан в античной философии Парменидом (см. 75, с. 288)) на чисто логическом определении: небытия нет. Но эта фраза является настолько же игрой слое, насколько и противоположное ей противоречивое заявление о том, что небытие есть, или что в мире присутствует отсутствие. Предложение, называемое пустой игрой слов или мысль, построенная на ней, называются так не потому, что они действительно не соответствуют ничему в реальности или в мышлении, но потому, что они раскрывают достаточную самостоятельность языка в процессе порождения смысла, указывающую на ненужность этого соответствия, и одновременно раскрывают дотоле неявный разрыв между языком и мышлением: предложение кажется осмысленным и имеющим значение, но на самом деле мы не способны это значение из него извлечь, так как это значение всецело замыкается в грамматической структуре языка. Таким образом сама возможность произнесения такой фразы как «небытия нет» несет в себе пустоту, которую отрицает.
Безусловно, положение о пустом месте или поломке, часто предлагаемое при анализе постструктуралистских теорий, есть не более, чем схема, модель, удобная для решения некоторых вопросов, связанных с данной проблематикой, но непригодная для характеристики «реального положения дел». Известно, что постструктурализм критически относится к метафизике. Но на самом деле, он не отрицает ее, а только указывает на ее ненадежность и неокончательность. Можно сказать, что постструктурализм в целом направлен на выполнение именно критической функции, но это не ограничивающая критика, а, скорее, предостерегающая. Она не ставит возможному знанию границ, за которые это знание не может выйти, не сталкиваясь с противоречием, но только предостерегает об опасностях, подстерегающих его на каждом шагу, так как можно сказать, что эти границы, за которыми знание упирается в противоречивость, начинаются вместе с ним самим, или с человеческим сознанием, которое само может быть рассмотрено как некий сбой в работе природы. Предостерегающая задача постструктурализма состоит в том, чтоб указать, что тот глубинный сбой и глубинная неизбежная противоречивость, вызвавшая к жизни все богатство человеческого духа, оставаясь незамеченными в качестве именно противоречивости и сбоя, способны повлечь, и влекут за собой постоянно, крайне негативные результаты, связанные с принятием языковой случайности за реальную необходимость, произвольности за обусловленность.
Йельская школа в историко-философском контексте ее возникновения. Основные принципы ее подхода к тексту и их связь с постструктуралистской и новокритической традицией.
В критике (в том числе, в отечественной критике, в работах И.П. Ильина) американский постструктурализм часто рассматривается только как продолжение и вариация на тему французского. Ильин, а частности, тщательно акцентирует тот факт, что постструктуралистская терминология и проблематика появились в американских исследованиях только после распространения в Америке работ Деррида. До некоторой степени с последним утверждением можно согласиться, однако в работах Ильина не возникает вопроса о том, в каком отношении стоит американское применение французских терминов к источнику, из которого они заимствованы — то есть к постструктурализму вообще.
На момент знакомства с работами Деррида в США существовала мощная традиция Новой Критики с ее особой методологией подхода к тексту. Новая Критика, литературоведческое направление первой половины 20-го века, достигшее расцвета в 30−50-е гг., во многих положениях совпадавшее со структурализмом, не было исключительно англоамериканским, оно существовало и во Франции, где одним из самых ярких его сторонников был Ролан Барт, впоследствии естественным образом перешедший к постструктуралистским взглядам. Однако французская Новая Критика, как она представлена тем же Бартом, до некоторой степени отлична от англо-американской — она никогда не находилась в оппозиции к структурализму (Барт традиционно считается классическим представителем обоих течений). Т. К. Сеунг в работе «Семиотика и тематика в герменевтике» говорит о Новой Критике, что она, совпадая со структурализмом в большом числе выдвигаемых задач и проблем, противопоставляет себя структурализму по своим подходам и методам — так же как, по утверждению Сеунга, ему противоположна и феноменология, а между самими Новой Критикой и феноменологией он проводит четкую параллель (146, с. 6−10). В работах Барта его «новокритического» периода прослеживаются основные принципы Новой критики и структурализма: произведение искусства рассматривается как эстетический объект и самодостаточная структура, способная существовать независимо от автора и своего конкретно-исторического контекста. Он рассматривает произведение в более широком и изменчивом контексте, включающем контекст сознания читателя, культурной традиции в целом, а также бессознательных структур языковой определенности, культуры, бессознательных психологических стереотипов, — эти же тенденции сохраняются и в его работах, относимых уже к постструктуралистскому периоду его творчества, таких как «S/Z». Работы Барта дают представление об отличии структурализма как научного и философского направления от Новой Критики как направления чисто литературоведческого. Структуральная" эстетика, стремясь воссоздать внутреннюю структуру лбиствия объекта, не исключает его, однако, из общего контекста, или/из более общей структуры, включающей социальную детерминированность, влияние психологических структур и т. п. Феноменологический принциц/англо-американской Новой Критики состоит в первоначальной редукции, то есть в утверждении необходимости подойти к тексту в его полной чистоте и независимости, как к единому эстетическому объекту, притом, освободив восприятие от любой внешней определенности, отбросив все отсылки к традиции, бессознательным стереотипам и психологии, то есть подойти к литературному (или любому другому художественному) произведению как к таковому, внутри только литературной (художественной) сферы, то есть, ограничиться при его рассмотрении только эстетическим. Проблематичность такого подхода состоит в практической невозможности полностью осуществить акт редукции: предположив, что мы отбросили всё определявшее наше сознательное восприятие, критик остается один на один с бессознательнымс тем, что он не может отбросить, — однако, не учтя этого, он может свое новое понимание ошибочно принять за объективную истину1.
Структурализм сталкивается с иной проблемой: он преследует чуждую Новой Критике, ограничивающей рассмотрение литературы сферой только эстетического и, таким образом, придерживающейся в этом вопросе принципа отделения метода гуманитарных наук от метода наук точных, цель строго-научного изучения структуры как объекта, стремясь, таким образом, к научной точности осознания ее действия. Собственно, задачей и структурализма, и Новой Критики является достижение абсолютно объективного знания, в одном случае, на основе научного похода, изучения чистого механизма действия структуры, в другом случае, на основе.
1 Ср.: «Большинство критических замечаний говорят в сокращенной форме, что объект вызывает некоторое переживание, и, как правило, форма этого высказывания такова, что позволяет предположить, незаинтересованного, чистого взгляда на объект. Барт предлагает гибкую модель структурализма, определенного не столько как метод научного подхода к тексту, сколько как деятельность, в процессе которой, при переходе от чуждого «объекта», к его воссозданной модели, «рождается нечто новое», и это новое есть достигнутая интеллигибельность, наполненность смыслом, интеллект, приплюсованный к предмету. Таким образом предмет не просто познается в его структурном анализе, но очеловечивается, приобретает антропологическую значимость (8, с.255).
Таким образом, структурализм Барта преодолевает сложность, возникающую в методологии защищаемой им Новой Критики, а также отклоняется от традиционного структуралисткого подхода к изучению объекта. Структуралистская методология, рассматривая объект как динамичную структуру, создаваемую постоянной перегруппировкой всех отдельных ее элементов (59, с.259), включенную и взаимосвязанную с другими структурами, не дает представления о многих проблемах, значимых для понимания механизма действия структуры. Так, например, структуралистский метод в чистом виде дает упрощенное понимание процесса творчества как перегруппировки элементов структуры. Также остается необъяснимым и само возникновение эстетического наслаждения3, феноменологический, новокритический или герменевтический подход к которому дают гораздо больше для его понимания, нежели чистый структурный анализ, хотя, можно сказать, что в своих основах эти течения совпадают. будто говорится, что сам объект обладает такими качествами. Но часто критик идет дальше и утверждает, что эффект в его сознании произошел благодаря определенным чертам объекта" (143, с.15).
2 В принципе, можно сказать, что и те, и другие полностью следуют в своем подходе основным принципам, заложенным в эстетике Канта, вопрос о строгой научности был существенным для Канта, как и представление о незаинтересованности восприятия. Ф. Лентриккия замечает, что К. Леви-Стросс не расходится с Кантом, только заменяет словом «миф» понятие об априорных формах сознания (134, с.130). Взгляд на структурализм как на «кантианство без трансцендентального субъекта» также распространен. Структурализм, как и кантианство, занимается рассмотрением форм сознания и условий познавательной способности, только рассматривает субъективное сознание как пересечение бессознательных структур, остающихся, однако, чистыми и чуждыми любому их наполнению.
3 Понятие ставшее одним из ключевых для Р. Барта в поздний, постструктуралистский период его творчества. См., например, «Удовольствие от текста» (1973) (8, с.462−518).
Постструктурализм являющийся продолжением структурализмапопыткой разрешения проблем последнего, путем расширения его границ и рамок, задался целью решения возникших перед структурализмом проблем. Таким образом, можно сказать, что переход структурализма в постструктурализм происходит совершенно естественным образом, постструктурализм является прямым продолжением структурализма, задумываясь о тех основаниях, на которых базируется последний, то есть задаваясь вопросом о структуре, выявляя основания действия структуры. Таким образом, постструктурализм, развивая метод структурализма, в области изучения художественных текстов представляет произведение вовлеченным в целый комплекс сложнейших психологических, социологических и культурных структур в их сложном переплетении со структурами, в которые включен читатель, и которые, по сути, уже и представляют собой то общее поле, в которое включено сознание читателя и читаемое произведение. Отсюда, видимо, следует невозможность для постструктуралистских теорий и рассуждений приобретать вид какой-либо законченности, их бесконечное течение, переплетение, многочисленные отступления, переходы, уводящие от темы и возвращающие к ней (что явно видно в стиле таких ярких представителей постструктурализма как Деррида, Делез, Фуко, поздний Барт и т. д.). Можно, видимо, определить постструктурализм в его отличии от структурализма как снимающий понятие структуры: включая читателя в область читаемого и избегая редукции, он лишает себя возможности схематизировать или структурировать материал, — однако приобретает возможность избежать однозначности или окончательности. Любая структура чревата односторонностью, потому что всегда основана на вынесении за скобки того, что может ее нарушитьпостструктурализм, в варианте, представленном Деррида, ставит своей целью преодолеть эту односторонность, редукцию — и саму структуру. Возвращаясь к тематике первой главы настоящего исследования, мы можем задаться вопросом о том, дает ли такой подход к тексту положительное знание? Если положительным знанием считать достижение метода, систематизации и как можно более соответствующего действительности упорядочивания материала, он такого знания не дает: он не предлагает методов упорядочивания, но лишь подвергает критике неверность и неокончательность любого из них, то есть ставит перед собой только критическую задачу (указывает на причины неверности любой систематизации — то есть исполняет эту задачу во вполне кантовском смысле). Однако положительной может быть названа попытка дать образец письма, не основанного на критикуемых им правилахнеупорядочивающего письма (что является, с одной стороны, необходимостью: ведь он не должен сам подпадать под схему, им же критикуемуюно, с другой стороны, как и любое положительное знание, оказывается зыбким и подверженным критике).
Таковы, на взгляд автора, основные принципы постструктурализма, как он представлен французскими школами. Англо-американская новокритическая традиция также должна была столкнуться с проблемой недостаточности и односторонности и в постструктурализме могла обнаружить способы ее преодолеть, включив некоторые его методы и понятия в собственную традицию и преобразовав ее с их помощью. Это, по нашему мнению, и могло послужить толчком к формированию таких направлений, как Иельская школа. Таким образом, мы хотели бы отметить, что рассматривать ее только в рамках постструктурализма и только как продолжение теорий Деррида (в некоторых моментах следующее им, а в некоторых, как утверждает Ильин, их «недопонимающее», возвращающееся на «более ранние» позиции, отвергнутые постструктурализмом), в корне неверно, так как может быть поставлен под сомнение сам факт принадлежности этого течения именно и только к постструктурализму. (Если, заметим в скобках, подобная классификация в данном случае — то есть при рассмотрении вопроса о ценности философского или литературоведческого направления — вообще уместна: его ценность не может определяться принадлежностью к той или иной школе).
Представители Йельской школы, по мнению автора, являются прямыми продолжателями новокритической традиции. В своих построениях они — и это очень важно для их понимания — не отказались от важнейшего новокритического принципа: принципа редукции, вынесения за скобки при рассмотрении литературного произведения всех внешних влияний и всего внелитературного или внеязыкового. Однако они последовали постструктралистским установкам и включили в интерпретацию текста личность и читателя (то есть себя, самого критика). Что привело к созданию очень любопытных и оригинальных систем «литературного универсума».
В их работах сохраняются и другие основные новокритические принципы: произведение рассматривается по-прежнему как эстетический объект скорее, нежели сообщениеформа и содержание рассматриваются как органическое и неразрывное единство, в котором содержание приобретает формальные признаки, а форма — содержательные (данные принципы не расходятся с постструктуралистскими) — а также, произведение рассматривается как структура до некоторой степени независимая от личности и контекста автора-человека (этот подход можно бы было художественно охарактеризовать как переход с точки зрения литературной критики на точку зрения самой литературы, и поэзии в особенности — так как большинство поэтов, что особенно ярко проявляется в модернистской поэзии, акцентируют независимость своего поэтического Я, своей личности как поэта, от своего обычного, повседневного, человеческого Я). Вес эти принципы переживают в их работах некоторые изменения, они ставятся под сомнение, подвергаются детальному анализу, приводящему иногда к парадоксальным заключениям, но сохраняют роль основных методологических установок.
Но применение методов постструктурализма (таких как деконструкция, снятие субъектно-объектной оппозиции путем активного внедрения субъекта в структуру объекта, понятие интертекстуальности), в сочетании с новокритическими «феноменологическими» принципами и методом тщательного прочтения, дает возможность построения весьма любопытных и оригинальных теорий. (Надо отметить, что слово «метод» в применении к таким понятиям как «деконструкция», не является здесь простой оговоркой: для рассматриваемых нами исследователей эти постструктуралистские понятия действительно приобретают методологическое значение). Становится возможным (что особенно ярко представлено в теории де Мана) выявить причины интерпретационных сложностей, заключенные исключительно внутри самой языковой структуры, — то есть, фактически, внутри пустой формы языка, каким бы он ни был (языком литературы, или языком науки, или языком культурной традиции и т. д.) — без привлечения внешних по отношению к ней, референциальных, факторов. Также становится возможным точнее определить роль языка в формировании и развитии человеческого сознания и культуры, выявить, что же в языке является собственно языковым, а что привносится из вне, и, кроме того, проанализировав степень вовлеченности читателя в структуру текста, создать оригинальную теорию восприятия (чтения) как активного творческого процесса.
Нужно кратко охарактеризовать основные принципы, которыми руководствуется Иельская школа при подходе к тексту: это рассмотрение текста как структурно-смыслового единства и представление о риторической природе языка. Необходимо сразу оговорить, что понятия «язык» и «текст», хотя применяются исследуемыми учеными ь прямом, то есть в литературоведческом смысле, могут быть поняты гораздо шире: язык есть, по сути, любая система означивания, а текстом является все, что может быть прочитано, то есть рассмотрено как знаковая структура, из которой можно извлечь некое значение. Такой подход не только, на наш взгляд, не противоречит взглядам данных ученых, но даже следует из них, хотя, в силу своих интересов, они занимаются рассмотрением в основном литературных источников, за что часто обвиняются критиками в якобы предпочтении литературного дискурса и возвышении литературы над любыми другими видами дискурса. Это как будто подтверждается их собственными высказываниями, но можно подойти к проблеме с другой стороны. Во всем постструктурализме наблюдается тенденция, негативно охарактеризованная Ильиным как «методологическая агрессия литературоведения в другие сферы знания» (42, с. 170). Хотя Ильин расценивает это явление настороженно и негативно, с ним необходимо согласиться в том, что оно имеет место, и что оно основано на структуралистком4, перешедшем и в постструктурализм, убеждении о языковой определенности сознания, о том что всё, до некоторой степени, есть язык. Если же всё, до некоторой степени, есть язык, то ко всему можно подойти и как к литературе и все может быть проанализировано как литература5.
Понятия «язык», «литература» и «текст» могут пониматься одновременно и узко, и широко. Во втором случае «внутрилитературный универсум» расширяется, и стираются границы между ним и всем внешним, однако важно, что сам принцип вынесения за скобки внелитературного при этом сохраняется, хотя любая сфера — экономика, политика, повседневность — могут быть рассмотрены как литература.
Можно сказать, что само применение здесь этих понятий носит фигуральный, метонимический характер: они применяются для обозначения неких обширных, но неназванных областей, частью которых они являются. Это замечание возвращает нас к рассмотрению основных принципов, которым следуют Йельские ученые при подходе к тексту (не расходясь б.
4 Так видный представитель структуралистского направления в эстетике, Ян Мукаржовский, утверждает, что «все в художественном произведении и его отношении к окружающему представляется с точки зрения структуральной эстетики знаком и значениемв этом смысле она может считаться составной частью общей науки о знаке, или семиологии.» (59, с. 269).
5 Любопытно замечание русского филолога первой половины 20 века, одного из представителей русского формализма, Б. В. Томашевского, по мнению которого не только невозможно провести четкую границу между прозой и поэзией, но и общей мерой текста или речи является поэзия, а не проза, и любой текст, таким образом, есть некоторая степень поэзии, в разговорной речи или в строго прозаических, нехудожественных текстах она самая малая, но все же присутствует. Таким образом, он утверждал поэтическую, ритмизирующую природу языка (см. 73, с.18−20). этом с общей традицией как постструктурализма, так и Новой Критики), в данном случае к представлению о риторической природе языка.
Утверждение о риторической природе языка основывается на предположении, что слово есть знак, не имеющий глубинной и существенной связи со своим значением или с понятием, которое оно обозначает — то есть, со своей референцией. Тот факт, что нет этой связи, делает знак до некоторой степени свободным в применении. Знак, то есть слово, сам по себе уже есть метафора, примененная для обозначения вещи (которая и представляет собой как бы буквальное значение), но, как любопытно замечает Спаршот в статье «'Как' и пределы метафоры», мы никогда не можем сказать о вещи как о ней самой, но всегда должны говорить о ней как о чем-то ином, ею не являющемся: так Джоффри Хартман, один из представителей Иельской школы, замечает, что «ничто, строго говоря, не является буквальным, поскольку ничто не способно совпасть с самим собой» (129, с. 10).
В своей статье Спаршот ставит под сомнение аристотелевское определение метафоры, согласно которому понятие, А только тогда может служить метафорой для понятия В, если есть такие, а и Ь, что, А относится к, а так же, как В — к Ъ. Но, хотя Ахилл, по Аристотелю, может быть назван львом по отношению к троянцам как зебрам, поскольку уподобление и в этом случае производится только по некоторым временным признакам, то может быть найдена такая вещь а, к которой Ахилл относится так же, как к чему-то относится, например, рыба, — и тогда рыба также станет применимой метафорой для Ахилла.
Но даже при мышлении, претендующем на «буквальность», которое станет думать об Ахилле не как о льве или рыбе, но только как о воине, окажется, что оно основывается на том же принципе: думая о нем как о воине, мы думаем о том, в чем он сходен с другими воинами и исключаем то, в чем он отличается от них. Единственным буквальным обозначением вещи было бы имя собственное, но именно при помощи него мы не можем ничего сказать о ней, кроме простого указания.
Далее Спаршот замечает также, что понятия соединяются в группы по некоторому признаку, кажущемуся существенным, но если, например, и футбол, и шахматы, столь непохожие друг на друга, названы общим словом «игры», то возможен язык, в котором существовало бы общее понятие для верблюдов и их распространеннейшей метафоры — кораблей, объединенных по существенному признаку: способности к перемещению людей и грузов по плохо проходимой местности (147, с.80−85).
Понятие о риторической структуре языка, где фигуральность является не частью и не добавлением или украшением, но свойством языка в целом, имеет давнее происхождение и было разработано в работах Руссо и Кондильяка. Понимание слова как стершейся или забытой метафоры есть прямой путь к постструктуралистского понятию свободного означающего (и повышенный интерес к работам Руссо не удивителен в постструктурализме). Но для толкования текста, конечно, важны не только тропы, но и более широкие фигуры речи, а также сами способы построения текста. Основным тезисом здесь может быть назван следующий: любой текст строится по правилам риторики, а риторика, следовательно, есть не украшение, добавляемое к тексту, но общее обозначение любого способа построения текста (другого наименования для этой области нет).6 Именно в этом смысле риторика понимается в постструктуралистском.
6 Здесь мы снова можем привести в пример понимание Томашевским любой речи как той или иной степени поэтичности (73, с. 18−20), а также следующие слова Монтеня, неслучайно взятые X. Блумом в качестве эпиграфа к одной из своих работ: «Не знаю, как у других, но когда я слышу, как наши архитекторы щеголяют пышными словами вроде: пилястр, архитрав, карниз, Коринфский и Дорический ордер, и тому подобными из их жаргона, — моему воображению представляется дворец Аполидонаа на самом деле я вижу здесь только жалкие доски моей кухонной двери. Вы слышите, как произносят слова метонимия, метафора, аллегория и другие грамматические наименования, и не кажется ли Вам, что обозначаются таким образом формы необычайной, особо изысканной речи? А ведь они могут применяться к болтовне вашей горничной». (58, с.366- 12, с.204).
Против такого расширения понятия риторики, высказывается С. С. Аверинцев, обращая внимание на то, что разница в формах построения текстов, принадлежащих разным культурным традициям, как, например, античной и древнеегипетской, так велика, что смешение их в одном понятии чревато серьезной ошибкой подведения всех текстов под одну и ту же методологию, что лишило бы их анализ чувства историчности (см. 1, с.30−33, 2, с.7−39). литературоведении, и так же этот термин будет употребляться в данной работе.
Как было сказано выше, одним из основных принципов подхода к тексту как в Новой Критике, так и в постструктурализме, является также представление о его структурно-смысловом единстве. Понятие структурно-смыслового единства текста подробно разработано в работах многих исследователей, так или иначе принадлежащих к этим направлениям, но можно сказать, что такой подход к тексту и к художественному произведению вообще является основополагающим для всей эстетической мысли XX века. Так Н. Гартман в совей «Эстетике» говорит, что как эстетика содержания, так и формальная эстетика должны быть отклонены, так как «противоположность „формы и содержания“ не может удержаться: художественное содержание есть, по существу, сама форма» (21, с.315). Как один из ярчайших примеров разработки данной проблемы можно привести работу русского филолога Ю. М. Лотмана «Структура художественного текста», посвященную специально этой теме.
Вкратце можно определить этот тезис следующим образом: содержательная сторона произведения не может быть строго отделена и рассматриваться независимо от того, как она представлена, от формы ее преподнесения, так как каждый элемент рассказа вносит в его содержание нечто существенное, без чего оно бы в той или иной мере изменилось. (Таким образом, по утверждению Лотмана, никакой полноценный пересказ текста невозможен, поскольку полным содержанием текста является только / С 1. 11) 1 Г\ ГЛ (Г""". ,"".
1'СКС1' Ь целимМ. Л, ию-17^ ч^и ЛСШ1 /ЛЬ 1ивирИ1 ^хр^л^рсилп^/х.
Я. Мукаржовский, замечая, что «каждый элемент художественного произведения является носителем определенного частичного значениясумма таких частичных значений, объединяющихся в подразделения все более высокого порядка, и составляет художественное произведение как сложное смысловое целое» (59, с.267)). Это же особенно заметно на примере произведений любого другого, несловесного, искусства. Но это же явление должно учитываться и при обращении к любому тексту, не принадлежащему к искусству: сухой стиль и способ преподнесения официального документа или научной работы, построение газетной статьи, и т. п., также имеют важное значение в общем смысле их сообщения.
Отличительная особенность произведения искусства в понимании Новой Критики заключается в том, что его смысловую сторону нельзя счесть сообщением, но все произведение в целом должно рассматриваться как единый эстетический объект.
Однако важная проблема, возникающая при таком подходе, заключается в том, что хотя мы действительно не можем провести четкую границу, отделить форму произведения от его содержания, мы по-прежнему можем говорить о них раздельно, мыслить их как нечто совершенно различное, и упорствуем в этом разделении. При возникновении подобного рода вопросов в рамках строгих методологических теорий возникает потребность в терминологии и решениях, предлагаемых постструктурализмом. Этот момент становится одним из определяющих в теории Поля де Мана, который, исходя из двойственности, заключенной в вопросе о структурно-смысловом единстве текста, подвергает текст детальной деконструкции, пытаясь выяснить, в каком отношении находятся друг к другу смысл и структура текста и является ли смысл текста сообщением, а если да — то что оно себе несет. Разбору метода деконструкции, как она представлена в Иельской школе, будет посвящена следующая часть данного исследования.
ЧАСТЬ I.
МЕТОД ДЕКОНСТРУКЦИИ В ПРИМЕНЕНИИ ЙЕЛЬСКОЙ ШКОЛЫ АМЕРИКАНСКОГО ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМА, ЕГО.
ЗАДАЧИ И ОСОБЕННОСТИ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Теперь мы можем подвести основные итоги проведенного исследования. Выводы, которые могут быть сделаны, должны быть разделены на две части, соответственно тем двум направлениям, которые определялись поставленными нами задачами. Первое направление исследования касалось историко-философского и историко-эстетического изучения методологии, предложенной Иельской школой американского постструктурализма в историческом контексте ее возникновения и развития, проведения подробного анализа данного направления с целью выявления его философских оснований.
При проведении исследования в этом направлении, мы стремились показать, что Иельская школа по своим философским воззрениям представляет собой единое направление, не вписывающееся целиком в рамки постструктурализма, но возникшее на основе синтеза постструктуралистской и феноменологической проблематики в качестве продолжения и развития американской философской и критической традиции. Взяв за основу понятие «деконструкции», введенное Жаком ^.
Деррида, Иельские ученые соединяют его с новокритическим принципом «тщательного прочтения» текста и, таким образом, получают новую методологию подхода к текстовому анализу, основанному на обнаружении во внутренней структуре текста двойственности, не позволяющей утверждать о возможности не только однозначной его трактовки, но и о возможности любой трактовки, которой структура данного текста не содержала бы прямого противоречия. Проводя анализ текстов, призванный и продемонстрировать действие этого правила, Иельские ученые разрабатывают очень тонкую методологию прочтения текста, учитывающую любые особенности его построения и, одновременно, выявляющую в этих особенностях построения как основные метафизические предпосылки текста, так и существующие на уровне языковых конструкций выражения неоднозначности этих предпосылок. Текст, в таком понимании, оказывается, одновременно повествующим о том, о чем он изначально написан, и о том, каким способом он написан, то есть любой текст дает одновременно и теорию его написания, причем на обоих этих уровнях он не может трактоваться однозначно, но подвергается самодеконструкции. Снимается дуальность текста и мета-текста и, таким образом, уравниваются критическое и литературное письмо.
Подобный способ подхода к тексту, проявляющийся во многих литературно-критических школах США и Европы, как бы мы к нему ни относились, является актуальным и значительным на современном этапе развития литературоведения, которое приобретает характер тонкого философского осмысления литературного произведения, его контекста как контекста сознания, соотношения культуры, мышления и возможностей понимания, историчности мышления и понимания текста и, таким образом, сближается с философскими дисциплинами, давая почву для разработки на основе литературоведческого материала философских понятий. Хотя один из отечественных исследователей постструктурализма назвал среди характерных для последнего тенденций «методологическую агрессию литературоведения в другие области знания» (42, с. 170), скорее можно говорить об общей философизации всех областей знания, в том числе и литературоведения, о новом стремлении к обобщенному, синтетическому знанию, не разделенному на узкие специализации, что можно назвать одной из положительных сторон развития постмодернистского мышления и культуры.
Оригинальный вклад Иельской школы в развитие этой, актуальной для современного состояния науки и мышления проблематики, состоит в философском осмыслении ее собственных оснований и в разработке позитивной эстетической теории на почве постструктурализма и деконструктивизма. В своем понимании постструктурализма автор исходит из убежденности, что постструктуралистская философия в целом и теория деконструкции в частности имеют ярко выраженный критический характер, направленный на выявление оснований и возможностей познания, рассматриваемого, в данном случае, как акт интерпретации. Такой же и характер носит и разрабатываемый Иельской школой деконструктивный метод подхода к тексту. В первую очередь он направлен на устранение иллюзий, связанных с возможностью «истинного» или, по крайней мере, однозначного понимания текста и с предположением об устойчивой, независимой от воли читающего связи текста с его внешней референцией. Деконструкция в понимании Деррида, предполагает такое чтения, которое прослеживает одновременно разные уровни и плоскости текста, децентрирует его, придает ему сразу множества направлений, причем такое чтение никогда не может обеспечить никакого продвижения к истинному пониманию текста, оно всецело исторично и есть только попытка осознания части той деконструктивной силы, которая заложена в самом тексте. Здесь Иельские ученые отступают от понятия деконструкции, предложенного французским постструктурализмом, за что часто обвиняются в упрощении идей последнего, однако можно считать это отступление благодатной почвой для развития их оригинальных теорий. Во главу угла при деконструктивном подходе к тексту они ставят волю читающего, делая, таким образом, поворот на сто восемьдесят градусов от постструктуралистской проблематики. По словам Харольда Блума, можно сколько угодно говорить о деконструкции, но деконструкция зависит только от вели «деконструктора». Он подвергает критике теорию деконструкции, отмечая в основе ее и в качестве предпосылки ее существования определенную ценность: децентрированную стихию текста, который бесконечно говорит, порождая и уничтожая бесконечное количество интерпретаций. Блум наиболее явно из всех Иельских ученых переносит ценностный акцент с текста на отношение его к интерпретирующей воле, однако эта тенденция существует во всех их теориях. В теориях, разрабатывающих методологию деконструкции, она оборачивается неожиданным предположением о возможности «истинного» понимания текста, а именно, понимания, удерживающегося от какого-либо утверждения о его значении, выявляющего и принимающего любые его значения только в сочетании с их отрицаниями: мы не можем не читать текст или не понимать его, но мы можем иронически отнестись к любому пониманию, в первую очередь видеть в тексте семантически пустую чистую грамматико-риторическую структуру, которая лишь следующим актом наполняется значением. Так Дж. Хиллис Миллер, выступая, как он говорит, «за радикальную „изменяемость“ значения» (56, с.87), обращает внимание на то, что «сила литературного текста заключается в словах, из которых он составлен', эта сила не умирает, она царит над всеми превратностями и колебаниями теории, так или иначе просачиваясь даже через наиболее догматичные и усеченные прочтения, порождаемые теорией» (там же, о курсив мой — С.Н.). У Блума и в других предлагаемых Иельскими учеными теориях, направленных на развитие понятия интертекстуальности, это ценностное смещение делает возможной разработку философского осмысления творческого акта как активного подхода к интерпретации текста. Акт интерпретации приобретает статус свободного акта воли, который может быть рассмотрен, с одной стороны, как этический — как это делает Хиллис Миллер, — с другой стороны, как творческий акт, не столько извлекающий из текста некое значение, сколько вкладывающий значение в имеющуюся пустую языковую структуру, производящий значение на основе текста.
Рассмотрение теорий Иельских ученых как разработки философии творчества открывает второе направление, определенное задачами, поставленными в исследовании. В эти задачи входила разработка эстетических понятий творчества и воображения на основе теорий Иельских ученых и определение роли языка в формировании этих человеческих способностей. Выводы, к которым мы пришли в процессе проведенного исследования можно кратко свести к следующим положениям.
— Отсутствие однозначной связи между означающим и означаемым или разрыв между ними, превращая акт интерпретации и понимания в неопределенный и лишенный четких оснований, одновременно делают возможным само его существование, а также развитие человеческой мысли и культуры как свободного, немеханического процесса.
— При рассмотрении языка как грамматико-риторической структуры, относительно свободной от своего конкретного референциального наполнения, язык оказывается важным механизмом в генерировании мышления.
— Способность воображения, требующаяся как для создания, так и для восприятия произведения искусства, имеет характер активного начала, существующего до всякого конкретного образного наполнения и по своему действию совпадает со способностью к восприятию языка как чистой грамматико-риторической структуры, существующей до установления при ее восприятии связи с референциальным значением.
Подобное понимание эстетического понятия воображения в его связи с языковой структурой может быть значительно развито не только на основе идей, высказываемых Иельскими учеными, оно вписано в общий строй постструктуралистской проблематики и постструктуралистской методологии подхода к эстетическим и философским проблемам. Оно может найти основание и подтверждение также и в других направлениях современной мысли, в том числе, в отечественной философской и литературоведческой науке. Идеи, разработка которых намечается в данном исследовании в связи с работами Иельских ученых, касаются понимания самого процесса понимания. Такая постановка вопроса возвращает нас к истокам мышления, к постоянному вопросу о его возможности, о том, что делает его тем, что оно есть. Подобно китайскому мудрецу, заметившему, что вещи становятся тем, что они есть, лишь благодаря тому, чего нет, пустоте в них (см. 36, с.118), постструктуралистская философия говорит, что и мышление, и мир становятся тем, что они есть благодаря разрыву, точке отсутствия, пустоте в них, поскольку только пустота, отсутствие, небытие обеспечивают свободу. Свобода содержит в себе элемент небытия, она есть, в некотором смысле, отрицательное понятие, поскольку все, что может быть позитивно определено не является свободным. Таким образом, в вопросе об основании мышления, о понимании понимания, содержится тот элемент непредставимого или немыслимого, при помощи которого, или как указание на которое Ж.-Ф. Лиотар (см. 50, с.322) характеризует состояние постмодерна.
